Солнечные лучи пробивались сквозь тюлевые занавески, рисуя причудливые узоры на свежевымытом полу. Я сидела за кухонным столом, медленно помешивая ложечкой кофе. Никуда не нужно спешить. Никто не требует моего внимания. Моя квартира. Мой покой.
Впервые за много лет я могла позволить себе эту роскошь — тишину. Календарь на стене показывал вторник, обычный рабочий день, но для меня, с недавних пор вышедшей на пенсию, все дни недели стали одинаковыми. И это было прекрасно.
Я поднесла чашку к губам, вдыхая аромат свежесваренного кофе. Маленькие радости жизни наконец-то стали доступны. После тридцати лет в школе, бесконечных тетрадей, родительских собраний и чужих детских проблем я заслужила эту тишину.
— Людочка, ты наконец-то живешь для себя, — прошептала я своему отражению в окне.
Квартира досталась мне от родителей — типовая двушка на четвертом этаже. Вторую комнату я недавно переделала в библиотеку — мою маленькую мечту. Книжные полки до потолка, удобное кресло, торшер... Вчера закончила расставлять книги по тематике.
Я отхлебнула еще глоток. Впереди было еще столько планов — курсы английского, поездка на море в бархатный сезон, когда нет толп туристов с детьми... Да, вот уж чего мне хватило за годы преподавания — детского шума и суеты.
За окном слышались крики детворы с ближайшей площадки. Но теперь эти звуки не вызывали у меня профессиональной тревоги, желания вмешаться, проконтролировать. Я просто слушала их, как слушают шум дождя или пение птиц — явление природы, которое не требует моего участия.
Покой. Вот что я заслужила. Вот что я буду теперь беречь.
Звонок, нарушивший безмятежность
Вечер выдался тихим и уютным. Я устроилась в своем новом кресле с книгой, которую откладывала годами. За окном начинало темнеть, и я включила торшер, создавая янтарный островок света вокруг себя.
Телефон зазвонил так внезапно, что я вздрогнула. На экране высветилось «Мама», и сердце предательски екнуло. Мама редко звонила просто так, обычно у нее была причина.
— Людочка, здравствуй, доченька, — голос мамы звучал приторно ласково, что сразу насторожило меня. — Как ты там, в своих хоромах?
— Нормально, мам. Отдыхаю, читаю...
— Читает она, — хмыкнула мама. — А ты знаешь, что у Инны с квартирой проблемы? Хозяйка поднимает цену, а у нее двое детей.
Я промолчала, уже догадываясь, к чему ведет этот разговор. Сестра младше меня на пять лет, и всю жизнь ей доставалось больше внимания, больше заботы, больше поблажек.
— У тебя же две комнаты, Люда, — продолжала мама тоном, не терпящим возражений. — А у Инны дети. Пусть переедет к тебе на время.
Внутри что-то оборвалось. Я крепче сжала книгу.
— Мам, я только-только обустроила вторую комнату под библиотеку...
— Библиотеку! — в голосе матери прозвучало откровенное презрение. — Кому нужна твоя библиотека? Подумаешь, книжки... А у ребенка должен быть угол. Ты что, не понимаешь?
Я закрыла глаза. В груди появилось знакомое чувство — смесь вины и раздражения, которое преследовало меня всю жизнь.
— Мам, давай я подумаю...
— О чем тут думать? Эгоистка! Всегда была эгоисткой! — отрезала мама. — Инна завтра позвонит тебе. И чтоб без этих твоих отговорок!
Связь оборвалась. Книга выскользнула из рук. Тишина в квартире вдруг стала давящей, невыносимой. Покой, который я так бережно выстраивала последние недели, рассыпался, как карточный домик.
Призраки прошлых ошибок
После маминого звонка сон не шел. Я металась по квартире, как заведенная. Остановившись у двери во вторую комнату, я прислонилась лбом к прохладному дереву.
