Продолжение биографии императрицы Марии Федоровны В. С. Шумигорского
После рождения великого князя Александра Павловича духовная связь Марии Фёдоровны с новым ее отечеством окончательно окрепла. Молодая мать будущего русского императора видела вокруг себя всеобщий восторг, вызванный счастливым событием в ее семейной жизни.
"Я очень счастлива, - писала она 24 января 1778 г. московскому первосвятителю Платону, - что, по воле Всевышнего, исполнились через меня чаяния дражайшего нашего отечества. Такое благодеяние Божие, признаю я с благодарностью и чувствую не менее радости, в которой вы столь искренно участвуете".
Полное выздоровление великой княгини, через 40 дней после разрешения от бремени, вновь дало повод к целому ряду затейливых и великолепных придворных и народных празднеств, данных державной бабушкой новорождённого и ее роскошными вельможами. "До поста осталось каких-нибудь 2 недели, - писала Екатерина Гримму 2 февраля 1778 г., а между тем у нас будет 11 маскарадов, не считая обедов и ужинов, на которые я приглашена".
Участвуя во всех этих празднествах, счастливая супруга и мать еще не знала, что ей не дано будет возможности окружить своими материнскими попечениями колыбель своего первенца: Екатерина, приняв на себя первоначальные заботы о давно желанном внуке, выразила намерение взять и дальнейшее его воспитание исключительно в свои руки.
"Неодобрительно отзываясь о физическом и нравственном воспитании Павла Петровича", Екатерина желала сама руководить воспитанием Александра Павловича, "в надежде видеть в нем впоследствии воплощение лучших своих дум и стремлений". Влияние на Александра Павловича его родителей могло только мешать этой цели Екатерины, и поэтому она уже в марте 1778 г. высказывала мысль, что "Павел Петрович и Мария Фёдоровна являются препятствием в исполнении задуманного ею воспитательного плана".
Если бы не существовало этого намерения Императрицы "совершенно лишить сына и невестку их естественного права иметь надзор за воспитанием сына", то Мария Фёдоровна, равно как и супруг ее, при сознании своей неподготовленности в воспитательном отношении, могли бы только радоваться, разумеется на первое время, заботам просвещенной государыни о их первенце: Екатерина приступила к делу физического воспитания своего внука во всеоружии научных знаний, и опытности.
Будучи горячей "поклонницей просветительного движения", охватившего тогда западную Европу, и в совершенстве знакомая с современными теориями воспитания, Императрица, следуя Локку и Руссо, желала, прежде всего, закалить здоровье своего внука и приучить его к перенесению разного рода невзгод.
Болезненное сложение Павла Петровича, его нервную чуткость и раздражительность Екатерина не без основания приписывала расслабляющему действию нежного, тепличного ухода за ним нянюшек и старушек под руководством императрицы Елизаветы Петровны.
"Как только господин Александр родился, - писала Екатерина в 1778 г. Густаву III-му, - я взяла его на руки и после того, как его вымыли, унесла в другую комнату, где и положила его на большую подушку. Его обвернули очень легко, и я не допустила, чтобы его спеленали иначе, как посылаемая при сем кукла (здесь у шведского короля недавно родился сын, будущий Густав IV Адольф).
Когда это было сделано, то господина Александра положили в корзину (где кукла), чтобы женщины не имели никакого искушения его укачивать; эту корзину я поставила за ширмами, на канапе. Устроенный таким образом, господин Александр, был передан генеральше Бенкендорф (Софья Ивановна); в кормилицы ему была поставлена жена садовника из Царского Села.
После крещения своего он был перенесен на половину его матери, в назначенную для него комнату. Это обширная комната, посреди которой расположен на четырех столбах и прикреплен к потолку балдахин, и занавески, под которыми поставлена кровать господина Александра, окружены балюстрадой, вышиной по локоть; постель кормилицы за спинкой балдахина.
Комната обширна для того, чтобы воздух мог обращаться свободнее вокруг балдахина и занавесок. Балюстрада препятствует приближаться к постели ребенка многим особам зараз; скопления народа в комнате избегается, и не зажигается более двух свечей, чтобы воздух вокруг него не был слишком душен; маленькая кровать господина Александра (так как он не знает ни люльки, ни укачивания) железная, без полога; он спит на кожаном матрасе, покрытом простыней, у него есть подушечка и легкое английское одеяло.
Всякие оглушительные заигрывания с ним избегаются, но в комнате всегда говорят громко, даже во время его сна. Тщательно следят, чтобы термометр в его комнате не подымался никогда свыше 14 и 15 градусов тепла. Каждый день, когда выметают в его комнате, ребенка выносят в другую, а в спальне его открывают окна для возобновления воздуха; когда комната согреется, господина Александра снова приносить в его комнату.
