Лариса тяжело опустилась на табуретку и потерла виски. День выдался тяжелым — начальник опять придирался по мелочам, а Светка из бухгалтерии умудрилась перепутать отчеты. Но хоть что-то хорошее — зарплата пришла. Лариса разблокировала телефон и проверила баланс. Сумма совпадала с ожидаемой — не то чтобы огромной, но на жизнь хватит.
Часы на микроволновке показывали почти восемь. За окном уже стемнело, и стекло превратилось в темное зеркало, отражающее ее усталое лицо. В проеме кухонной двери мелькнула тень — дочка прошла в комнату, стараясь не беспокоить.
Телефон завибрировал, высвечивая знакомый номер. Лариса вздохнула и поднесла трубку к уху.
— Да, мам.
— Ларочка, дочка, ты как? — мамин голос звучал обманчиво бодро. — Зарплата пришла?
— Да, только что проверила.
— Отлично! Слушай, у меня тут такое дело... — в трубке повисла многозначительная пауза. — За свет не заплатила, а они грозятся отключить. Можешь мне тысяч пять перевести? Я в следующем месяце верну.
Лариса покосилась на дверной проем — там маячила фигура дочери. Аня делала вид, что ищет что-то в серванте, но явно прислушивалась.
— Хорошо, сейчас переведу, — ответила Лариса, уже открывая приложение банка.
— Ты моя умница! Я всегда говорила, что на тебя можно положиться.
Лариса молча кивнула, словно мать могла увидеть этот жест через телефон, и нажала кнопку перевода. Сумма на счете сразу уменьшилась. Странно, но Лариса даже не почувствовала сожаления — настолько привычным был этот жест. Сколько раз за последние годы она молча переводила деньги, даже не спрашивая, куда на самом деле они идут? Пятьдесят? Сто?
— Перевела, — сказала она в трубку.
— Спасибо, доченька! Ты у меня самая лучшая.
Звонок завершился, а Лариса еще долго сидела, глядя в потухший экран телефона.
Неудобный вопрос
Лариса заварила крепкий чай и перешла в гостиную. Аня сидела на диване, подобрав под себя ноги, и листала учебник. Было в её позе что-то напряжённое, словно дочь только делала вид, что занята.
— Будешь чай? — спросила Лариса, присаживаясь в кресло.
Аня подняла голову. Её глаза — точная копия Ларисиных — смотрели внимательно, оценивающе. В свои семнадцать дочь уже умела видеть людей насквозь.
— Сколько ты ей перевела?
Лариса поморщилась. Разговоры о деньгах всегда вызывали у неё дискомфорт.
— Пять тысяч. Бабушке на оплату света, — она отпила глоток чая, обжигаясь.
— И много у тебя осталось?
В голосе дочери не было осуждения, только искренний интерес, но Ларисе всё равно стало не по себе. Она отвела взгляд.
— Нам хватит.
Аня захлопнула учебник.
— Мам, а ты себе вообще что-то оставила? — вопрос прозвучал тихо, но как удар под дых. — Ты же месяц говорила, что хочешь новую куртку купить. Старая совсем потёрлась на локтях.
— Это всего пять тысяч, Ань, — раздражение проскользнуло в голосе Ларисы. — Бабушка одна, ей тяжело.
— А тебе, значит, легко? — Аня покачала головой. — Ты каждый месяц ей переводишь. То на лекарства, то на коммуналку, то на продукты...
— Она моя мать, — отрезала Лариса.
— А ты моя, — спокойно ответила Аня. — И я вижу, как ты экономишь на всём. Даже на себе.
Лариса открыла рот, чтобы возразить, но слова застряли в горле. Что тут возразишь? Аня права. Ларисина куртка действительно протёрлась на локтях. И сапоги пора менять — второй сезон подряд она подклеивает отваливающуюся подошву. И в парикмахерскую не ходила уже полгода — сама подстригает кончики.
— Иногда нужно думать и о себе, — добавила Аня мягче. — Ты сколько лет маме помогаешь? Десять? Пятнадцать? А когда в последний раз что-то для себя покупала?
Лариса молчала. Внутри что-то царапалось — противное, неприятное чувство, словно она совершает предательство, просто слушая эти слова. Мама столько для неё сделала... Но образ маминой сберкнижки с хорошей суммой, которую она мельком видела прошлым летом, некстати всплыл в памяти.
— Давай не будем об этом, — Лариса поднялась, чувствуя, как подкашиваются ноги. Голова немного кружилась. — Мне завтра рано вставать.
Неожиданная находка
— Мам, я к антресолям не дотягиваюсь, — голос Валентины Сергеевны звучал беспомощно и одновременно требовательно. — Достань папку с документами, она там, в углу справа.
