Продолжение биографии императрицы Марии Федоровны В. С. Шумигорского
Во втором внуке Екатерина II видела будущего греческого императора (по задуманном в 1780-х годах знаменитом "греческом проекте"), и при крещении дано было ему имя Константин. Он поступил на ближайшее попечение бабушки, и к нему применяли тот же "метод физического воспитании", как и к Александру; молодая мать, по-прежнему, оставалась на втором плане.
"Я предвидела, мой ангел, утешала дочь свою принцесса Доротея, что Императрица будет любить ваших детей в качестве бабушки. Но пусть это не беспокоит вас: на вашу долю остается также немало. Удвоенные и неослабные заботы загладят часы той излишней снисходительности, с какой Императрица относится к вашему дорогому ребенку.
Эта нежность в сущности даже благоприятна, потому что рано или поздно отзовется на виновниках их появления на свет".
Из этих слов принцессы видно, что Екатерина недаром боялась противодействия "своей системе воспитания" Александра Павловича со стороны его родителей; ясно, что Мария Фёдоровна недовольна была той близостью, в которую Екатерина поставила ребенка по отношению к себе, предполагая, что "ребенок будет избалован".
Это, с другой стороны, объясняет неудовольствие, с которым Екатерина на время отпускала своих внуков к отцу их и матери. Павел Петрович и Мария Фёдоровна, по ее взгляду, только "портили детей".
Противоречивые требования, которые встречали со стороны родителей и бабушки великие князья Александр и Константин Павловичи, начиная с ранних годов детства, не могли потом, при развивающемся сознании, не отразиться на их характере и мировоззрении, сообразно с личными особенностями каждого.
Натянутые, неискренние отношения к свекрови, в связи с отсутствием удовлетворения естественных потребностей материнского чувства, и тревоги по поводу событий, совершавшихся в кругу монбельярского семейства, действуя на нервы Марии Фёдоровны, развивали в ней еще более воображение и чувствительность.
Говоря о любви своей к родителям, Мария Фёдоровна писала им: "В отдалении человеку легко представляются всякого рода ужасы, и я иногда (думая о вас) испытываю трепет; кроме того, я заметила, что чем более кого любишь, тем более работает воображение, которое мельчайшим обстоятельствам придает необычную важность.
Я преклоняюсь перед изумительными стоиками, которые ко всему оставались равнодушны; но за все сокровища в мире я не пожелала бы уподобиться им, потому что чем более прихожу я в возраст, тем более укрепляюсь в сознании, что способность чувствовать питает нашу душу: без неё люди перестают быть людьми".
Потребность Марии Фёдоровны "давать пищу своему чувству", вместе с ее любовью к природе и желанием воскресить дорогие воспоминания прошлой жизни, побудили ее заняться устройством летней резиденции, наподобие Этюпской, в пожалованном ей по рождении великого князя Александра Павловича селе Павловском, по течению реки Славянки.
В этом глухом, уединенном уголку, под угрюмым северным небом, на болотистой скудной почве, задумала Мария Фёдоровна воскресить для себя впечатления красот южной этюпской природы. Под влиянием сентиментальности, воспринятой ею от матери, Мария Фёдоровна желала, чтобы в новом ее поместье, вместе с наслаждением красотой природы, неразрывно были связаны для нее воспоминания о минувших горестях и радостях.
Оттого Павловск есть памятник сердца Марии Фёдоровны, история ее личной жизни, начертанная на лоне природы.
Если еще возможно узнать личность Марии Фёдоровны, не прибегая к тщательному изучению подробностей любимого ее местопребывания: то сам Павловск, в особенности в настоящее время, представляется для достроенного наблюдателя загадкой, разрешить которую может только ближайшее знакомство с духовной жизнью его основательницы и хозяйки.
Сначала дело ограничилось постройкой в 1778-1779 гг. двух небольших дач, носивших имена августейших владельцев: "Паульлуст" (Павлова Утеха) и "Мариенталь" (Долина Марии). Кругом него раскинут был небольшой цветник, расположение клумб которого, как видно из писем матери Марии Фёдоровны, напоминало цветники Этюпа.
