Шел дождь, двое плыли на сколоченном плоту, потерянные посреди тайги. Без карт, без навигации.
Река начала замедляться. Вода стала густой и тёмной, словно перемешалась с землёй, травами и гниющей древесиной. Запах был густой, болотистый — запах старой, подмоченной плесневелой доски, которая никак не могла утонуть до конца.
Оксана, сидевшая в середине плота, подняла голову и тревожно спросила:
— Почему так тихо стало?
Александр не ответил сразу. Он смотрел вперёд, туда, где русло неожиданно расширилось, и река потянулась широким, топким озером. Сквозь серую пелену дождя, который пошёл неожиданно, прямо в воде росли высокие деревья — чёрные, мёртвые, с пустыми ветками, протянутыми вверх, словно в немом крике о помощи.
— Тут что-то было раньше, — наконец сказал Александр. — Деревня, похоже. Только затопило её давно. Видишь?
Они медленно плыли мимо старых брёвенчатых срубов. Некоторые дома стояли, накренившись, наполовину скрытые мутной водой, как будто погружённые в вечную медленную смерть. Другие уже почти исчезли, оставив лишь покосившиеся крыши, из-под которых тянулись вверх тонкие и безжизненные деревца.
— Страшно здесь, — шепнула Оксана, прижавшись к плечу Александра. — Такое чувство, что кто-то смотрит.
— Это деревья, — спокойно ответил Александр, но в голосе его не было уверенности. — Мёртвое место. Лучше пройти побыстрее.
Плот вдруг дёрнулся, слегка накренился, затем застыл на месте. Александр попытался толкнуть его шестом, но плот держался крепко, будто кто-то схватил его за ноги под водой.
— Придётся лезть в воду, — сказал Александр хмуро. — Застряли. Видно, бревно внизу или ещё чего…
Он спрыгнул в воду. Холод мгновенно обжёг его ноги и поясницу, будто ледяной нож. Дно оказалось вязким и илистым, ноги тонули в грязи по щиколотку. Он с трудом вытащил плот на открытое место, помог Оксане сойти, и они медленно двинулись к ближайшему дому, наполовину торчащему из воды.
Дом оказался полузатопленным, полы просели, брёвна почернели, покрылись скользким мхом. Внутри пахло гнилью и сыростью, но крыша ещё держалась. В дальнем углу Александр заметил старую полку, на ней — покрытую ржавчиной бензиновую лампу и какие-то батареи, рядом лежало старое радио, покрытое ржавчиной и толстым слоем пыли.
— Здесь кто-то был недавно, — сказал Александр тихо. — Видишь, следы на полу. И лампа не покрыта грязью. Кто-то пользовался.
Оксана молча кивнула. Тревога усиливалась, но выбора не было. Дождь усилился, превратился в тяжёлый и холодный ливень, и они решили искать убежище на суше.
Ближе к ночи нашли дом, почти целый, на небольшой возвышенности, куда вода не добралась. Дом был старый, ветхий, стены его покосились, но крыша ещё могла защитить от непогоды. Александр проверил всё внутри и только после этого впустил Оксану.
Костёр они разожгли прямо посреди комнаты, разложив камни и расчистив грязный пол. Ночь наступила внезапно, обрушилась на них, окутывая дом непроглядной тьмой. Ветер гулял за стенами, дождь барабанил по крыше, словно пытаясь достучаться до тех, кто нашёл тут приют.
— Ты слышишь? — спросила вдруг Оксана шёпотом, резко приподнявшись на локте.
Александр прислушался. Снаружи что-то тихо гудело, будто жужжало насекомое. Потом снова стало тихо, но он уловил другое — лёгкий металлический щелчок, тихий, но очень ясный.
— Подожди, — Александр поднялся, осторожно вышел на порог. Дождь хлестнул по лицу холодными каплями, и он, протирая глаза, увидел на дереве, в нескольких метрах от дома, маленькую чёрную коробочку. Она была едва заметной, но едва он подошёл ближе, вспыхнул красный огонёк.
— Камера… — пробормотал он. — Вот чёрт.
Он оглянулся и увидел ещё одну на дальнем дереве. Потом ещё. Они были повсюду — маленькие, чёрные, направленные прямо на дом, на них.
Он поспешил обратно, плотно закрыл дверь и присел рядом с Оксаной.
— Камеры. Везде камеры. Это место — часть проекта. Но почему-то не на картах, нигде его нет. Будто специально скрыли.
— Может, это ловушка? — спросила она.
— Не знаю… но мы тут не одни, — тихо ответил он.
Они не сомкнули глаз до утра. Сидели молча, напряжённо прислушиваясь к каждому шороху. И где-то под утро услышали шаги — медленные, тяжёлые, будто кто-то осторожно приближался к дому, но не решался подойти. Александр схватил нож и замер у двери. Шаги прекратились, кто-то тихо постоял у порога и так же медленно ушёл обратно в темноту.