Лариса послушно подставила табуретку и потянулась к дальней полке. Пыль щекотала ноздри, и она едва сдержала чихание. Мамина однушка всегда казалась ей слишком захламлённой — каждый сантиметр был забит вещами, которые «ещё пригодятся».
Старая коробка из-под конфет завалилась набок, и из неё выскользнула потрёпанная серо-зелёная книжица. Лариса машинально подхватила её, прежде чем та упала на пол.
— Нашла? — окликнула мать из комнаты.
— Сейчас, — Лариса глянула на книжицу в своих руках. Сберкнижка. Старая, ещё советского образца.
Сама не понимая зачем, она раскрыла потёртую обложку. Глаза зацепились за цифры на последней странице. Сумма была внушительной — почти триста тысяч. У Ларисы перехватило дыхание.
— Что ты там возишься? — в коридоре показалась мать в застиранном халате. Взгляд Валентины Сергеевны метнулся к рукам дочери, и лицо исказилось. — Это что у тебя?
— Сберкнижка выпала, — растерянно ответила Лариса, всё ещё глядя на цифры. — Мам, тут же...
— Дай сюда! — мать почти выхватила книжицу, торопливо спрятав её в карман халата. — Нечего по чужим документам шарить!
— Но... — Лариса невольно отступила. Руки дрожали. — Там же триста тысяч... А ты...
— А что я? — в голосе матери звучал вызов. — Это мои деньги! На похороны я откладываю! Думаешь, легко в моём возрасте? А вдруг заболею? В больницу лягу? Кто платить будет?
Лариса смотрела на мать и не узнавала её. Эта женщина с гневно сверкающими глазами, крепко прижимающая руку к карману, где лежала сберкнижка, казалась чужой. Чужой и внезапно враждебной.
— На прошлой неделе ты просила у меня пять тысяч на лекарства, — тихо произнесла Лариса. — А позавчера ещё три — на оплату света...
— И что? — глаза Валентины Сергеевны опасно сузились. — Ты мне что, попрекаешь? Я тебя растила одна, на ноги поставила! Всю жизнь на тебя потратила!
В груди у Ларисы что-то сжалось и оборвалось. Словно тонкая нить, связывавшая её с матерью все эти годы, внезапно истончилась до предела.
— Достань уже эту папку, — буркнула Валентина Сергеевна, отворачиваясь. — И хватит копаться в моих вещах.
Первый отказ
Утро выдалось серым. За окном моросил мелкий дождь, стекая по стеклу кривыми дорожками. Лариса сидела на кухне, обхватив чашку с чаем обеими руками, и смотрела, как капли собираются в ручейки. Спать она почти не смогла — всю ночь перед глазами стояло лицо матери и цифры в сберкнижке.
Аня уже ушла на занятия. В квартире было тихо, только тикали часы да гудел холодильник. Лариса глотнула остывший чай. Во рту появился неприятный привкус.
Телефон на столе ожил, высвечивая мамино имя на экране. Лариса вздрогнула, словно от удара током. Рука невольно потянулась к аппарату, но замерла на полпути.
«Опять деньги», — пронеслось в голове с неожиданной ясностью.
Телефон продолжал вибрировать, двигаясь по столешнице маленькими рывками. Лариса смотрела на него, не в силах заставить себя ответить. Перед глазами снова мелькнули цифры из сберкнижки. Триста тысяч. Это при маминой пенсии в двадцать одну тысячу...
Звонок прервался. Наступила тишина, нарушаемая только стуком капель за окном. Лариса с трудом выдохнула, только сейчас поняв, что всё это время не дышала.
Телефон пискнул — пришло сообщение: «Дочка, перезвони срочно. Нужны деньги на лекарства. 3000 р.»
Лариса закрыла глаза. Сердце колотилось где-то в горле. Раньше она бы уже открывала приложение банка, набирала сумму перевода. Это было так привычно, так... правильно? Но сейчас внутри что-то сопротивлялось.
«А что, если она и правда больна?» — шепнул голос совести.
Телефон снова зазвонил. Мама. Лариса нажала кнопку отклонения вызова, и звук оборвался. Руки трясло, как в лихорадке. В горле стоял ком.
Ещё одно сообщение: «Почему трубку не берёшь? Мне плохо, в аптеку сходить надо».
Лариса отложила телефон и подошла к окну. Дождь усилился. Прохожие спешили по своим делам, пряча головы под зонтами. Обычный день. Обычная жизнь. Только внутри у Ларисы сейчас бушевала буря.
Отказать. Просто отказать. Почему это так сложно?
Она вернулась к столу, взяла телефон и набрала короткое сообщение: «Извини, сейчас не могу помочь».
Палец завис над кнопкой «отправить». Одно нажатие — и привычный мир рухнет. Сердце стучало как бешеное.