Что касается до "Паульлуста", то это был небольшой деревянный домик, расположенный в лесу близ нынешнего Большого дворца; единственным наружным украшением этого "летнего дворца цесаревича" был купол, поддерживаемый колоннами, а на нем открытый бельведер под железным зонтиком.
Против дворца, на берегу реки Славянки, возвышалась "Китайская беседка". На холму, возле существующей теперь каменной лестницы, находилась "Руина", представлявшая собой полукруглую, как бы разрушившуюся стену. От нее по извилистой тропинке можно было пройти к "Храму Дружбы" и к "Швейцарскому домику" (Шале); недалеко от него вырастала из земли "Хижина Пустынника" (Эрмитаж). В это же время положено было основание "Молочному домику" при деревне Кузнецы; первоначально туда приведено было, по приказанию Екатерины, 22 головы крупного и мелкого скота.
В то же время шли деятельные работы по очищению леса для устройства в нем парка; для этой цели употреблены были крестьяне деревни Линна и Кузнецы, освобожденные взамен того, по повелению Императрицы, от уплаты оброка.
Нужно заметить, что в первое четырехлетие со времени основания Павловска все издержки по устройству и содержанию Павловска производились из особо назначенной для этого Императрицей суммы и с особого каждый раз ее разрешения, так что Мария Фёдоровна не имела возможности устраивать Павловск с самого начала по собственному плану.
Разумеется, Екатерина придавала Павловску значение лишь "временной летней резиденции великокняжеской четы", не сочувствуя сентиментальному значению, с каким Павловск являлся в мечтах ее невестки.
Позднее Екатерина сдала его окончательно в ведение его августейшей хозяйки, и тогда только Павловск, сделавшись одним из великолепнейших летних дворцов в Европе, стал постепенно принимать тот своеобразный отпечаток, который он сохраняет отчасти даже до сих пор.
В сентябре 1779 года Мария Фёдоровна была обрадована приездом старшего брата своего, принца Фридриха. Надо думать, что приезд его в Петербург был в связи с домашними смутами: Мария Фёдоровна, заботившаяся "о поддержании мира" в семействе, желала лично переговорить с единственным членом семейства, возбуждавшим своим поведением, дурные чувства в горячо любимом отце.
Фридрих, приглашенный Павлом Петровичем еще в июне, с соизволения Императрицы, приехал же в Петербург 16 сентября, в сопровождении бывшего воспитателя Голланда и пробыл в нем почти полгода. Будущий король Вюртембергский отличался необыкновенною грузностью и был до безобразия тучен. Впоследствии, он не мог кушать иначе, как за особым столом, в котором сделан был выем для его живота.
Толстяки нередко одарены тонким умом; таков был и этот принц. Но ум его направлялся к целям своекорыстным. При дворе Екатерины, как впоследствии при дворе Наполеона, Фридрих умел сдерживать грубость своего нрава и не произвел невыгодного впечатления на Екатерину, которая даже пожаловала ему Андреевский орден.
Принц Фридрих в это время, по семейным и служебным расчётам, подумывал о женитьбе. Без сомнений именно в Петербурге, под влиянием похвал Императрицы, у него созрела мысль жениться на принцессе Августе Брауншвейгской, которую Екатерина звала Зельмирой.
Этот брачный проект был окончательно решен в 1779 году, но при самых грустных для Зельмиры обстоятельствах.
"Фриц, писала принцесса Доротея Марии Фёдоровне перед отъездом сына в Петербург, питает, к сожалению, самую сильную страсть в своем сердца (к одной женщине), стоявшей ниже его по общественному положению.
Поэтому он думает, что он никогда не в состоянии будет полюбить свою жену, что он станет только уважать ее, если она будет заслуживать уважения, что будет ей верен и оказывать ей полное внимание, но что невозможно требовать от него большего, что остальное не зависит от него и что ничто в мире не погубило бы его более, как если бы жена любила его, тогда как он не в состоянии платить ей взаимностью.
