В окно кухни бил яркий апрельский свет, превращая кружащиеся пылинки в золотую взвесь. Галина Сергеевна протирала старенький серван с фарфоровыми чашками — подарок мужа на двадцатилетие совместной жизни. Каждое движение тряпки по полированной поверхности было привычным, размеренным, словно ритуал.
Звук ключа в замке заставил ее вздрогнуть. Наверное, Алексей. В последнее время сын стал захаживать чаще обычного. Приятно, конечно, хоть и странно немного.
— Мам, ты где? — раздался голос из прихожей.
— На кухне я, на кухне, — отозвалась Галина, откладывая тряпку. — Руки мою и чайник ставлю.
Алексей возник на пороге кухни — рослый, широкоплечий, так похожий на отца, что иногда у Галины перехватывало дыхание. Те же карие глаза, те же две морщинки между бровями, когда хмурится.
— Дверь прикрой, сквозит, — машинально попросила она.
Сын плотно затворил дверь, уселся за стол, барабаня пальцами по клеенке.
— Чаю налить? — Галина достала чашки, те самые, парадные.
— Ага, давай. С лимоном, если есть.
Они говорили о погоде, о том, как растут его мальчишки-близнецы, о новом начальнике Алексея. Обычный разговор. Только что-то неуловимое витало в воздухе, какая-то недосказанность, от которой у Галины появилось смутное беспокойство.
— Мам, — Алексей отставил чашку, и две морщинки между бровями обозначились четче. — Я тут подумал... Ты же одна теперь, папы нет уже три года. А у нас с Ольгой детей двое, места мало...
Галина замерла с чайником в руке.
— И что? — тихо спросила она, хотя уже понимала, куда клонит сын.
— Ну, может, тебе о даче подумать? Знаешь, такой домик за городом... Воздух свежий, грядки. Ты же любишь с землей возиться. А квартиру... ну, мы бы тут с детьми разместились. Им в школу скоро, а тут лицей хороший рядом.
Чашка в руках Галины дрогнула, горячий чай пролился на скатерть.
— Ой, смотри, обожжешься, — Алексей подскочил, отбирая чайник. — Ты подумай, ладно? Не отвечай сразу. Просто... ты ведь одна, а у нас дети растут. Им пространство нужно.
Галина смотрела на расплывающееся на скатерти пятно и чувствовала, как что-то расплывается внутри — четкие границы ее устоявшейся жизни.
Горький опыт соседки
Лифт в подъезде снова не работал. Галина поднималась на свой пятый этаж медленно, прижимая к груди пакет с продуктами. На четвертом пришлось остановиться — сердце колотилось, как заполошное. «Совсем я расклеилась», — подумала она, прислонившись к перилам.
Сверху послышались шаркающие шаги. По лестнице спускалась Лидия Павловна — соседка с пятого этажа, подруга еще с тех времен, когда в этот дом заселялись.
— Галочка, ты чего стоишь? Сердце? — всполошилась она, заметив бледность соседки.
— Да нет, просто устала немного. Сумки тяжелые.
— Давай помогу. У меня сегодня день хороший, суставы не крутят.
Вдвоем поднялись на пятый. У Галининой двери Лидия Павловна вдруг предложила:
— Может, зайдешь ко мне на чай? Я пирог с яблоками испекла. Помнишь, как твой Сережа его любил?
В маленькой кухоньке Лидии Павловны всегда пахло травами. Она развешивала пучки мяты и мелиссы над плитой, отчего воздух становился терпким, настоянным на лете.
— Как твой Алеша? — спросила Лидия, разливая чай в старые фарфоровые чашки с золотым ободком. — Навещает?
— Вчера приходил, — Галина замялась. — Предлагает мне... на дачу перебраться. А им квартиру оставить.
Лидия Павловна замерла с ножом для торта, потом медленно отложила его в сторону. Серые глаза потускнели, словно затянулись пленкой.
— Знакомая песня, — проговорила она наконец. — Я через это прошла, когда мой Толя умер. Дочка с зятем месяц уговаривали: «Мама, тебе там хорошо будет, воздух, природа. А мы квартиру продадим, тебе комнату купим поближе к нам, остальное — на ремонт дачи».