Нажала. Экран мигнул, подтверждая отправку.
Ноги внезапно стали ватными, и Лариса опустилась на стул. За окном лил дождь. А внутри неё шевельнулось странное чувство — смесь стыда, страха и... облегчения.
Шаг к себе
Районный Дом культуры встретил Ларису теплом и гулом голосов. После промозглой улицы здесь казалось особенно уютно. Пахло кофе из буфета и почему-то краской.
Лариса неуверенно переминалась у входа. За три дня мама позвонила ей двадцать семь раз. Сначала обиженно, потом сердито, потом с намёками на сердечный приступ. Лариса не ответила ни разу, только отправила короткое сообщение: «Я в порядке, но помочь не могу». После этого ей казалось, что она самый ужасный человек на свете.
— Вы что-то ищете? — женщина средних лет с бейджиком «Администратор Ирина» приветливо улыбнулась.
— Я... — Лариса запнулась. Глупо, наверное, в сорок три года мяться как школьница. — Просто смотрю, какие кружки есть.
— Для ребёнка? — предположила администратор.
— Для себя, — Лариса почувствовала, как к щекам приливает краска.
В детстве она любила рисовать. В старших классах даже думала поступать в художественное. Но мама сказала, что это несерьёзно, что нужна нормальная профессия. И Лариса послушно пошла на экономический. А потом жизнь завертелась — работа, замужество, рождение Ани, развод... Краски и альбомы остались где-то в прошлом, в коробке на антресолях.
— Замечательно! — обрадовалась Ирина. — У нас как раз есть студия для взрослых, они по вторникам и субботам занимаются. «Палитра настроений» называется. Вот, посмотрите.
Она подвела Ларису к стенду с расписанием. Яркий плакат обещал «погружение в мир цвета и эмоций». Занятия стоили полторы тысячи в месяц.
«На эти деньги можно маме...» — привычно подумала Лариса и оборвала себя.
— А когда можно начать? — её голос звучал неестественно высоко.
— Да хоть сегодня! — Ирина улыбнулась ещё шире. — У них как раз занятие через полчаса. Берут всех, с любым уровнем. Первое посещение бесплатное, чтобы вы могли понять, подходит ли вам.
Лариса сглотнула. В животе порхали бабочки, как перед первым свиданием. Страшно. И одновременно... волнующе?
— Давайте я вас запишу, — Ирина уже доставала журнал. — Как вас зовут?
— Лариса, — произнести собственное имя было странно трудно. — Лариса Игоревна Соколова.
Администратор что-то черкнула в журнале.
— Отлично, Лариса Игоревна. Студия на втором этаже, кабинет 217. Руководитель — Марина Алексеевна, чудесная женщина. Вам понравится!
— Спасибо, — Лариса неловко улыбнулась и направилась к лестнице.
Каждая ступенька давалась с трудом. Но что-то внутри — то, что заставило её не ответить на мамин звонок, то, что привело её сюда — толкало вперёд. Лестница скрипела под ногами, словно отсчитывая удары сердца.
Яблочный пирог с привкусом правды
Подъезд матери Лариса узнала бы с закрытыми глазами. Особый запах — смесь старых обоев, кошек и чего-то неуловимо советского. Она поднялась на второй этаж, замерла перед знакомой дверью. Рука дрогнула, прежде чем нажать на звонок.
Прошло две недели с тех пор, как она впервые не ответила на мамин звонок. За это время Лариса побывала на трёх занятиях в студии живописи. Оказалось, она до сих пор помнит, как держать кисть, как смешивать цвета. Оказалось, это всё ещё приносит ей радость.
Мамин звонок застал её врасплох — голос в трубке звучал непривычно мягко: «Дочка, может, зайдёшь? Пирог испекла, твой любимый, с яблоками».
Дверь открылась почти сразу же. Валентина Сергеевна стояла на пороге — маленькая, сухонькая, с потухшими глазами. Не грозная обвинительница, а просто пожилая женщина в домашнем халате.
— Проходи, — она посторонилась, пропуская дочь в квартиру.
Прихожая была чище, чем обычно. Мать явно готовилась к визиту — пол вымыт, зеркало протёрто. В воздухе витал аромат яблочного пирога, напоминая Ларисе детство.
Они молча прошли на кухню. Валентина Сергеевна засуетилась, доставая чашки, нарезая пирог. Руки у неё заметно дрожали.
— Выглядишь хорошо, — наконец проговорила мать, искоса глянув на дочь. — Что-то в тебе изменилось.
Лариса опустила глаза. Действительно, что-то изменилось. Она впервые за много лет купила себе новую блузку. И даже сходила в парикмахерскую, подстриглась.
— Я в кружок живописи записалась, — сказала она, удивляясь, как спокойно звучит её голос.