Утром, когда первые лучи солнца пробились сквозь влажную мглу, они осторожно вышли наружу.
Возле старого бревна сидел старик. Он был стар настолько, что казался частью этой мёртвой деревни. Одежда на нём висела клочьями, борода доходила почти до пояса. Глаза его смотрели на них тихо, без эмоций и страха.
— Кто вы? — спросил Александр.
Старик медленно поднял голову. Его голос был хриплый и тихий, словно много лет ни с кем не говорил:
— Я тут живу. Давно. Ещё с войны.
— Какой войны? — переспросила Оксана с испугом.
— Нашей войны. Великой. Я солдат. Меня забыли здесь. Я забыл их. Вот так и живу.
— Но это же невозможно, — тихо произнесла Оксана.
— Здесь всё возможно, — спокойно ответил старик и внимательно посмотрел на Александра. — Вы не бойтесь. Я не враг. Я давно никому не враг.
И снова замолчал. Лишь ветер шевелил его бороду, да тихо журчала мутная вода, затопившая этот забытый богом посёлок, где не действовали законы и время, где жизнь была странной, пугающей и неправдоподобной.
Александр и Оксана переглянулись. Оба понимали — дорога привела их туда, где реальность таяла, как дым от костра, и что теперь их ждёт дальше — не мог предсказать никто.
********
Целый день они провозились с ногой Оксаны. От непогоды та разболелась не на шутку, и старик помог им, природные мази и компрессы которые сам часто использовал оказались кстати и для Оксаны.
Старик молчал долго, сидя у костра. Дым поднимался ровно и медленно, пахло влажной землёй, горелой хвоей и прелыми ветками. Александр бросил в огонь ещё одну сухую корягу и осторожно спросил:
— А как вы здесь вообще выжили? Столько лет одни?
Старик прищурился, будто увидел что-то далёкое в глубине огня, и тихо проговорил:
— Как? А так и живу. Тайга кормит, речка вот, рыбы — сколько угодно. Грибами, ягодами питаюсь. Давече вон щук поймал на бечёвку. Вялил их потом, на зиму. Зверя не бью, жалко мне их стало со временем. Рыбы — вот тех не жалко. Сколько беру — столько речка и даёт, никто не в обиде.
Он замолчал, поправил палкой огонь и снова поднял глаза:
— А тут недавно, аккурат по весне, люди какие-то понаехали. На лодках приплыли, железные коробочки развесили по деревьям — бесовские какие-то. Погудели они там, позвенели, а потом так же неожиданно и уехали. Покамест я отсиживался в доме одном, полузатопленном. Не люблю я их, этих городских. Они шумят много, говорят громко. Тайга-то шум не любит, тайге тишина нужна.
— А потом, кто был? — спросила Оксана тихо, зябко кутаясь в куртку.
Старик помолчал, словно решался, а потом медленно кивнул:
— Потом мужик какой-то приплыл. Хмурый, рука у него болталась, переломана будто. Лицо страшное, будто в драке побывал. Глаза злые, как у зверя. Поселился он в одном из домов сухих, да не один он приплыл. Чуть позже парень молодой ещё появился, худой такой, светлый. Я издалека видел, как они говорили — спорили, может. Я слова не разобрал, а подойти боязно было. Мужик-то этот… он парня того ножом ударил, прям в грудь. Парень и упал, и всё, сразу замолчал.
Оксана и Александр переглянулись. Александр вздохнул тяжело и спросил:
— А мужик-то тот дальше что?
— Дальше… — старик прищурился, снова ткнул палкой в огонь, — дальше он мясо с парня того нарезал. Видать, голодный был. Наелся человечины и ушёл куда-то дальше. Я из своего дома и не выходил долго, страшно стало. Такое уж я давно не видывал. С войны, почитай, подобного ужаса не встречал. И люди-то ведь вроде, а ведут себя хуже зверя.
Александр поёжился и тихо спросил:
— Скажи, отец, а отсюда до деревни живой или дороги какой далеко будет? Мы заплутали, карты нет, не знаем куда идти дальше.
Старик покачал головой:
— Не знаю я. Не ходил никуда много лет. Я как здесь остался, так и живу. Мне дорога никуда не нужна, а люди и подавно. Простите, не подскажу.
Наступила тишина, только костёр потрескивал и ветер негромко шелестел в ветках. Наконец старик поднялся:
— Погодите, сейчас принесу я вам угощенья. Не сидеть же голодными.
Он ушёл в сумерки и скоро вернулся с мешком. Вытащил крупные куски сушёной рыбы, пахнущей дымом и хвоей, выложил на доску коренья какие-то белые, ароматные, лесные травы и ягоды.