— И ты согласилась? — тихо спросила Галина.
— Согласилась, дура старая. — В голосе Лидии звучала горечь. — Три года на той даче прожила. Летом еще ничего, а зимой? Печку топить, воду таскать. Потом заболела, не смогла больше там. Так дочка мне комнатушку у себя выделила, десять метров. Телевизор смотрю только когда они спать лягут. Внук зайдет — сразу: «Баб, ты что тут делаешь? Иди к себе». Своего угла нет, голоса нет. Вроде и не человек вовсе.
Галина смотрела на подругу, и внутри что-то сжималось от страха.
— Ты смотри, не торопись, — Лидия накрыла морщинистой ладонью руку Галины. — Сейчас все хорошие, все ласковые. А как получат свое — враз забудут.
Настойчивость с подтекстом
Звонок телефона разорвал утреннюю тишину. Галина вздрогнула, расплескав кофе. Семь часов — кто может звонить в такую рань?
— Алло, — сонно произнесла она.
— Мама, не разбудила? — голос невестки звучал неестественно бодро. — Я тут объявления смотрела, нашла отличный вариант! Дачка в Зеленогорске, участок шесть соток, домик теплый, печка хорошая. И электричество круглый год.
Галина глубоко вздохнула, пытаясь скрыть раздражение.
— Оля, семь утра. Я только проснулась.
— Ой, извини! Просто боялась, что дачу перехватят. Там цена смешная, а место отличное. Алеша говорит, тебе понравится.
Это уже третий звонок за неделю. Сначала Алексей принес газету с обведенными красным фломастером объявлениями. Потом они с Ольгой заезжали с альбомом фотографий загородных домов. Теперь вот звонки спозаранку.
— Я подумаю, Оля, — устало ответила Галина.
— Конечно-конечно! Мы тебя не торопим, — торопливо заверила невестка. — Просто варианты предлагаем. А вечером мы с мальчиками заглянем, хорошо? Ты же их давно не видела.
Вечером они явились всей семьей. Мальчишки сразу умчались в комнату деда — там до сих пор стояли старые модели кораблей, которые Сергей Михайлович собирал всю жизнь. А Алексей с Ольгой остались на кухне.
— Вы представляете, — Ольга заламывала руки, — нам снова квартплату подняли. А у Лешки на работе сокращения намечаются. И мальчишкам в школу осенью, форму покупать, ранцы, все эти поборы...
Галина молча разливала чай. Она уже выучила эту тактику: сначала жалобы на жизнь, потом намеки.
— Мам, — Алексей поставил локти на стол, наклонился ближе. — Ты пойми, тебе этих трех комнат много. А нам в однушке впятером... Дети растут, им пространство нужно.
— Вы хотите, чтобы я продала квартиру? — прямо спросила Галина.
— Зачем же продавать? — всплеснула руками Ольга. — Просто... поменяться. Ты бы на дачке жила, а мы здесь. Все равно ты одна, а нас — пятеро.
— Семья, — веско добавил Алексей. — Мы же семья. Нам нужнее.
Что-то холодное кольнуло под сердцем от этих слов. Нам нужнее. Как будто ее потребности, ее чувства ничего не значили. Как будто ей уже отведена роль — тихо отойти в сторону, уступить место, стать невидимкой.
— Я... подумаю, — снова повторила она, отворачиваясь к окну.
За окном качались ветви старого клена. Тридцать лет назад она сама посадила его под окнами. Тридцать лет смотрела, как он растет. Неужели ей придется с ним расстаться?
Точка невозврата
Вечер выдался на удивление тихим. Галина постелила любимую скатерть с вышитыми васильками, достала из серванта конфеты к чаю — ждала Алексея с семьей. Они обещали заехать к шести, показать мальчишкам новые кораблики, купленные взамен тех, что «случайно сломались» в прошлый раз.
Часы показывали уже восемь, а телефон молчал. Галина несколько раз подходила к окну, вглядываясь в сумерки двора. Не видно знакомой машины. Странно, Алеша всегда предупреждал, если планы менялись.
Наконец в девятом часу зазвонил телефон.
— Алеша? — с облегчением выдохнула Галина. — Что-то случилось?