— Живописи? — мать остановилась с занесённым над пирогом ножом. — Как в школе, что ли?
— Да. Оказалось, я не разучилась, — Лариса невольно улыбнулась, вспомнив свой первый рисунок — неказистый, но полный цвета и движения.
Валентина Сергеевна медленно опустилась на стул напротив дочери. Помолчала, разглаживая скатерть.
— Прости меня, — вдруг сказала она тихо.
Лариса подняла голову. Мать не смотрела на неё — взгляд был устремлён куда-то в угол кухни.
— Я всё думала, ты меня бросишь, как отец когда-то, — продолжила Валентина Сергеевна. — Боялась, что если не буду нужна, то останусь одна. Глупо, да?
В её глазах блеснули слёзы. Лариса смотрела на мать и видела впервые — не всесильную женщину, которой нужно угождать, а просто испуганного, одинокого человека.
— Я никуда не денусь, мам, — Лариса осторожно накрыла морщинистую руку матери своей ладонью. — Я рядом. Но теперь — по-другому.
Валентина Сергеевна порывисто кивнула, смахивая слезу краем халата.
— Я тебе альбомы твои старые нашла, — она встала и вышла из кухни, вернувшись через минуту с потрёпанной папкой. — Хранила всё. Думала, может, внукам когда покажем.
Лариса открыла папку — детские рисунки, яркие, неумелые, но такие искренние. Она закусила губу, чувствуя, как к горлу подступает ком.
Когда глаза блестят
Вечер выдался тихим и каким-то особенно уютным. За окном уже стемнело, падал первый снег этой осени — мягкий, неспешный. Лариса сидела на диване, подобрав под себя ноги, и перелистывала альбом со своими новыми работами. Пейзажи, натюрморты — ничего особенного, но каждый рисунок дарил ей ощущение тихой радости.
На кухне звякнули чашки — Аня готовила чай. Откуда-то потянуло корицей.
— Мам, я печенье достала, будешь? — окликнула дочь.
— Буду, — Лариса улыбнулась. Их вечерние чаепития стали своеобразным ритуалом за последние месяцы.
Дверной звонок прервал её мысли.
— Я открою, — Аня выглянула из кухни. — Наверное, это бабушка. Она обещала твою картину забрать.
Валентина Сергеевна вошла, отряхивая снег с пальто. Лицо раскраснелось от мороза, в руках — пакет с пирожками.
— Я ненадолго, к соседке иду, — заговорила она, пока Аня помогала ей снять пальто. — Решила забежать, картину забрать и вас пирожками побаловать. Сама пекла, с капустой, как ты любишь, Ларочка.
Лариса кивнула, принимая пакет. Мать теперь часто забегала — то пирожки принесёт, то варенье, то просто поболтать. Но денег больше не просила. Что-то изменилось в их отношениях — стало проще, честнее.
Валентина Сергеевна прошла в комнату, остановилась перед недавней Ларисиной работой — натюрмортом с яблоками и старым глиняным кувшином.
— Надо же, как похоже, — она покачала головой. — Узнаю наш кувшин, бабушкин ещё. Настоящий талант у тебя, дочка. Всегда говорила.
Лариса промолчала. Раньше мать никогда такого не говорила. Но ворошить прошлое не хотелось.
— Мне пора, — Валентина Сергеевна бережно взяла картину. — В следующее воскресенье жду вас на обед. И Аню тоже.
Когда за матерью закрылась дверь, Аня вернулась к чаю. Разлила по чашкам, добавила мёд.
— Ты знаешь, бабушка мне сегодня звонила, — сказала она, присаживаясь рядом с матерью. — Спрашивала, что тебе на день рождения подарить. Сказала, что хочет что-нибудь особенное.
Лариса удивлённо подняла брови. Раньше мать дарила ей обычно что-то практичное — полотенца, кастрюли.
— Я посоветовала ей набор профессиональных красок, — продолжила Аня. — Ты же давно хотела масляные попробовать?
Лариса кивнула, отпивая чай. Горячий, сладкий, с едва уловимым привкусом корицы.
— Ты изменилась, мам, — Аня внимательно посмотрела на неё. — Мне нравится, какая ты сейчас.
— Правда? — Лариса отставила чашку. — И что же во мне изменилось?
— Всё, — просто ответила Аня. — Ты стала... спокойнее. Увереннее. Счастливее, что ли. И глаза блестят, как раньше не блестели.
Лариса улыбнулась. Дочь права — что-то действительно изменилось. Словно внутри неё раскрылась дверь, которую она сама когда-то захлопнула. И за этой дверью оказалась она сама — настоящая, живая.
За окном падал снег. Начиналась новая зима. И впервые за долгие годы Лариса смотрела в будущее без страха.