Память услужливо подкинула картинки десятилетней давности. Тогда я тоже не смогла отказать. Племянник Петя, сын двоюродной сестры, поступал в институт. «Всего на полгодика, Людочка, мальчику негде жить». Полгодика растянулись на три года.
Вспомнились разбросанные носки и рубашки, застывшие чашки с чаем, крошки на столе. Друзья, приходившие в любое время. Громкая музыка за полночь. Я заглядываю в комнату: пустые бутылки, окурки в чашке, которую я привезла из Чехии... Петя развалился на диване, не снимая обуви.
— Петенька, пожалуйста, не курите в комнате...
— Да ладно тебе, тетя Люда! Чего ты как эта... зануда? — хохочет он, а его приятели смеются за компанию.
А я — стою на пороге собственной комнаты и не знаю, что сказать. Потому что если скажу — позвонит его мать, потом моя, и начнется: «Неужели тебе жалко? Молодежь должна общаться... Ты же одинокая, детей нет, тебе какая разница?»
Трубка соседки снизу: «У вас там что, дискотека?» Мои извинения. Его ухмылка: «Зато нескучно теперь живешь!»
А потом — испорченный паркет, сломанная полка, пятно на диване: «Ну с кем не бывает, тетя Люда, зато я на красный диплом иду!»
И я молчала. Проглатывала обиду. Стирала его вещи, готовила супы, которые он не ел. «Спасибо, что воспитываешь, у меня бы сил не хватило», — говорила его мать по телефону.
Когда он съехал, квартира была в таком состоянии, что пришлось делать ремонт. Он даже не попрощался. А через месяц мне позвонили и сказали, что я бесчувственная, ведь «мальчик так привязался» и «мог бы и дальше жить, тебе что, мешал?»
Я тряхнула головой, прогоняя воспоминания. Нет. Только не снова. Я открыла дверь в библиотеку и провела рукой по корешкам книг. Мои сокровища. Мой покой. Моя жизнь.
Кольцо смыкается
Утром я выходила из подъезда с тяжелым сердцем и опущенными плечами. Ночь без сна сказалась — глаза слезились, а в висках стучало.
— Людмила Васильевна! — окликнула меня Анна Петровна с первого этажа. — Подождите-ка!
Я остановилась. С этой женщиной лучше поддерживать добрые отношения — она знала все и обо всех в нашем доме.
— Говорят, ваша сестра к вам переезжает? С детками? — В ее глазах светилось нескрываемое любопытство.
Сердце пропустило удар.
— С чего вы взяли? — выдавила я из себя.
— Так она сама вчера у подъезда вашей маме говорила. Я рядом стояла, слышала. «Людка не откажет, — говорит, — ей все равно одной скучно». — Соседка прищурилась. — Хорошее дело, семья должна помогать. А то живете одна, как сыч...
Я пробормотала что-то неразборчивое и поспешила прочь. В магазине, в очереди за хлебом, телефон завибрировал в кармане. «Тетя Люда» высветилось на экране. Ванечка, старший племянник. Я глубоко вдохнула и ответила.
— Тетя Люда! — звонкий голос десятилетнего мальчугана ворвался в ухо. — А правда, что мы будем жить у тебя? Мама сказала, что ты нас ждешь! А у тебя есть приставка? А можно, я буду спать на верхней полке?
Комок подкатил к горлу. Значит, Инна уже все решила. Даже детям сказала. Даже не спросила меня.
— Ванечка, милый, я еще не... — начала я, но тут трубку перехватили.
— Людка? — голос сестры звучал нарочито бодро. — Не забивай ребенку голову. Мама все рассказала. Мы заедем в субботу посмотреть, куда вещи ставить. Книжки свои переложишь, детям место нужно для уроков.
— Инна, подожди, — попыталась я вклиниться, но связь оборвалась.