Александр тут же достал котелок, вскипятил воду, бросил в неё травы, ягоды, мелко нарезал коренья, затем туда же отправилась рыба — аромат стоял густой, насыщенный, таёжный. Суп был густой, слегка терпкий, с приятной кислинкой ягод и дымным послевкусием.
— А вкусно-то как, — Оксана улыбнулась, зачерпывая горячий отвар деревянной ложкой. — Никогда такого не ела.
Старик кивнул молча, с лёгкой улыбкой, и только после ужина, подбросив ветку в огонь, тихо добавил:
— Тайга плохого не даст. Тайга честная, людей обижать не любит. Она только наглых и глупых наказывает.
На следующий день Александр возился у плота почти до самого вечера, перетаскивая его на глубокое место, подальше от топи. Под вечер они снова сели у огня. Старик долго молчал, затем вдруг негромко начал:
— А хотите историю расскажу? Давно дело было, в деревне соседней. Ушли люди оттуда, домам крышу сорвало, вода пришла, сырость кругом. А в одном доме домовой жил, самый настоящий. Все ушли, а он остался. Жалко ему было деревню бросать, привык он к ней. А потом люди начали через деревню эту ходить — путники, охотники всякие, да и простые люди. Заблудятся — он им и поможет тихонечко, дорогу покажет, огонёк разожжёт, или еду какую оставит. Добрый был домовой тот, не злой.
— Вы сами-то верите в домовых? — спросила Оксана тихо.
— А как же, верю. Тайга без домовых не живёт, — улыбнулся старик тепло. — Просто не всем они показываются. Только тем, кто сердцем добрый. Тем, кто тайгу уважает и слушает её.
— И что с ним стало? — Александр внимательно смотрел в лицо старику.
— Ничего. Так и живёт в той деревне. Ждёт, пока люди новые придут, чтоб помочь им. Домовой ведь он такой — свой дом никогда не бросит. Если хоть один человек останется добрый — он с ним до конца будет.
И снова замолчали они. Ветер стих окончательно, и ночь погрузилась в тишину, словно сама тайга прислушалась к этим словам. Александр смотрел на огонь и вдруг понял: старик не зря рассказал им эту историю. Он почувствовал, что в этих словах была какая-то тайна, скрытый смысл, который должен был помочь им понять что-то важное.
Тайга слушала и молчала, огонь тихо потрескивал, и казалось, что где-то в глубине леса, среди затопленных домов и чёрной воды, незримо присутствует кто-то ещё — добрый и внимательный, готовый помочь тем, кто сумеет его понять.
**********
Утро наступило неожиданно ясное. Тайга за окном уже проснулась, дышала полной грудью — лесные птицы перекликались над рекой, в траве звенели кузнечики, а прохладный ветерок слегка шевелил верхушки старых кедров. Солнечные лучи медленно и осторожно заглядывали внутрь их временного жилища, играя бликами на влажной древесине стен.
Александр проснулся первым. Он потянулся, прислушался к тишине, затем осторожно повернулся к Оксане. Она спала, свернувшись калачиком, будто боялась расстаться с остатками ночного тепла.
— Вставай, Оксан, — тихо позвал он, — погода сегодня хорошая, плыть надо дальше.
Оксана нехотя открыла глаза, сонно потёрла лицо, словно пытаясь понять, где она, и только потом улыбнулась слабо, кивнув:
— Хорошо-то как после дождя. Воздух чистый-чистый.
Они медленно выбрались из дома. Вокруг стояла свежесть, от которой слегка кружилась голова. Под ногами мягко пружинила земля, усыпанная прошлогодней листвой и кусочками мха. Трава, умытая вчерашним дождём, искрилась мелкими каплями, отражая утреннее солнце. Но старика нигде не было видно. Александр прошёлся вокруг дома, выглянул к реке, но не увидел никаких следов.
— Старик-то наш ушёл куда-то, — задумчиво произнёс он, почёсывая бороду. — Как сквозь землю провалился.
Оксана пожала плечами, поправляя растрёпанные волосы:
— Может, и ушёл куда по своим делам. Но всё равно странно. Молча так исчез…
Александр кивнул задумчиво и вдруг заметил возле двери небольшой свёрток, завёрнутый в старую мешковину. Он наклонился, поднял его, осторожно развернул — и замер на мгновение, удивлённо подняв брови:
— Погляди-ка… Тут ещё что-то старичок оставил.
Внутри свёртка лежала сухая вяленая рыба, небольшой топорик с потемневшим от времени лезвием, наручные часы — старые, советские, и аккуратно завёрнутая пачка соли. Александр перевернул пачку в руках, прищурился, рассматривая полустёртые буквы:
— Смотри-ка, соль-то какая древняя! Ещё из тех, советских запасов. В семидесятых ещё такими пачками продавали, картонными, с синей полоской.
Оксана взяла у него пачку и недоверчиво покрутила в руках:
— А может, он у того парня взял, про которого говорил? Ну, которого этот Борис… — она замолчала, слегка поёжилась.