В трубке повисла пауза, потом раздался какой-то странный звук — не то хмыканье, не то усмешка.
— Мам, мы не приедем, — голос сына звучал отстраненно. — Мы вообще больше не приедем, наверное.
— Почему? — растерялась она. — Что-то с мальчиками?
— С мальчиками все в порядке, — в голосе появились металлические нотки. — Мы на новую квартиру переехали. Сняли трешку в соседнем районе. Так что...
Галина медленно опустилась на стул у телефонного столика. В голове стучало: «Квартиру сняли? Но зачем, если...»
— Я не понимаю, — пробормотала она. — Вы же хотели...
— Да, хотели! — вдруг вспыхнул Алексей. — Хотели по-человечески договориться. А ты все тянешь, думаешь. Ольга уже измучилась, дети в школу скоро, а мы до сих пор не знаем, где жить будем.
— Но я не отказывалась, я просто...
— Просто что? — перебил сын. — Просто тебе эта огромная квартира нужнее, чем нам? Ты одна, а у нас дети. У нас больше прав на нормальную жизнь, понимаешь? Раз ты одна, а у нас дети — значит, у нас больше прав. Ну и живи, как знаешь.
Галина сидела, вцепившись в трубку побелевшими пальцами. В ушах звенело. «Больше прав»... Как будто вся ее жизнь, ее привязанности, ее право выбирать, где и как жить, — все это вдруг обесценилось. Дети. Права. Обязанности.
— Алеша, — тихо произнесла она, — я тебя вырастила в этой квартире. Я тебя любила, я тебе все давала...
— Вот именно! — снова вспыхнул он. — Дала жизнь — дай и жилье! Это же логично. У тебя своя жизнь прожита, а у нас — впереди.
В трубке раздались короткие гудки. Галина медленно положила ее на рычаг. За окном совсем стемнело, и в черноте стекла отражалась комната с накрытым столом, вазочкой конфет и одинокой фигурой пожилой женщины, застывшей у телефона.
Возвращение достоинства
Две недели Галина ходила как в тумане. Не отвечала на звонки, почти не выходила из дома. Когда звонила соседка, отговаривалась простудой. На самом деле ей было стыдно. Стыдно, что сын так с ней поступил, стыдно, что она сама это допустила, стыдно, что оказалась ненужной.
Однажды утром она проснулась с неожиданной ясностью в голове. Подошла к зеркалу — из глубины стекла на нее смотрела немолодая, но еще красивая женщина с потухшими глазами.
— Хватит, — сказала она своему отражению. — Хватит себя жалеть.
Она позвонила Алексею сама. После долгих гудков трубку сняла Ольга.
— Галина Сергеевна! — в голосе невестки послышалось удивление. — Алеши нет дома, он...
— Ольга, я хочу увидеть внуков. Дай мне ваш адрес, я приеду.
Повисла пауза.
— Ну... можно, наверное. Только у нас не прибрано, и...
— Я через час буду. Напиши адрес.
Новая квартира сына оказалась в панельной девятиэтажке. Подъезд с обшарпанными стенами, лифт, пахнущий сыростью. Дверь открыл младший из близнецов — Павлик.
— Баба! — кинулся он ей на шею. — А мы думали, ты на нас обиделась!
Квартира была просторной, но неуютной. Голые стены, коробки в углах, знакомая мебель, неловко втиснутая в чужое пространство.
Ольга выглядела смущенной. Суетилась, предлагала чай, говорила громче обычного. Мальчишки тоже были какие-то притихшие, будто чувствовали напряжение.
— А куда делись кораблики? — спросила Галина, заметив пустую полку, где раньше стояли модели.
— В коробке еще, — вздохнул старший, Кирилл. — Тут места мало, папа говорит — потом достанем.
Странно было слышать это «места мало» в трехкомнатной квартире, когда они ютились впятером в однушке.
Ольга скрылась на кухне. Галина слышала, как она говорит с кем-то по телефону — наверное, с Алексеем. Голос приглушенный, но отдельные фразы долетали:
— ...приехала, представляешь? Сидит там с детьми... Неужели ей не стыдно, после всего?..