Продавщица смотрела на меня с нетерпением:
— Женщина, вы берете хлеб или нет? Очередь задерживаете!
Я механически расплатилась и вышла на улицу. Ноги стали ватными. Все решено без меня. Моим мнением никто не поинтересовался. Моя жизнь, мой дом, моя библиотека — все это не имело для них никакого значения.
Возвращаясь домой, я поймала себя на мысли, что иду медленнее обычного. Впервые моя квартира не казалась мне убежищем. Она превращалась в поле битвы, которую я уже, кажется, проиграла.
За круглым столом
Суббота наступила слишком быстро. Я готовилась, как к бою — накрыла стол, испекла пирог с яблоками, который любила мама, надела нарядную блузку. Внутри все дрожало, но я решила: сегодня или никогда.
Звонок в дверь раздался ровно в два. Они вошли все вместе — мама впереди, за ней Инна с детьми. Ванечка сразу умчался исследовать квартиру, младший Димка прижимался к матери.
— Ты бы хоть шторы новые повесила, — вместо приветствия бросила мама, осматривая кухню. — Сколько лет этим занавескам?
— Пирог! — обрадовалась Инна. — Я так и сказала маме — Людка наготовит! У меня никогда так не получается.
Они расселись за столом, как будто пришли в гости. Как будто не решать мою судьбу собрались.
— Значит так, — начала мама, отхлебнув чай. — Инна с детьми переедет к тебе в следующие выходные. Ванечке нужен стол для уроков, он у тебя в библиотеке и стоит. А Димке кроватку придется купить.
— Мам, — мой голос дрогнул, но я продолжила, — я не могу их принять.
Звякнула ложечка, выпавшая из маминой руки. Инна замерла с куском пирога.
— Что значит — не можешь? — мамины глаза сузились.
Я сделала глубокий вдох.
— Это моя квартира. Я только обустроила ее. Я хочу жить одна.
— Эгоистка! — выпалила мама. — Твоей сестре негде жить с детьми, а ты...
— У меня есть варианты, — перебила Инна, удивив меня. — Просто мама сказала, что ты не против.
— Людмила, — мама подалась вперед, — ты всю жизнь одна. Ни мужа, ни детей. Хоть племянникам помоги. Или тебе книжки дороже родной крови?
В комнате повисла тяжелая тишина. Только слышно было, как Ванечка что-то двигает в библиотеке.
— Простите, — я встала, чувствуя, как предательски дрожат колени. — Я не могу. Это мой дом, и я имею право решать, кто в нем будет жить.
— После всего, что я для тебя сделала? — мамин голос взвился до пронзительных нот. — Я тебя растила, учила, в институт устроила!
— Мама, хватит, — неожиданно вмешалась Инна. — Людка, извини, я не думала, что ты против. Мама сказала...
— Конечно она против! — перебила мама. — Всегда была против семьи! Только о себе думает!
Я смотрела на свои руки, лежащие на столе. Они больше не дрожали.
— Я помогу деньгами на первое время, — сказала я тихо, но твердо. — Но жить вы будете отдельно.
Мама вскочила, опрокинув чашку.
— Идем отсюда, Инна! Видишь, какая у тебя сестра? Каменное сердце!
Она выскочила из кухни. Инна виновато улыбнулась, собирая детей. В прихожей мама демонстративно не попрощалась. Хлопнула дверь.
Наедине с сомнениями
Квартира опустела, но тишина не принесла облегчения. Я убрала со стола, механически смахивая крошки, вымыла чашки. В голове звучали мамины слова: «Каменное сердце».
Вечер опустился на город. Я села у окна в своей спальне, глядя на зажигающиеся огни в окнах напротив. За каждым — чья-то жизнь, чья-то семья. А у меня? Пустота и книги.
«А если мама права?» — предательская мысль закралась в голову. Может, я действительно черствая эгоистка? У сестры дети, им нужен кров. А я цепляюсь за свой покой, за свои полки с книгами, за тишину по утрам.