Александр помрачнел:
— Может и так… Но тогда это как-то не очень хорошо выходит.
Оксана вопросительно глянула на него:
— Почему?
Александр осторожно огляделся вокруг, будто боялся, что кто-то подслушивает, и тихо ответил:
— А вспомни-ка историю, которую старик рассказывал вчера. Ну, про домового, что в деревне остался и путникам помогал. Может, он это не зря говорил-то?
Оксана удивлённо и чуть испуганно посмотрела на него, потом осторожно спросила:
— Ты хочешь сказать, что… старик этот и есть?..
Александр улыбнулся, чуть растерянно, но тепло:
— А ты подумай сама. Где ему тут жить-то? И деревня затопленная, и один он тут с войны якобы остался… Да и не похож он на простого старика-то. Слишком он как-то мудро говорил и не по-людски что ли…
Оксана поёжилась, почувствовав, как лёгкий холодок пробежал у неё по спине:
— Ты меня пугаешь немного.
— Да сам боюсь, — спокойно ответил Александр. — Только вот вроде как нечего нам бояться. Помог он нам, значит — добрый. А про себя сказать не решился прямо, вот и рассказал про домового-то. Тебе намекнул, мне…
Она слегка улыбнулась, покачав головой:
— Ну, дела… Не верила я никогда в такое, а тут вот прямо засомневалась. Чудеса какие-то…
Собирались они молча, думая каждый о своём. Александр упаковал вещи, положил бережно рыбу, топорик и пачку соли, когда Оксана вдруг удивлённо вскрикнула:
— Саша, тут ещё кое-что! Карта какая-то!
Он быстро подошёл к ней. Карта действительно была — сложенная, чуть пожелтевшая, с чёткими линиями и отметками.
Александр осторожно развернул её и на несколько мгновений застыл, внимательно разглядывая лист.
— Мать честная… Оксан, это что ж получается? Смотри-ка, карта-то не наша. Ну, то есть, не такая, как у нас была. Это вообще старая карта, ей лет десять точно. Видишь тут? Год оттиска совсем другой…
Оксана тоже наклонилась над картой, чуть нахмурилась, словно пыталась рассмотреть что-то:
— Это что же… выходит, мы тут не первые такие? Уже раньше люди проходили здесь?
— Получается, так, — ответил Александр с удивлением. — Вот только почему я раньше никогда не слышал про этот маршрут? Что это за проект-то такой был? Да и кто его устраивал тогда, десять лет назад…
Оксана покачала головой:
— Может, раньше что-то подобное уже было, а мы и не знали. Только почему никто ничего не рассказывал про это?
Александр сложил карту аккуратно, убрал её в карман, и тихо, задумчиво проговорил:
— Вопросов теперь ещё больше стало. Но знаешь, что хорошо? Хоть какие-то очертания от этой деревни и местности на карте есть. Значит, мы всё-таки ещё не совсем сбились с пути, на маршруте мы. Иначе совсем тяжко было бы.
Они молча взяли последние вещи, оглянулись ещё раз на странную деревню, будто прощаясь с чем-то не совсем понятным и ясным. Затем подошли к плоту, уже подготовленному Александром, аккуратно ступили на доски, и он оттолкнулся шестом от берега.
Река медленно подхватила плот и повела его дальше — сквозь тёмную воду, мимо полузатопленных домов, под тихий шелест древних деревьев, среди тайн, вопросов и странностей, на которые ни у Александра, ни у Оксаны пока ещё не было ответов.
********************
Плот скользил по реке медленно, но с уверенным напором. Вода здесь была иной — не такой, как выше по течению. Если раньше она звенела на перекатах, отдавала прозрачной прохладой и играла отражениями листвы, то теперь в ней чувствовалось напряжение. Глубокая, мутная, с глинистым оттенком. На поворотах становилась вязкой, тяжелела, как будто что-то в ней собиралось.
Оксана сидела молча, глядя по сторонам. Александр стоял сзади, держал шест, прищуренно всматриваясь вперёд. Ветер слегка поднимал края воды, будто гладил её ладонью. И вдруг течение резко изменилось — словно наткнулись на что-то. Плот качнуло, он повёлся в сторону, и тут Александр увидел, что впереди, через реку, как шрам на теле, тянется полурассыпавшаяся бетонная плотина.
— Чёрт побери… — выдохнул он.
Старая гидротехническая конструкция — рваная, поросшая мхом, с крошками бетона на арматурах, торчащими из обвалившихся боков, преграждала воду. Она уже не работала, конечно. Местами были проломы, где бурлила пена. Но основная часть воды шла через боковую протоку, завихряясь и подхватывая плот.
— Держись! — крикнул он, но поздно.