Эти рассуждения прерываются целым потоком слез. Я испытала все способы, но все было бесполезно. Бог пусть направит его выбор, к которому он относится довольно равнодушно, и даст ему в супруги женщину с умом, способную своим характером и нежностью сделать его счастливым.
Уведомляю вас об этом, дорогое дитя, чтобы вы могли своими добрыми советами привести его к образу мыслей более соответствующему тому состоянию, в которое он готовится вступить, и вылечить его от несчастной страсти".
Разумеется, просьба матери не могла быть исполнена Марией Фёдоровной; ее попытки смягчить грубую натуру брата должно были остаться безуспешными. Личное знакомство с братом, которого Мария Фёдоровна знала лишь девочкой, возбудило в ней горькое чувство: к сестре, которая была, в сущности, виновницей его благополучия, он относился так же грубо, как и к отцу.
Это видно из письма к Марии Фёдоровне, от 27 февраля 1780 года, ее матери, любившей своего первенца и старавшейся смягчать его грубые выходки.
"Я признаюсь, мой ангел, что верю тому, что Фриц вас огорчил. Я это предвидела. Все мои письма доказывали, что я боялась этого. Неумеренные выражения, который он позволял себе в моем присутствии, равно как и те, которые он допускал по отношению к другим лицам, не позволяют мне усомниться в этом.
Но я думаю, что слишком хорошо знаю ваше сердце, чтобы не быть уверенной, что мое дорогое дитя спокойно поразмыслит о том, что скажет ей сердце нежной матери".
При таком характере и обстоятельствах личной жизни принца Фридриха, неудивительно, что брак его с Зельмирой, заключенный 27 октября 1780 года, не обещал в будущем "ничего хорошего" для молодой супруги.
К 1781 году относится прибытие в Россию подруги детства Марии Фёдоровны, Анны-Юлианы Шиллинг фон Канштадт, вышедшей замуж за подполковника Христофора Бенкендорфа, известной в монбельярском семействе, под именем Тилль. Великая княгиня выслала ей 2000 рублей на дорогу, отзываясь, что "деньги эти, поручено ей переслать для Бенкендорфа, его матерью Софией-Елизаветой, воспитательницей Александра Павловича.
С этого времени, отчасти под влиянием своей подруги, Мария Фёдоровна стала знакомиться с новой немецкой поэзией, пополняя этим пробел в своем образовании, хотя вообще не любила немецких стихов. Знакомство это было тем успешнее, что в домашнем кружке Марии Фёдоровны находился в это время один из известных германских поэтов того времени Клингер (Фридрих Максимилиан), которого комедия "Sturm und Drang" (Буря и натиск) сообщила свое название целому периоду немецкой литературы.
Находясь в Германии в крайней бедности и не видя для себя исхода, он просил через Шлоссера, рекомендации отца Марии Фёдоровны, для поступления на службу в России.
"Мы сделаем все на свете, отвечала отцу Мария Фёдоровна, 27 сентября 1780 года, чтобы устроить этого г-на Клингера; но Бог знает, успеем ли мы в этом". До получения более выгодного места Клингер состоял чтецом при Марии Фёдоровне немецких сочинений, тогда как Лафермьер занимался чтением французских.
Мечтательный поэт сумел хорошо устроить дела свои в России. Поступив в военную службу и женившись на побочной дочери Г. Г. Орлова, Елизавете Александровне Алексеевой, он достиг чина генерал-лейтенанта и занимал последовательно места директора кадетского корпуса и попечителя Дерптского учебного округа.
Эти события частной жизни Марии Фёдоровны происходили в период поворота во внешней политике России, который сделался причиной окончательного разлада между великокняжеской четой и Императрицей.
Мы уже имели случай обрисовать характер союза, существовавшего между Россией и Пруссией в первую половину царствования императрицы Екатерины, и стремления Фридриха II сделать Россию "покорным для себя орудием" в целях усиления Пруссии. Но Екатерина быстро разгадала коварство старого короля и, действуя в духе русских интересов, поставила Россию в чрезвычайно выгодное положение.