С детства меня учили: старшая сестра должна уступать. Отдать последнюю конфету, лучшее платье, поделиться игрушкой. «Ты же старше, ты должна понимать». И я понимала, уступала, молчала. А потом были годы одиночества, работы в школе, вечной усталости.
Я вдруг вспомнила лица учеников. Сколько их было за тридцать лет? Тысячи. Я отдавала им свои силы, время, заботу. А для себя что оставила? Только сейчас, выйдя на пенсию, я наконец-то почувствовала, что живу, а не существую.
Напротив, в окне третьего этажа, молодая мать качала ребенка. Такая красивая картина — единение, любовь, семья. Защемило сердце. У меня этого не было и уже не будет.
«Неужели я действительно такая бесчувственная?» — думала я, прижавшись лбом к холодному стеклу. В горле стоял ком.
Телефон моргнул сообщением от сестры: «Извини за сегодня. Поговорим завтра?»
Я не ответила. Что тут скажешь? «Прости, что не пускаю тебя в свой дом»? Или «Прости, что наконец-то решила подумать о себе»?
Часы показывали почти полночь, когда я заварила себе травяной чай и села с ним на диван. На журнальном столике лежал томик Ахматовой, раскрытый на стихотворении «Сжала руки под темной вуалью...». Взяла книгу, но строчки расплывались перед глазами.
А что, если я пожалею? Что, если через десять лет буду сидеть в этой идеальной тишине и думать: «А могла бы слышать детский смех. Могла бы быть кому-то нужной»?
За окном проехала машина, на миг осветив комнату фарами. Я поймала свое отражение в зеркале — усталое лицо, потухшие глаза. Каменное сердце? Нет, просто израненное постоянными уступками.
— Я имею право на свою жизнь, — прошептала я в пустоту комнаты. — Имею право.
Но сон все равно не шел.
Неожиданное понимание
Воскресенье я провела в оцепенении — не читалось, не смотрелось кино, даже любимые пироги печь не хотелось. Вечером раздался звонок в дверь. На пороге стояла Инна — одна, без детей, с термосом в руках.
— Чай с облепихой, — сказала она вместо приветствия. — Помнишь, бабушка нас поила, когда мы болели?
Я молча посторонилась, пропуская сестру в квартиру. Мы сели на кухне, и Инна разлила чай по чашкам. Знакомый с детства аромат защекотал ноздри.
— Мама перегнула палку, — вдруг сказала Инна, глядя в чашку. — Она всегда так — решает за всех.
Я удивленно посмотрела на сестру. Обычно она всегда принимала мамину сторону.
— Знаешь, — продолжала Инна, — я ведь не собиралась к тебе переезжать. У меня вариант есть — квартира от работы служебная. Но мама сказала, что так неправильно, что сестра должна сестре помогать.
— И ты согласилась с ней? — я не смогла скрыть горечь в голосе.
Инна пожала плечами.
— Ты же знаешь маму. «Что люди скажут?» — ее любимая фраза. А потом она позвонила и сказала, что ты согласна...
— Я не соглашалась! — вырвалось у меня.
— Я понимаю. — Инна подняла глаза. — Я бы тоже не согласилась. Ты только-только начала жить для себя.
Этих слов я точно не ожидала услышать. От удивления чуть не выронила чашку.
— Люд, у нас с тобой жизни разные получились, — Инна смотрела в окно, где сгущались сумерки. — Ты всегда была такая... правильная. Школа, институт, работа. А я вышла замуж в восемнадцать, родила Ванечку, потом развод, потом Димка... — Она горько усмехнулась. — Ни образования толком, ни карьеры.
— При чем тут это? — растерянно спросила я.
— Мама всегда ставила меня тебе в пример. «Вот Людмила — умная, самостоятельная. А ты?» — Инна вздохнула. — А потом, когда все пошло наперекосяк, стала тебя попрекать одиночеством.