Плот сильно качнуло, закрутило, доски скрипнули, одна из поперечных связок не выдержала — старая, пересушенная, — и плот, перекосившись, начал ломаться прямо под ногами. Одна из досок под Оксаной выскочила, другая раскололась у края. Александр бросился вперёд, успел подхватить её за плечо и выдернуть с разрушающейся платформы. Вместе они прыгнули на мелководье у бетонного берега, вода ударила по поясу, хлестнула холодом, но выбрались целыми.
Стояли, тяжело дыша, по колено в воде. Александр глянул на плот — тот уже развалился окончательно, часть ушла вниз по течению, часть — прибилась к стене бетонного корпуса.
— Всё. Конец плаванию, — выдохнул он.
— Слава богу, что не потонули, — сказала Оксана, присаживаясь на мокрый камень. — Вот тебе и река…
Плотина тянулась в обе стороны, уходя в низкую траву и кустарники. Было видно, что когда-то здесь пытались контролировать поток — были железные ворота, шлюзы, даже лестницы, ведущие вниз к техническим помещениям. Всё давно заржавело и осыпалось, стены покрылись лишайником и плесенью.
Они нашли вход в бетонный отсек — сквозь арку, наполовину заваленную грязью и ветками. Внутри пахло сыростью, тиной, холодной землёй. Стены были в трещинах, в некоторых местах просачивалась вода, капая в ржавые лужи. На полу — разбитая лампа, изогнутая железяка, грязный канистровый ящик. Александр пригляделся — пусто. Всё давно разграблено, оставлены только обломки инфраструктуры.
Из одной из трещин вдруг выскользнула змея — серая, с чёрными кольцами на шее, скользнула мимо их ног и скрылась в щели, не оглядываясь.
— Ну вот и вся здешняя охрана, — пробормотал он, вытирая ладонь о штанину. — Пошли отсюда, Оксан.
Они выбрались на противоположный берег, поднялись по склону, заросшему травой и мелким кустарником, и вышли на широкое поле. Под ногами — жухлая трава, кое-где ещё стоял прошлогодний бурьян. Ветер здесь гулял свободно, звенел в осоке, гнал облака по небу.
— Дороги нет, — сказал Александр. — И не будет, чувствую. Только тропы. Вот звериная пошла. Видишь?
Он указал на узкую вдавленную линию в траве — старая тропа, по которой зверь ходил, может, годами. Следов много: старые, новые, перекрытые друг другом. Сухой мох, спрессованная земля, поломанные ветки.
— А что, по ней идти можно? — спросила Оксана.
— Можно-то можно… — Александр усмехнулся. — Только вот не всегда это радость. По звериным тропам, если повезёт, выйдешь к воде, к солонцу, к вырубке. А не повезёт — наткнёшься. На волков, например. Или на мишку. Они тоже тропами ходят. Причём одними и теми же. Зверь-то — он существо привычки, по новым местам не лезет без надобности.
— То есть, можем встретить кого-то?
— Да сто раз так бывало. Только всё зависит от везения и времени года. Сейчас медведь может быть злой — весна, жрать охота, а ягод нет. А волк — сам не полезет, если только не стаей. Главное — не шуметь сильно, но и не таиться. И чтоб дождь не пошёл, — добавил он с раздражением. — С меня хватит уже этих ливней.
Они шли молча, не спеша, но и без остановок. Тайга здесь была гуще. Деревья стояли теснее, воздух — плотнее, темнее. Тропка извивалась, вела вглубь, где под ногами уже не трава, а плотный ковер из еловой хвои, покрытый пятнами тумана и теней.
Внезапно из чащи, с хрустом веток, выскочило что-то массивное. Александр резко остановился, выкинул руку назад, задержал Оксану. Перед ними, метрах в двадцати, стоял молодой лось.
Глаза у животного были огромные, чуть стеклянные. Голова высокая, морда вытянутая, губы шевелятся - жуют. Вздохнул тяжело, топнул ногой. Потом, прижав уши, резко подался вперёд.
— Назад! — рявкнул Александр, отступая, но не убегая.
Лось, раскатисто фыркнув, рванул в разбег. Александр не дёрнулся. Он поднял руки вверх, раскинул их, выставил плечи, и заорал что было сил:
— Э! Стой! Стоять, сука!
Оксана невольно пригнулась. Крик разлетелся по лесу, оттолкнулся от деревьев, отозвался эхом.
Лось на ходу затормозил, захрипел, поднял копыта — и резко свернул в сторону, в густую чащу. Звук ломаемых веток, треск и глухое дыхание животного растворились за деревьями.
— Всё… ушёл, — выдохнул Александр. — Пронесло.
— А если бы не испугался?
— Значит, не судьба. Такие вот дела. Лось — не волк. Он без причины не убивает. Но молодой — глупый. Мог. Особенно если с выработки загнали сюда.
