Телефон завибрировал, когда я домывала последнюю чашку. Руки в мыльной пене, волосы небрежно собраны в хвост – вечер пятницы как он есть. На экране высветилось имя брата.
– Да, Олег, – зажала телефон между ухом и плечом, продолжая возить губкой.
– Лариса, – голос у брата был какой-то неестественно бодрый, что сразу меня насторожило, – звоню передать, что мама просила.
Я поморщилась. Конечно же, мама. Она редко звонила лично, предпочитая использовать Олега как посредника.
– Мама сказала, что ты обязана, – продолжил он тоном, которым обычно зачитывают протокол. – Она тебе ничего плохого не сделает.
– Обязана что? – я с грохотом поставила чашку. – И с чего это вдруг?
– Ну, забрать ее из больницы в понедельник. И побыть с ней недельку. Она говорит, что ты все равно в отпуске.
– В отпуске? – меня словно обдало ледяной водой. – Я только вчера взяла два билета на море! Первый нормальный отпуск за три года!
Брат молчал. Я знала это молчание – смесь неловкости и облегчения, что не ему предстоит решать проблему.
– Послушай, Олег, – мой голос начал предательски дрожать, – я не могу снова все отменить. В прошлом году было то же самое!
– Ларис, ну это же мама, – в его голосе появились заискивающие нотки. – Она же старенькая, ей помощь нужна...
– А тебе помощь не нужна? – вырвалось у меня.
– У меня работа, сама знаешь... – он кашлянул. – Ладно, она сама тебе завтра позвонит. Я просто передал, что просили.
Когда звонок закончился, я долго смотрела на потемневший экран телефона. Знакомое чувство – смесь раздражения и вины – поднималось внутри меня, как тесто на дрожжах.
Поставила недомытую чашку в раковину и вытерла руки. Вечер был испорчен.
Скрипка на нервах
Утро воскресенья началось со звонка. Я еще только потянулась в постели, а на тумбочке уже разрывался телефон. Без труда угадывалось, кто это.
– Доброе утро, мама, – произнесла я, стараясь, чтобы голос звучал бодро.
– Доброе ли? – в трубке звучал тихий, надломленный голос. – Я не спала всю ночь, думала о тебе...
Я прикрыла глаза. Эту интонацию я знала с детства – тихая скрипка, настраивающаяся на долгое, мучительное соло.
– Что-то случилось? – спросила я, хотя прекрасно знала ответ.
– Ларисочка, – голос матери дрогнул, – я после больницы совсем слабая... Олег говорит, ты не хочешь приехать?
– Мама, я не говорила, что не хочу. Просто у меня... – начала я.
– Я одна, понимаешь? – перебила она, всхлипнув. – Врач сказал, мне нельзя оставаться одной первое время. А кому я еще нужна, кроме детей?
В трубке повисла тишина – пауза, отработанная годами. Момент, когда я должна была сдаться.
– Мама, у меня отпуск, – сказала я, чувствуя, как тяжелеет сердце. – Я собиралась...
– Отпуск? – ее голос обрел неожиданную твердость. – А я тут с сердцем мучаюсь! Никогда не думала, что доживу до такого... собственная дочь...
И снова всхлип. Я смотрела в окно, где весеннее солнце играло на молодой листве. Внутри всё сжималось от привычного коктейля из вины, усталости и бессилия.
– Хорошо, мама, – наконец произнесла я. – Я подумаю, как всё организовать.
– Подумаешь? – в ее голосе мелькнуло разочарование. – Но Олег сказал...
– Я постараюсь, – твердо сказала я. – Перезвоню позже.
Положив трубку, я упала обратно на подушку. Внутри что-то сопротивлялось – слабо, но настойчиво. Что-то новое, чего раньше не было.
Голос разума
– Нет, ты только послушай! – я взмахнула руками так резко, что чуть не опрокинула чашку с кофе. – "Мама сказала, что ты обязана". Обязана! Как будто мне снова пятнадцать!