С самого рождения его приучили к ежедневному обмыванию в ванне, если он здоров".
Применяя основания разумной философской педагогики XVIII века к местным условиям петербургского климата, державная бабушка спешила освоить с ними своего питомца.
"Как только воздух весною сделался сносным, - рассказывает она далее, - то сняли чепчик с головы Александра и вынесли его на воздух. Мало-помалу приучили его сидеть на траве и на земле безразлично, и даже спать тут несколько часов в тени в хорошую погоду; тогда кладут его на подушку, и он отлично отдыхает таким образом. Он не знает и не терпит на ножках чулок, и на него не надевают ничего такого, что могло бы малейше стеснить его в какой-нибудь части тела.
Любимое платьице его, это очень хорошенькая рубашечка и маленький, вязанный, очень широкий жилетик; когда его выносят гулять, то сверх этого надевают на него легкое полотняное или тафтяное платьице. Он не знает простуды; он толст, велик и весел".
Выполнение предначертаний Екатерины попало в надежные руки г-жи Бенкендорф. В особенности удачен был выбор няни. Это была жена камердинера великого князя Павла Петровича, Прасковья Ивановна Гесслер, родом англичанка. Лагарп, которому впоследствии поручено было принять Александра из ее рук, отзывался о ней с большим уважением.
"Прасковья Ивановна, - писал он в 1796 году, - женщина редких достоинств: будучи приставлена в качестве няни, она передала первые хорошие привычки и наклонности своему питомцу, который вполне ценит это и питает к ней благоговейное уважение, делающее честь им обоим".
Без сомнения, именно г-же Гессер Александр обязан был в значительной степени своими привычками к порядку, простоте и опрятности.
При всех этих благоприятных условиях, первоначальное воспитание Александра Павловича не вполне было удачно: желание Екатерины приучить ребенка к пушечным выстрелам отозвалось на неокрепшем еще слуховом нерве Александра, который остался глух на правое ухо; детским языком будущего русского государя, вверенного попечениям няни-англичанки, сделался язык английский, а не отечественный, на котором Александр Павлович и впоследствии затруднялся долго вести серьезную беседу.
Эти недостатки великого князя, однако, не обращали на себя внимания современников, и Екатерина впоследствии хвалила воспитание, которое получил ее внук в годы младенчества. "Если у него родится сын, - говорила Екатерина, - и той же англичанкой воспитан будет, то наследие престола Российского утверждено на сто лет. Какая разница между воспитанием его и отцовским" (дневник Храповицкого).
Устраняемая от тяжелых и ответственных забот по воспитанию своего первенца, Мария Фёдоровна все досуги свои употребляла на пополнение своего образования. Занимаясь со страстью музыкой, рисованием и резьбой по кости и дереву, молодая великая княгиня сочла также необходимым расширить, под наблюдением Эпинуса, круг своих познаний по математике и физике и, кроме того, продолжала брать уроки русского языка у Пастухова; к этому присоединилось еще изучение географии России, руководимое Сергеем Ивановичем Плещеевым.
К сожалению, занятия Марии Фёдоровны русским языком, который так нелегко усваивается иностранцами, не могли быть особенно успешны при господстве в то время в нашем высшем обществе французского языка. Притом вообще, по духу своему и по связям с Германией, Мария Фёдоровна не могла "обрусеть" в такой степени как Екатерина II-я, привезенная в Россию 14 лет от роду и затем порвавшая всякие личные отношения свои к немецким родственникам и немецкому отечеству.
Земляк ее, Macсон, знавший ее даже императрицей, писал о ней: "Мария Фёдоровна не льстила русским, как Екатерина, усвоением их нравов, их языка и их предрассудков. Она не хотела снискивать уважения этого народа, показывая презрение к своему отечеству и краснея за свое происхождение; но она внушила к себе любовь своей добротой и уважение своим добродетелям".
Ложная точка зрения, с которой часто смотрел на вещи довольно правдивый в изложении фактов Массон, конечно, не требует опровержения; важнее для нас его свидетельство как современника, близко знавшего Марию Фёдоровну, что ее отчуждение от окружавшей ее русской жизни поддерживалось постоянными сношениями с горячо-любимой германской семьей.