Оксана молча шла рядом. В голове — тревога. В теле — усталость. Но в том, как шёл рядом Александр, было ощущение, что путь — пусть тяжёлый, но пока ещё есть и с ним можно не боятся ничего. Есть лес, есть дыхание тайги, есть возможность идти. А значит, и жить.
***********
Прошло два дня. Они шли, почти не разговаривая, только когда нужно было остановиться или свериться с направлением. После плотины, после лося и разговоров о звериных тропах, тайга будто перестала быть враждебной — но стала… тягучей. Пространство расширилось, звуки стали глуше, как в подушке, и казалось, что шаги уносят их не просто вглубь леса, а куда-то дальше самого времени.
В полдень третьего дня, когда солнце стояло над самой макушкой неба, и пыльная дорога вывела их из-под тени сосен к откосу, Александр остановился.
— Смотри, — сказал он.
Оксана, тяжело дыша, подошла к нему. Перед ними, чуть ниже по склону, раскинулась деревня.
Как будто вынутая из старинной рукописи — избёнки под тёсаными крышами, дворы огорожены плетнем, на краю поля — старая ветряная мельница, косо стоящая, но всё ещё горделивая. Между домами петляли пыльные тропинки, где копошились куры, ходили женщины в холщовых сарафанах и мальчишки босиком. Слышался лай собаки, и где-то вдали стучал топор по дереву.
Деревня была живая. Настоящая. Но что-то в ней сразу бросалось в глаза — здесь не было электричества, не было антенн, не было стеклопакетов, даже стёкол почти нигде. Всё — дерево, глина, трава, солома. Всё — будто застывшее на уровне дервнего века.
Они спустились медленно, почти не веря в происходящее.
Возле мельницы стоял парень. Молодой, может, лет двадцати. Рубаха до колен, подпоясанная верёвкой, босой. Волосы — как копна, светлые. Глаза — широкие, тёмные, глядящие с любопытством и без малейшего понимания.
Он смотрел на них, прищурившись, затем сплюнул в траву и шагнул ближе.
— А вы чьих будете? — протянул он гнусаво, будто проверяя, не обман ли.
Александр шагнул вперёд, поднял ладонь в приветствии:
— Мы путники. Шли по реке, плот разломался. Тайгой теперь добирались. Вышли вот к вам.
Парень почесал плечо, с интересом разглядывая их рюкзаки, одежду, лица. Потом спросил:
— Путники, али гонцы?.. Чай не посланы?
— Да какие там гонцы, — отмахнулся Александр. — Мы б отдохнуть немного. Хлеба попросить. Места спросить. Где мы хоть?
— Деревня у нас — Речень, — сказал парень. — А вы, как погляжу… не местные.
Он сказал это не с подозрением, а как бы с наивным восхищением. Потом, не дожидаясь ответа, вдруг добавил:
— А ты, дядя, с бородой как наш старший. Только вон… калоши диковинные. У нас таких не носют.
— У нас тоже раньше не носили, — хмыкнул Александр. — А теперь вот — всякое случается.
— А девка с тобой кто будет? — вдруг спросил он, уставившись на Оксану, как на чучело.
— Девка — человек, как и ты, — спокойно ответила она. — Только уставшая сильно. Шли долго.
— Ой-ой… — парень почесал макушку, переминаясь. — Вы, стало быть, заходите, покамест я к старосте схожу. Он у нас разумный. Скажет, как быть.
— А тебя как звать? — спросил Александр.
— Хаврошкой кличут. Не смейся. Батя так звал, а батя у нас был человек не глупый. Плотник. Я вот мельничный нынче… стужу тут. Чиню, коли надо. А коли не надо — траву косю. А вы… — он снова посмотрел на них, уже с лёгкой тревогой. — Вы чего… с войны, что ли?
— С какой войны, Хаврошка? — усмехнулся Александр.
— А у нас всегда, коли кто по тайге придёт — либо с войны, либо с беды. А так — не шастают. Тайга — не дорога.
— Вот и мы с беды, — сказал Александр. — Только не твоей, другой не поймешь, давай старосту объясним все...
Парень кивнул, почесал бок, отступил на шаг:
— Ну, ждите, я к старосте сбегаю.
Он повернулся и, не оглядываясь, зашагал по пыльной дорожке, исчезая между домами. Александр и Оксана остались у мельницы. Вокруг — поле с поспевающим ячменём, плетень, за которым паслись куры, и вдалеке — голос женщины, зовущей кого-то к еде.
— Ну и что это было? — шёпотом сказала Оксана.
— Это, — медленно проговорил Александр, — был другой мир. Кажись на староверов нарвались мы.
Они стояли, будто застывшие в старой картине. Воздух пах сеном, овчарней, солнцем и старым деревом. И даже птицы здесь щебетали иначе — чуть глуше, чуть печальнее. Как будто знали: сюда давно не ступала нога человека извне. И этот визит — событие не меньше, чем гроза над полем для не знамого человека.