Анна внимательно смотрела на меня через стол кафе. Только с ней я могла вот так выпустить пар, не боясь осуждения. Мы дружили еще с медучилища – тридцать лет как минимум.
– И что ты собираешься делать? – спросила она, помешивая ложечкой свой капучино.
– Не знаю, – вздохнула я. – С одной стороны, понимаю, что маме действительно нужна помощь. С другой... Эти путевки я купила еще в январе. Специально копила.
– А Михаил что говорит?
Я невольно улыбнулась. Михаил появился в моей жизни всего полгода назад – интеллигентный вдовец, преподаватель истории и искусства. Наша первая встреча произошла на выставке, куда меня затащила та же Анна. "Пора выходить в люди, Лариса! В сорок девять жизнь только начинается!" – сказала она тогда.
– Миша говорит, что я имею право на свою жизнь, – тихо произнесла я. – Что пора перестать быть вечной дочерью и научиться быть собой.
– И он совершенно прав! – Анна стукнула чашкой по блюдцу. – Лариса, сколько можно? Мне кажется, или прошлым летом была точно такая же история? И позапрошлым?
Я молча кивнула.
– Твоя мама прекрасно управляется сама, когда ей нужно, – продолжила подруга. – А как только у тебя появляются планы – сразу находится причина их отменить.
– Но она действительно в больнице...
– А социальные службы на что? Сиделку нанять нельзя? В конце концов, есть Олег!
– Олег всегда занят, – я поморщилась.
– А ты, значит, вечно свободна? – Анна подалась вперед. – Ларис, тебе почти пятьдесят. Когда ты начнешь жить для себя? Когда твоя мама отпустит тебя – никогда?
Ее слова больно кольнули, но в них была правда. Я смотрела в окно кафе на проходящих мимо людей – они спешили куда-то, улыбались, жили своей жизнью.
– Знаешь, – медленно произнесла я, – кажется, я впервые хочу сказать "нет".
Буря в телефоне
Я репетировала разговор весь вечер. Перед зеркалом, во время готовки, даже в ванной. Фразы должны были звучать твердо, но не грубо. Уверенно, но с сочувствием. В конце концов, я медсестра – умею говорить с больными.
Но когда мамин номер замигал на экране телефона, горло сдавило.
– Мама, мне нужно тебе кое-что сказать, – начала я сразу, не дав ей захватить инициативу.
– Я тебя слушаю, доченька, – её голос звучал подозрительно ласково.
– Я... – глубокий вдох, – я не смогу забрать тебя из больницы и остаться на неделю.
Секунда тишины. Потом еще одна. А потом – словно плотину прорвало.
– Что значит не сможешь? – мамин голос взлетел на октаву выше. – Как это понимать, Лариса?
– У меня отпуск, мама. Путевки уже оплачены.
– Путевки? – она выплюнула это слово. – Ты предпочитаешь развлекаться, когда твоя мать умирает?
– Ты не умираешь, мама, – я сжала зубы. – У тебя плановая операция. Врач сказал, что всё прошло хорошо.
– Откуда ты знаешь? – в её голосе появились слезы. – Ты что, врач? Ты хочешь, чтобы я умерла одна? Чтобы твоя мать скончалась в пустой квартире, и никто даже не узнал об этом?
Я прикрыла глаза. Это была уже знакомая территория – вина и манипуляция, выкрученные на максимум.
– Никто не умирает, мама. Я договорюсь о сиделке. Профессиональной, с медицинским образованием.
– Сиделке? – её голос задрожал от возмущения. – Ты хочешь отдать свою мать чужим людям? Я для этого тебя растила? Ночей не спала? От себя отрывала последнее?
Каждое слово било точно в цель. Старые кнопки, которые она умела нажимать с виртуозностью пианиста.
– Это не обсуждается, мама, – я сама не верила, что говорю это. – Решение принято. Я всё оплачу, организую, проконтролирую. Но я не отменю свой отпуск.