Мы помолчали. За окном зажглись фонари, их свет причудливо преломлялся в окне.
— Я справлюсь, — твердо сказала Инна. — Возьму эту служебную квартиру. Директор обещал помочь с оформлением.
— А мама?
— А что мама? Это моя жизнь, Люд. И твоя — твоя. — Она протянула руку через стол и неуверенно коснулась моего запястья. — Прости, что так вышло. Я не подумала, что тебе тоже может быть... больно.
Я сжала ее пальцы. Горло перехватило от нахлынувших чувств. Впервые за долгие годы я видела в Инне не избалованную младшую сестру, а взрослую женщину с собственными проблемами и страхами.
— Я помогу, — сказала я тихо. — Финансово, с детьми. Но жить...
— Я поняла, — кивнула Инна. — Каждому нужно свое пространство.
Утро новой жизни
Прошла неделя. Я сидела на кухне с чашкой утреннего кофе, как в тот день, когда все началось. Но что-то изменилось — не только вокруг, но и во мне самой.
Солнце играло на оконном стекле. На холодильнике теперь красовался детский рисунок — вчера Димка подарил, когда они с Инной заходили на чай. Мальчишки расшумелись, конечно, но впервые этот шум не казался мне раздражающим. Наверное, потому что он был временным.
Инна получила служебную квартиру. Небольшую, но свою. Мама до сих пор дулась, но я уже научилась спокойно пропускать ее колкости мимо ушей. «Ты выбрала книги вместо семьи», — заявила она в последнем телефонном разговоре. А я неожиданно для себя ответила: «Я выбрала себя, мама. Впервые в жизни».
Телефон пискнул сообщением. Инна прислала фотографию — Ванечка с новым портфелем. «Спасибо за помощь со школьными принадлежностями! Заедем в субботу на блины?»
Я улыбнулась и ответила: «Жду в три. Испеку с яблоками, как Ванечка любит».
Странно, но теперь общение с сестрой и племянниками приносило радость, а не тревогу. Наверное, потому что оно стало добровольным — по моим правилам, в удобное для меня время. Я помогала Ванечке с английским, гуляла с Димкой по воскресеньям в парке, чтобы Инна могла выспаться. А потом возвращалась в свою тихую квартиру, в свою библиотеку, к своим планам.
Из ящика стола выглядывал глянцевый уголок — буклет туристической фирмы. Вчера я записалась на курсы английского и забронировала путевку на море. На октябрь — самое лучшее время, когда нет толп и жары.
Я отхлебнула кофе и посмотрела на свое отражение в начищенном боке чайника. Морщинки у глаз, седина в волосах — и впервые за долгое время спокойный, уверенный взгляд. Взгляд женщины, которая наконец-то научилась говорить «нет».
Мама, конечно, еще не раз попытается давить на жалость. Соседки будут шептаться за спиной о «бессердечной старой деве». Но что-то во мне изменилось навсегда. Я больше не боялась осуждения.
Чашка опустела. Я поднялась, аккуратно вымыла ее и поставила на полку. День только начинался, и он принадлежал мне — со всеми его возможностями и тишиной. А завтра я, возможно, сама позвоню Инне и предложу забрать мальчишек на выходные. Но это будет мое решение. Мой выбор. Моя жизнь.
Открыв дверь библиотеки, я вдохнула запах книг, провела рукой по полкам. Как хорошо, что я не уступила. Как хорошо, что нашла в себе силы защитить свой маленький мир. Это не эгоизм, нет. Это — забота о себе, которой мне так не хватало раньше.
Я достала с полки потрепанный томик Цветаевой, открыла наугад: «Моим стихам, написанным так рано, что и не знала я, что я — поэт...»
Впереди было столько планов. Столько непрочитанных книг. Столько непройденных дорог. И теперь я точно знала, что имею право на все это.