*******************
Александр с Оксаной, пока ждали возвращения Хаврошки, неспешно отошли в тень, под пригорок, где начинался лес. Воздух здесь был гуще, прохладнее, пах хвоей и железом. Неожиданно перед ними открылось углубление — крупное, словно вырытое самим временем. Каменистое дно, тёмная, сухая порода, кое-где в тени поблёскивала как будто влага, а у кромки ямы — двое мужчин: один скреб землю острым каменным зубом, другой, сухоплечий, жилистый, вытаскивал в деревянном ведре породу и нёс её по дорожке к груде, сложенной неподалёку.
— Карьер, — сказал Александр негромко. — Железо, кажется.
Оксана лишь молча кивнула. Это место выглядело не менее диковинным чем сама деревня. Всё здесь делалось руками, с упорством и тщанием, будто сама земля диктовала правила.
К ним подошёл один из копателей. Мужчина лет сорока, худой, как жердь, кожа на лице обожжённая солнцем, глаза глубокие, серые. Он выпрямился, провёл рукавом по лбу и глянул на них без вражды, но с явным любопытством.
— А вы откуда явились-то? — спросил, голос у него был сиплый, как будто он чаще молчал, чем говорил.
— Из тайги, — ответил Александр просто. — Плыли, плот разломался. Дошли вот до вас.
— А-а, — мужик почесал подбородок. — Ну, бывает. Тут всяко бывало.
Он поставил ведро на край и сел рядом, прямо на землю. Запах от него шёл мокрый, земляной, но не зловонный — как будто он и сам уже частью стал этой земли.
— Чё делаете здесь? — по простецки спросила Оксана, глядя на яму.
— Железо роем. Камень тоже. Для кузнеца. Он у нас добрый — лемехи кует, плуги, серпы, ножи всякие. Без него никуда. А как железо вытащим, так в печку суём, плавим… сами. Никого нам не надо. Всё у нас есть.
Он показал рукой на деревню, что внизу виднелась меж деревьев.
— Гончарня у нас — баба Катя с дочкой круга крутят, миски, крынки, горшки. Камень — для бани и фундамента. Глина — для избы. Всё своё. А веруем — в бога, как полагается. Единого. Не как ваши там, где сиськи по телевизору и грех на каждом шагу.
— Ты откуда знаешь, что у нас по телевизору? — усмехнулся Александр.
Мужик на секунду замолчал, почесал висок, потом усмехнулся в ответ:
— А слухи ходють. И люди разные бывалы. Давно, правда. Один с металлом шибко, говорил про то, как в окно чёрные люди смотрять. Стекло светится, музыка играет. Мутный был. Но запомнили.
Он встал, потянул ведро:
— Да и ладно. Живём, как деды жили. Сильно не нуждаемся.
И тут, как раз в момент молчания, из деревни прибежал Хаврошка. Вся рубаха на нём — взмокшая, волосы в беспорядке, лицо — восторженное, будто сам Илья-пророк позвал его по имени.
— Дядь Сань! Девка! Вас к себе староста-то просит. Или как… не староста, а старейшина, он у нас — всё ведает. К себе в домину зовёт, — он перешёл на шёпот. — Баба-то его мудрая, не простая. Говорют, сама знахарила кого хочешь.
— Ну, — сказал Александр, вставая, — пойдём, раз зовут. Чужие мы тут, а хлеб без приглашения — не хлеб, а обуза.
— А ты, — он кивнул копателю, — спасибо. Мирно у вас тут.
— Мирно, пока не лезут, — отозвался тот, беря новое ведро.
Они пошли за Хаврошкой по тропинке. Камни хрустели под ногами, трава, протоптанная и пронзённая полевыми цветами, обнимала тропу. В воздухе стоял запах железа, пыли и чего-то старого, доброго, будто за спиной остался век, в котором никто никого не бывал.
Деревня жила в своём ритме. Собаки днем не лаяли, только сторожили. Куры отскакивали в стороны. А люди — не удивлённо, а как-то осторожно — смотрели вслед незнакомцам, будто чувствовали: эти пришли не просто так.
**********
Идти по деревне оказалось не просто: ноги сами притормаживали, голова вертелась в разные стороны, а каждый поворот открывал новые сцены — живые, земные, будто из старинной миниатюры.
Слева тянулось поле — густое, золотистое, подсушенное солнцем. Меж высоких стеблей ячменя, как стрелы, блестели васильки и колыхались колокольчики. Над полем летал шмель, гудел как меха кузнечные. За плетнем, в котором сохранился старый пень и лапчатка, копошилась белая курица с цыплятами. А чуть дальше, под навесом, баба в домотканом платке полоскала бельё, приговаривая сама себе — слова не слышно, но тон был мирный, как у матери, баюкающей дитя.