– Олег был прав, – её голос опустился до трагического шепота. – Ты совсем очерствела. Бог тебе судья, Лариса. Бог тебе судья.
В трубке раздались короткие гудки. Я опустилась на стул, чувствуя странную смесь опустошения и... облегчения?
Новое решение
Офис социальной службы оказался неожиданно уютным. Я представляла казенное помещение с серыми стенами, а увидела светлую комнату с цветами на подоконниках.
– Вера Николаевна, – женщина средних лет приветливо кивнула, протягивая руку. – Присаживайтесь. Чай, кофе?
– Спасибо, не нужно, – я нервно сжимала ремешок сумки. – Я по поводу ухода за пожилым человеком после операции.
– Да-да, вы говорили по телефону, – она открыла ноутбук. – Расскажите подробнее о вашей маме. Какие медицинские аспекты нужно учесть?
Странно было обсуждать мамино состояние с посторонним человеком. Годами эта ответственность лежала исключительно на мне – как будто я была единственным мостиком между мамой и остальным миром.
– Валентине Петровне семьдесят семь лет, операция на тазобедренном суставе, – я говорила чётко, по-медсестрински. – Нужно будет помогать с гигиеническими процедурами, следить за приемом лекарств, готовить еду.
Вера Николаевна кивала, что-то печатая.
– Очень хорошо, что вы обратились заранее, – сказала она. – У нас есть отличные специалисты с медицинским образованием. А ваша мама получает пенсию по инвалидности?
– Нет, – я покачала головой. – Только обычную пенсию.
– Тогда услуги придется оплачивать. Но, возможно, ваша мама имеет право на льготы, – она протянула мне буклет. – Вот здесь информация о документах. А пока мы можем предложить несколько вариантов...
Я слушала ее, и внутри медленно таяло напряжение. Оказывается, существовала целая система поддержки, о которой я даже не задумывалась. Годами считала, что только я могу и должна помогать маме.
– А вот Нина Викторовна, – Вера Николаевна показала фото женщины с добрыми глазами. – Бывшая старшая медсестра, стаж тридцать лет. Очень рекомендую.
Я кивнула, чувствуя, как по спине пробегает холодок. Неужели всё могло быть так просто? Неужели я могла все эти годы не отменять свои планы, не жертвовать своим временем, своей жизнью?
– Вы всё правильно делаете, – вдруг сказала Вера Николаевна, словно прочитав мои мысли. – Многие дети загоняют себя в угол, считая, что только они могут ухаживать за родителями. Но иногда профессиональная помощь – это лучший вариант для всех.
Неожиданная встреча
Запах больницы ударил в нос – смесь лекарств, дезинфекции и безнадежности. Я всегда его чувствовала, хотя сама работала в поликлинике и должна была привыкнуть. Но больничный запах другой – тяжелее, гуще.
– К кому вы? – спросила медсестра на посту.
– К Соколову Олегу Викторовичу, – мой голос дрогнул. – Я сестра.
Известие о том, что брат в больнице с сердцем, застало меня уже в аэропорту. Звонила его жена Светлана – испуганная, растерянная. Мы не особо ладили, но в тот момент я слышала только страх в ее голосе.
Решение пришло мгновенно. Я позвонила Михаилу, объяснила ситуацию. Он всё понял – конечно же, понял. "Тебе нужно быть с братом, – сказал он. – Я сдам билеты, мы поедем в другой раз".
И вот я здесь, иду по длинному коридору кардиологического отделения, а сердце колотится где-то в горле.
– Ларка? – Олег приподнялся на подушках, когда я вошла в палату. Бледное лицо, осунувшееся, с синяками под глазами. – Ты чего приехала? А как же море?
– Сдала билеты, – я пожала плечами, присаживаясь на краешек кровати. – Как ты?
– Жить буду, – он слабо усмехнулся. – Предынфарктное состояние. Врач сказал, еще бы час – и всё, кранты.