Что-то дрогнуло внутри Галины. Не обида — что-то другое. Она встала, одернула платье и направилась на кухню. Ольга, увидев ее, запнулась на полуслове и покраснела.
— Я забыла спросить, с сахаром чай или без? — пробормотала она, пряча телефон.
Галина посмотрела на нее спокойно, прямо.
— Ольга, я слышала, что ты сказала. О том, что мне должно быть стыдно, — голос ее звучал тихо, но твердо. — Знаешь, в чем разница между стыдом и совестью? Стыд — это когда боишься, что о тебе подумают другие. А совесть — это когда знаешь, что правильно, а что нет.
Она сделала паузу.
— Стыдно — это когда решают за другого человека, как ему жить. Это когда отнимают у человека право на выбор, право на собственное достоинство. Вот это по-настоящему стыдно.
Новая гармония
Первый снег всегда приходит неожиданно. Галина проснулась от особенной тишины за окном — той, что бывает только зимой, когда снег укутывает мир. Выглянула — и замерла от восхищения. Клен под окном стоял в белом уборе, каждая веточка подчеркнута снегом, каждый изгиб выписан с любовью незримого художника.
«Красота какая, — подумала Галина. — И не увидела бы всего этого, если б уехала на дачу».
Прошло уже больше полугода с того дня, когда она приехала к Алексею на съемную квартиру. Много воды утекло с тех пор. Сначала была тишина — полтора месяца ни звонков, ни визитов. Потом Павлик позвонил тайком, попросил приехать — соскучился. Потом и Кирилл стал звонить. А потом и Алексей оттаял. Сначала говорил только о детях, потом — о работе, потом — о том, что Ольга все время какая-то раздраженная, нервная.
Галина варила кофе, когда в дверь позвонили. На пороге стояла Лидия Павловна — свежая, с новой стрижкой, в аккуратном пальто.
— Галя, ты выглядишь, едрить-колотить! — восхитилась соседка. — Прямо расцвела!
— И ты тоже, — улыбнулась в ответ Галина. — Заходи, кофе попьем.
— Не могу, в поликлинику тороплюсь. Просто хотела сказать — дочка моя вчера приезжала. Извинялась. Представляешь? Говорит, неправильно они со мной поступили. Теперь зовут обратно.
— И что ты?
— А я, — Лидия гордо приосанилась, — я сказала, что подумаю. Что мне и тут неплохо. А то привыкли — старики все стерпят, всем уступят. Это ты меня научила, Галя.
Они обнялись, и Лидия заспешила вниз по лестнице — снова бодрая, снова полная жизни.
Вечером пришли Алексей с мальчишками. Ольга не приехала — дополнительные занятия в школе.
— Мам, мы тут с пацанами решили елку у тебя наряжать в этом году, — сказал Алексей, помогая сыновьям раздеться в прихожей. — Можно?
— Конечно, — кивнула Галина. — Я специально игрушки новые купила, синие с серебром. И мишуру.
Они пили чай с яблочным пирогом, и мальчишки наперебой рассказывали о школе. Галина видела, как Алексей украдкой оглядывает квартиру — словно заново видит эти стены, эти уютные комнаты, где сам вырос. Заметив ее взгляд, он смутился.
— Хорошо тут у тебя, — проговорил он тихо. — Уютно.
— Конечно, хорошо, — просто ответила она. — Это мой дом.
В его глазах мелькнуло что-то — не зависть, нет, скорее сожаление. О чем? О том, что не сумел отнять ее дом? Или о том, что не сумел сохранить ее доверие?
После чая мальчишки умчались в бывшую комнату деда — теперь там стояли новые модели кораблей. Алексей, смущаясь, протянул Галине конверт.
— Вот, мама. Мы откладывали на ремонт, но... В общем, это тебе. На зиму, на новые окна. Ты же хотела пластиковые поставить?
Она чуть помедлила, потом приняла конверт.
— Спасибо, сынок. Как раз на кухню хватит.
Они сидели рядом на диване — мать и сын. Близко, но не так близко, как раньше. Теперь между ними была незримая граница — как тонкий, но прочный лед. И оба знали, что перейти эту границу без спросу больше нельзя. И оба знали, что это — к лучшему.