— А живём мы ладно, — вещал Хаврошка, подпрыгивая, идя то чуть впереди, то сбоку. — У нас тут и кузнец, и гончар, и знахарка, и батюшка… ну, батюшка-то, он сам по себе, без сутаны. Молит, как дед учил. Мы всё по-своему… не как у вас в городах с этими… коробками.
— Какими коробками? — усмехнулся Александр.
— Ну, этими… где картинки внутри. Шевелятся, поют, орут. Телевизиями зовёте вроде? Был тут один с такой коробкой лет десять назад. Сгорел он потом. Грешник.
— А что, — тихо спросила Оксана, — вы совсем от мира отрезаны? Совсем?
— Мы? — Хаврошка пожал плечами. — А зачем нам? У нас же всё есть. Вот, смотри!
Он резко махнул рукой в сторону поля. Там, прямо на тропе, медленно шли два быка в ярме. За ними, чуть сутулясь, шёл старик в холщовой рубахе, держа деревянный плуг. Земля под лемехом вилась чёрной лентой, воздух дрожал над быками, под ногами поднималась пыль.
— Это у нас дядька Фёдор пашет. Ему уж шестьдесят пять лет, а бодрый как вепрь весной. Воды не пьёт, только простоквашу. Солнце встанет — он уже в поле. Солнце сядет — он только домой.
— Красиво у вас, — сказал Александр, оглядываясь. — Тихо. Прямо будто не земля, а сон.
— Да это оттого, что люди у нас не спешат. А коли не спешишь — всё ладно будет. Смотри вон, справа, видишь? — Хаврошка указал рукой.
У дороги стояла изба с высоким крыльцом и затейливыми ставнями. На крыльце сидела девочка с котом, играла в какую-то считалку. Изнутри доносился стук — кто-то бил по дереву, работал рубанком. Возле плетня сушились шкуры: лисица, белка, один бобёр.
— Это у нас охотник живёт. Варлам. Его редко кто видит, он больше в лесу. Утром приходит — шкуру да мясо, да грибов — мешок. А говорит мало. Глаз как у ястреба. А рука — не дрожит вовсе.
— Как будто у вас целая страна отдельная, — пробормотала Оксана. — И ни телефонов, ни паспортов, ни машин…
— А зачем? — пожал плечами Хаврошка. — Нам же хлеб да вода. Лад да честь. А больше — чё с собой унесёшь, то и будет твоё.
Они вышли на широкий прогал, где между травами и молодыми берёзами вилась утоптанная тропа. С одной стороны — гумно, из которого доносился звук зерна, высыпаемого в бочку. С другой — навес, под которым сидел кузнец: седой, могучий, с голым торсом, вечно в копоти. Он точил что-то на ручном точиле и, увидев их, лишь кивнул — без удивления, как будто давно знал, что сегодня пройдут здесь двое незнакомых.
Впереди начинались дома побольше. Один — под соломенной крышей, но с резными столбами, широкими окнами без стёкол, зато с белёными занавесками. Перед ним — клумба из васильков, лука и мяты. Оттуда, прямо в руки Хаврошке, вылетела девчонка лет пяти, с венком из одуванчиков на голове. Он подхватил её, закружил и сказал:
— Это моя племяшка. Ласка зовут. Сама себе имя выбрала. А теперь бегай, бабка за тобой ищет.
— А вот и домина, — указал он. — Тут старейшина у нас живёт. Его и матушка — разумные.
Александр остановился, глянул на дом. Оксане он показался не страшным, но… значительным. Что-то в нём было от церковной тишины и лесной глуши одновременно.
— Скажи, Хаврошка, — спросил Александр, пока шли к порогу, — а как так вышло, что вы тут живёте, будто не из этого времени?
Хаврошка почесал затылок, подумал:
— Так и жили всегда. А ежели кто уходил отсюда — редко возвращался. Мы вот остались. Значит, нам тут быть.
— А в город не тянет?
— Был я раз… — Хаврошка вздохнул. — Вышел к трассе, добрёл, машиной подвезли. Всё пищит, шумит, трещит. Люди злые, бегут, смотрят в стекло, а друг друга не видят. Вернулся. Ногами. И больше — ни никогда. А у нас — всё видно. Кто как дышит. Кто как смотрит. Кто чего не сказал.
Он сплюнул в траву, подошёл к двери и постучал раз, тяжело. Потом повернулся к ним, покосился снизу вверх:
— Не бойтесь. Наши вы или не наши — это уже старый решит.
И дверь отворилась. С порога потянуло травами, свежим хлебом и каким-то древним теплом, от которого слегка закружилась голова.
***********
НАЧАЛО РАССКАЗА ТУТ <<< ЖМИ СЮДА
ВТОРАЯ ЧАСТЬ В ОТКРЫТОМ ДОСТУПЕ <<<< ЖМИ СЮДА
ПРОДОЛЖЕНИЕ ЭТОЙ ЧАСТИ <<< ЖМИ СЮДА