Он говорил об этом с нервным смешком, но я видела страх в его глазах. Мой старший брат всегда казался несокрушимым – деловой, успешный, вечно занятый. А теперь лежал, опутанный проводами, беззащитный.
– Маме сказали? – спросила я, доставая апельсины из сумки.
– Нет, – он покачал головой. – Зачем ее волновать? Она и так после операции.
– Как она, кстати?
– Нормально, – он отвел взгляд. – Сиделка с ней. Ты... молодец, что организовала. Я бы не додумался.
В его голосе звучало что-то новое – то ли признание, то ли раскаяние. Я смотрела на брата и понимала: он впервые за долгие годы видит во мне не просто удобную помощницу для решения семейных проблем.
– Знаешь, я тогда наговорил лишнего, – вдруг произнес он. – Насчет того, что ты "обязана". Мама давила, а я... Ну, ты знаешь.
– Знаю, – я осторожно взяла его за руку. Твердая мужская рука, некогда сильная, сейчас казалась хрупкой. – Я не сердилась, Олег. Просто решила, что пора что-то менять в этой системе.
– Да уж, – он невесело усмехнулся. – Система дала сбой – свалился на больничную койку.
Неожиданные слова
Мамина квартира встретила меня непривычной тишиной. Обычно телевизор работал с самого утра – новости, сериалы, ток-шоу. Для мамы это был фон, спасение от одиночества. Сейчас же в комнатах было тихо.
– Мама? – я осторожно заглянула в спальню.
Она полулежала на кровати, подложив под спину подушки. На прикроватной тумбочке – аккуратно расставленные лекарства, графин с водой, книга. Мама выглядела... спокойной. Это было странно.
– Лариса, – она повернула голову. – Заходи, не стой в дверях.
Я присела на краешек кровати, не зная, чего ожидать. После нашего последнего разговора я готовилась к холодности, упрекам, может, даже слезам.
– Как ты себя чувствуешь? – спросила я.
– Уже лучше, – она вдруг улыбнулась. – Эта твоя Нина Викторовна – настоящее сокровище. Представляешь, мы с ней оказались из одного города! Она тоже из Ржева.
Я удивленно приподняла брови. Не ожидала, что мама так быстро найдет общий язык с сиделкой.
– А еще она умеет печь шарлотку точь-в-точь как моя мама пекла, – продолжала Валентина Петровна. – Я думала, такой рецепт только у нас в семье...
Она говорила и говорила – о Нине Викторовне, о соседке, которая заходила с пирогами, о новом сериале. Я слушала, и внутри росло удивление. Никакого давления, никаких упреков.
– Олег в больнице, – наконец сказала я.
– Знаю, – кивнула мама. – Светлана звонила. Я так волновалась! Хотела поехать к нему, но куда там... с этим протезом.
– Ты? К нему? – я не сдержала удивления. Обычно все ездили к ней.
– А что такого? – мама пожала плечами. – Я же его мать. Кстати... – она вдруг замолчала, взяла меня за руку. – Наверное, я перегнула тогда. Ты права была насчет сиделки. Нина Викторовна... она действительно лучше справляется, чем ты бы смогла. Она ведь специалист.
Я застыла. За всю жизнь не могла припомнить, чтобы мама признавала свою неправоту. Или тем более – мою правоту.
– Все нормально, мам, – тихо сказала я.
– И насчет твоего отпуска, – она осторожно подбирала слова, – я погорячилась. Просто... Знаешь, когда стареешь, начинаешь бояться остаться одной. А ты всегда рядом была... привыкла я.
– Я никуда не делась, мам, – я сжала ее руку. – Просто немного отодвинулась.
– И правильно сделала, – она кивнула, и в глазах блеснули слезы. – Я ведь тоже хочу, чтобы ты была счастлива. По-своему. А вышло как всегда... испортила всё.
В ритме танца
Дом культуры "Современник" выглядел точно так же, как в моем детстве – те же колонны, те же широкие ступени. Только вывеска новая, да свет внутри стал ярче.