Неудивительно, что при вынужденном бездействии в новом своем отечестве молодая великая княгиня старается жить одной жизнью с монбельярским семейством, или же стремится воскресить для себя эти дорогие воспоминания недалёкого прошлого. Внутренняя жизнь Марии Фёдоровны была закрыта для постороннего наблюдателя, тайные сношения ее с родиной производились с соблюдением всех мер предосторожности, и Екатерина II, обманутая наружным спокойствием и бездеятельностью великой княгини, по-видимому, имела полное основание следующим образом характеризовать ее в письме к Гримму от 8 июня 1778 г.:
"Она держит себя прямо, заботится о своем стане и цвете лица, ест за четверых, благоразумно выбирает книги для чтения; из таких, как она, выходят в конце концов отличные гражданки для какой хочешь страны".
Уверенная в чистоте намерений и покорности своей невестки, Екатерина изменила даже свой образ действий по отношению к ней, дозволив, уже в 1778 году, многим иностранцам приезжать в России по ее рекомендации. Этим правом пользовались тогда и впоследствии родители и друзья Марии Фёдоровны, поручая ее вниманию разного рода лиц, искавших счастья в России.
Из иностранцев, прибывавших ко двору Павла Петровича и Марии Фёдоровны в 1778 году, особенное внимание великой княгини обращал на себя некто Шац. Он, по известию современника, был побочным сыном герцога Фридриха-Евгения и, по его просьбе, принят был Павлом Петровичем в кирасирский полк цесаревича.
Первые годы по приезде своем в Россию Мария Фёдоровна в особенности занята была положением многочисленной семьи своей, оставшейся на чужбине. Из восьми братьев ее трое: Фридрих, Людвиг и Евгений находились на прусской военной службе, пользуясь при этом протекцией своей русской сестры; но оставалось еще позаботиться о меньших 5 братьях: Вильгельме, Фердинанде, Карле, Александре и Генрихе.
Все они, приходя постепенно в возраст, нуждались в заботах для лучшего помещения их на службу в том или другом государстве.
Но особенного внимания Марии Фёдоровны, требовала будущая участь, двух младших сестер ее: Фредерики и Елизаветы, из которых старшей в 1778 г. исполнилось 13 лет, а младшей 11. Правда, бедность монбельярского принца известна была всем в то время; но монбельярская семья по связям своим с Россией уже приобрела политическое значение, и брака с сестрами русской великой княгини стали домогаться представители важнейших царствующих домов Европы.
Однако, служить предметом соискательств, быть жертвой многолетних и разнообразных политических интриг и комбинаций довелось лишь малолетней Елизавете.
13-летнюю Фредерику Мария Фёдоровна еще в 1777 году предназначила в супруги принцу Петру Гольштейнскому и готовилась противодействовать королю шведскому Густаву III, которому молва, не без основания, приписывала желание "женить принца на своей сестре". Этот выбор Марии Фёдоровны оправдывался как личными качествами принца Петра, так и его положением: герцог Петр должен был наследовать дяде своему герцогу Фридриху Ольденбургскому.
Сын двоюродного брата Екатерины, герцога Гольштейнского, воспитанный под ее руководством и находившийся в сущности в полной от нее зависимости, принц Петр, принадлежа к младшей линии Гольштейнского дома, не мог не сообразоваться с желаниями и Павла Петровича, бывшего главой Гольштейнского дома.
В вопросе о браке принцу Гольштейнскому приходилось соблюдать крайнюю осторожность. К счастью его, Императрица, будучи хорошего мнения о характере и уме его, и не думала стеснять его выбора, хотя в душе желала, чтобы супругой его сделалась дочь принца Фердинанда Брауншвейгского, принцесса Августа, которую в письмах своих к Гримму она называет Зельмирой.
Сближение принца Петра с монбельярским семейством началось летом 1778 года. Обе стороны произвели друг на друга наилучшее впечатление; при ближайшем знакомстве принц Петр приобрёл уважение принцессы Доротеи, возбудил к себе привязанность будущей своей невесты и, в свою очередь, не остался равнодушен к ее развивавшейся красоте.
"Я скажу вам, - писала принцесса-мать Марии Фёдоровне 25 июля 1778 году, - все, что могу сказать по этому предмету. Я нашла этого молодого человека серьезным, рассудительным, просвещённым и исполненным желания приобрести еще более широкий круг знаний. Что мне доставляет особое удовольствие, это его основательный образ мыслей и деликатность, которую он проявляет в своем поведении по отношению к своему дяде, которого он горячо любит.
Я не буду говорить о привязанности его к великому князю, которого он почитает и любит необыкновенно.