В 1778 году между Австрией и Пруссией вспыхнула война за Баварское наследство. Противники хорошо понимали, что перевес получит лишь тот из них, кто заручится помощью Петербургского кабинета. Опираясь на союз свой с Россией, Фридрих надеялся, что Екатерина поддержит его сильной армией, тогда как император Иосиф надеялся на нейтралитет России.
Екатерина не сделала ни того, ни другого. Императрица дала время противникам ослабить друг друга и затем в лице своего посла, князя Репнина (Николай Васильевич), продиктовала им условия мира на Тешенском конгрессе весною 1779 года.
По этому миру, Иосиф отказывался от своих притязаний на Баварию, но зато и Фридрих не мог усилить свое влияние в Германии; ибо для всех было ясно, что решение дела зависело исключительно от Екатерины, которая и на будущее время открыла дорогу своему вмешательству в германские дела, "приняв на себя, как ранее в Польше, гарантии Имперской конституции".
Этим образом действий, доставив России первенствующее положение в Европе, Императрица достигала и "ближайших целей" своей политики. "Восточный вопрос" всегда был главным предметом дум Екатерины. "Владение Константинополем и установление на берегах Босфора греческой Империи под протекторатом России", - было конечной целью этого проекта.
"Решение восточного вопроса, с которым связаны насущные интересы русского народа", долженствовало быть, по взгляду Екатерины, главной целью русской политики; дела же Европы в глазах ее имели до поры до времени второстепенное значение и служили ей лишь орудием для достижения главной ее цели.
После Тешенского мира, заставившего Иосифа II искать содействия и союза русской императрицы для проведения своих планов, Екатерина могла уже рассчитывать на помощь в решении восточного вопроса даже со стороны Австрии, до сих пор только мешавшей осуществлению ее намерений.
Вот почему, Императрица, хорошо понимавшая все коварство Фридриха II и вероломство его политики по отношению к России, не задумалась пойти навстречу желаниям Иосифа II, изъявлявшего готовность "содействовать видам России", под условием "заключения союза с нею". Чтобы вернее и скорее обеспечить себе поддержку России и разорвать связь ее с Пруссией, Иосиф решился даже на небывалый шаг: весной 1780 года он прибыл в Россию, чтобы личным знакомством с Императрицей и ее наследником положить прочное основание будущим своим надеждам.
Как же отнеслись к этому "изменению политики" своей матери Павел Петрович и его супруга?
Подобно многим из современников Екатерины, ближайших свидетелей ее действий, они не могли обнять (или "знать" ред.) всей широты и величия ее государственных предначертаний, выясняющихся лишь в отдалении времен, в глазах потомства, горьким опытом изведавшего впоследствии весь вред уклонения от пути, начертанного для России премудрой матерью отечества.
Великий князь по-прежнему смотрел на события лишь с точки зрения родственного чувства, которое питал он к Фридриху, и во время войны за Баварское наследство, с рыцарским воодушевлением, собирался лично, во главе своего полка, идти на театр военных действий и там, рядом со своими шуринами сражаться за великого короля, своего дядю.
Тешенский мир помешал этому намерению Павла Петровича; но он с напряженным участием следил за ходом переговоров, кончившихся, по-видимому, благоприятно для Пруссии, и вел оживленную переписку с уполномоченным Екатерины князем Репниным, своим приверженцем.
Тем неожиданнее и поразительнее для него было зрелище начавшегося сближения между Россией и Австрией. Эту перемену русской политики Павлу легко было истолковать также, как толковал ее Гаррис, утверждавший, будто "враждебность Екатерины к Фридриху обусловливалась тем вниманием, которое Фридрих оказывал Павлу Петровичу".
Нет сомнения, что такое толкование перемены отношений к себе Екатерины давал Павлу Петровичу и Фридрих, находившийся с ним и Марией Фёдоровной в постоянных сношениях: ему слишком выгодно было разыграть перед рыцарским цесаревичем "роль жертвы своей к нему привязанности".
Поэтому Павел Петрович не только сочувствовал Фридриху, но даже считал, "нравственной своей обязанностью", содействовать ему в его планах (в реестре бумаг Павла Петровича под номером 24 есть "Проект покойного короля Фридриха II о германском союзе", своевременно сообщенный им цесаревичу).