– Волнуешься? – спросил Михаил, когда мы поднимались по лестнице.
– Ужасно, – призналась я. – Целую вечность не танцевала.
– На нашем первом свидании ты говорила, что обожала танцы в юности, – он улыбнулся, придерживая для меня дверь.
– В юности... – эхом отозвалась я. – Кажется, это было в другой жизни.
Из зала доносилась музыка – что-то плавное, почти забытое. Мы вошли, и я невольно замерла. Зеркальные стены, блестящий паркет, пары, кружащиеся в танце. Вечер танцев для тех, кому за сорок. Я увидела знакомые лица – многих знала по работе, по району.
– Лариса? – окликнула меня Татьяна из регистратуры нашей поликлиники. – Вот так сюрприз! А мы тебя заждались!
– Правда? – я растерянно улыбнулась.
– Конечно! Ты же лучше всех танцуешь танго, помнишь? Еще на юбилее Марь Иванны всех покорила!
Я покраснела. Тот юбилей был лет десять назад, не меньше. А я действительно любила танцевать... когда-то. До того, как жизнь превратилась в бесконечный круг обязанностей.
Михаил наклонился к моему уху:
– Не знал, что встречаюсь со звездой танцпола.
Я фыркнула и легонько толкнула его в бок.
– Что, правда умеешь танцевать танго? – его глаза заблестели.
– Когда-то умела, – я вздохнула. – Сейчас вряд ли вспомню...
– А ты попробуй, – он протянул мне руку. – Именно сейчас начинается танго.
И действительно, первые аккорды знакомой мелодии наполнили зал. Что-то екнуло внутри – тело вспомнило то, что забыл разум.
– Я не уверена... – начала я.
– А я уверен, – он крепче сжал мою руку. – За эти месяцы я понял о тебе одну вещь, Лариса: ты умеешь гораздо больше, чем думаешь. Просто давно забыла об этом.
Я подняла на него глаза. В зрачках отражались огни зала, а в улыбке было столько тепла, что внутри словно растаяла последняя льдинка.
– Ладно, – я решительно вздохнула и взяла его за руку. – Веди.
В этом было что-то символическое – позволить кому-то вести, довериться. Годами я была той, кто ведет, кто решает проблемы, кто несет ответственность за всех. Теперь я просто следовала за партнером.
Первые шаги были неуверенными. Тело словно забыло, как двигаться в такт музыке. Но потом... Потом случилось волшебство. Мышцы вспомнили то, что разум давно похоронил под грудой забот и обязанностей. Шаг, еще шаг – и вот мы уже скользили по паркету, как единое целое.
– Вот видишь, – шепнул Михаил, когда мы сделали особенно красивый поворот. – Ты всё помнишь.
Я не ответила – не хотелось разрушать момент словами. Просто улыбнулась и позволила себе утонуть в музыке, в движении, в ощущении свободы, которого так долго не хватало.
Краем глаза я заметила, как некоторые пары остановились, наблюдая за нами. Но впервые в жизни меня не волновало, что думают другие. В этот момент был только танец – чистая радость движения.
Когда музыка стихла, зал взорвался аплодисментами.
– Браво, Лариса! – крикнул кто-то.
Я стояла, тяжело дыша, все еще держась за руку Михаила, и улыбалась так широко, что щеки болели. По телу разливалось приятное тепло, в голове было легко и пусто – ни тревог, ни забот, только чистое, незамутненное счастье.
– Ну что, – Михаил отвел прядь волос с моего лица, – может, всё-таки рискнем с той поездкой? У нас ведь еще две недели отпуска.
– Знаешь, – я крепче сжала его руку, – кажется, я готова рискнуть. Не только с поездкой.
Он понимающе кивнул, и в его глазах я увидела отражение своих новых чувств – свободы, надежды и чего-то еще, для чего, возможно, даже не существовало названия. Чего-то, что рождается, когда человек наконец решается стать собой.