Мне показалось, что он в детстве не пользовался удовольствиями общества. Он вовсе не любит танцев, не играет ни в какую игру и предпочитает всему сидячую жизнь. Я подшучивала над ним, и он отвечал мне с умом и очень любезно. Я думаю, что он станет управлять будущей женой, а это выйдет очень полезно для госпожи Фредерики, легкомыслие которой вынуждает постоянно следить за нею и наставлять ее.
Я думаю, что принц хорошенько займется своей женой, что для неё будет очень выгодно и даже необходимо для ее благосостояния, ибо она невыразимо ветрена".
11 апреля 1779 г. Екатерина писала Гримму: "Я очень сердита, что выбор Телемака не падет на Зельмиру. Вы увидите, кого подобрали ему в пару старые болваны (les grandes perruques)... Это вина брата Густава, который всегда приходит слишком поздно; если бы, когда он задумал это дело, он прошептал бы только о нем (il eût soufflé), дело было бы сделано, в настоящее же время это слишком поздно.
Я имела честь уведомить его об этом от вашего имени, так как Телемак теперь в руках добродетельных граждан, которые дают ему добродетельную гражданку, от которой у него будут добродетельные граждане, большие, здоровые и толстые, чем дело и кончится. Это жаль, потому что портрет Зельмиры восхитителен".
Неудовольствие Екатерины, вызванное предпочтением, которое принц Петр отдал принцессе Фредерике перед Зельмирой, выразилось бы еще сильнее, если бы ей стало известно, что в 1779 году у принцессы Фредерики проявились симптомы болезни стана. Открытие это как громом поразило принцессу Доротею, поспешившую сообщить о таком несчастье своей старшей дочери.
Еще свежо было впечатление страшной смерти великой княгини Натальи Алексеевны, и нежная мать заранее трепетала при одной мысли о возможности печального конца и для принцессы Фредерики в случае брака ее с принцем Петром.
В ответ на это сообщение матери своей, Мария Фёдоровна, сама потрясенная известием о болезни сестры, утешала мать, но советовала тотчас же сообщить об этом жениху, принцу Петру, и обратиться к известному тогда врачу Гонфенгартнеру для точного определения болезни принцессы Фредерики. Врач этот не замедлил "успокоить" испуганных членов монбельярского семейства и дал им "самые положительные" уверения на счет состояния здоровья принцессы по выходе ее замуж.
Действительно, выйдя за принца Петра в 1781 году, по достижении 16-летняго возраста, принцесса Фредерика подарила его двумя сыновьями, Августом, впоследствии великим герцогом Ольденбургским, и Георгом, который был в супружестве с двоюродной сестрой своей, великой княжной Екатериной Павловной и сделался родоначальником русской линии принцев Ольденбургских.
Одновременно с заботами Марии Фёдоровны об устроении судьбы сестры своей Фредерики, ей пришлось употребить все свои усилия, чтобы поддержать внутренний мир среди монбельярской семьи и устранить причины разлада, который обнаружился в ней в это время.
Хотя причины этого разлада не вполне уясняются сохранившейся перепиской великой княгини с ее заграничными родственниками (здесь тяжба отца Марии Федоровна с одним из своих советников по поводу покупки поместья Гохберг, в которую так или иначе была вовлечена вся семья, вплоть до участия великого князя Павла Петровича); но, тем не менее, ею ярко характеризуется примирительная роль Марии Фёдоровны, которая из далекой чужбины с живым участием вникала во все подробности семейных отношений и даже руководила отца и мать своими советами.
Эти письма Мария Фёдоровна сопроводила посылкой банкового билета неизвестной ценности, который она нежно и убедительно просила свою мать принять на приведение в порядок пришедшего в расстройство домашнего обихода; послано было также несколько платьев для матери и сестер. Все это отправлено за границу с подполковником Христофором Бенкендорфом, сыном воспитательницы великого князя Александра Павловича.
Среди этих тяжелых забот Марии Фёдоровны у нее родился 27 апреля 1779 года второй сын Константин. Сравнительно с первыми, роды эти, были гораздо легче. "Жена моя мучилась только полтора часа", - извещал Павел Петрович Платона.
"Этот чудак, - писала со своей стороны Екатерина Гримму, - заставлял ожидать себя с половины марта и, двинувшись наконец в путь, упал на нас как град в полтора часа... Но этот послабее брата, и при малейшем холоде прячет нос в пеленки".
Чтобы понять радость Императрицы по поводу рождения второго внука, стоит припомнить, что писала она тому же Гримму годом ранее: "Мне все равно, будут ли у Александра сестры; но ему нужен младший брат, коего историю я напишу, разумеется, если он будет одарен ловкостью Цезаря и способностями Александра. Если же это будет "плохой господин", я воскликну: давайте мне третьего, и так далее".