Рабочий день вымотал меня до предела. В больнице сегодня было столько пациентов, что даже пообедать не удалось. Я еле доплелась до дома, предвкушая тишину, чашку чая и теплый плед. Еще с лестничной площадки услышала громкий смех, доносящийся из нашей квартиры. Странно, муж должен был вернуться поздно.
Дверной замок щелкнул, и я замерла на пороге. За круглым столом в гостиной сидели незнакомые люди: молодая женщина с курносым мальчиком лет пяти и сосед с верхнего этажа со своей смешливой внучкой. Моя свекровь Валентина Петровна суетилась вокруг, подливая в чашки ароматный чай.
— А вот и Мариночка наша! — воскликнула свекровь, словно я была некстати. — Как раз к чаю поспела.
Я неловко поздоровалась, чувствуя себя чужой в собственном доме.
— Вот это я понимаю — люди добрые, — продолжала Валентина Петровна, демонстративно не замечая моего замешательства. — Приходят, интересуются, время со старухой проводят. А то некоторые только на работе пропадают.
Ее слова больно резанули. Мне показалось, или это был упрек? Конечно, я много работаю, но ведь именно я каждый вечер готовлю ужин для всей семьи, стираю, убираю...
Мальчишка случайно уронил чашку. Фарфор разбился вдребезги.
— Ничего страшного, золотце, — ласково сказала свекровь, собирая осколки. — Эти чашки старые, не жалко.
Это был мой любимый сервиз, подарок мамы.
Я молча развернулась и пошла в спальню, глотая обиду. Что происходит? Почему в моем доме какие-то незнакомые люди? И почему свекровь так снисходительно говорит обо мне?
Внутри все кипело от обиды и растерянности. Ощущение предательства комом застряло в горле, не давая вздохнуть.
Тяжесть недосказанности
Когда гости разошлись, я сидела на кухне, бездумно помешивая давно остывший чай. Муж вернулся поздно, тихо прикрыл дверь и замер, увидев меня в полумраке.
— Ты чего не спишь? — спросил он, избегая моего взгляда.
— Коля, что это было сегодня? Почему в нашем доме какие-то незнакомые люди, пока меня нет?
Он устало опустился на стул напротив, потёр глаза.
— Ну, мамка позвала соседей. Что в этом такого?
— Дело не в соседях. Дело в том, как она говорила при них обо мне. Будто я... не семья.
Николай вздохнул, его плечи поникли ещё сильнее. Я узнавала этот жест — он всегда так делал, когда не хотел конфликта.
— Марин, ну ты же и правда занята. Мамке скучно одной. Что ей, сидеть в четырёх стенах? — он говорил тихо, всё так же не поднимая на меня глаз.
— То есть я виновата, что работаю? А кто по вечерам готовит на всех? Кто стирает твои рубашки? Кто...
— Не начинай, пожалуйста, — перебил он. — У меня голова раскалывается.
Он поднялся и вышел из кухни. Я осталась одна, сжимая в руках холодную чашку. Комната вдруг показалась чужой и неуютной. Даже старые занавески, которые я сама шила три года назад, выглядели как-то иначе, будто не принадлежали мне.
Никогда ещё я не чувствовала себя такой одинокой в собственном доме. Даже муж, с которым прожито пятнадцать лет, отдалился, словно боялся выбирать между матерью и женой.
Я вспомнила, как утром собирала его обед на работу, как гладила рубашку, думая о том, что вечером мы могли бы сходить в кино. А теперь между нами холодная стена молчания и недосказанности.
Я выключила свет и долго сидела в темноте, слушая тиканье часов. Где-то в соседней комнате кашлянула свекровь, заскрипела кровать. Весь дом словно дышал чужим, недружелюбным дыханием.
Удар исподтишка
Неделя тянулась бесконечно. Дома я старалась появляться реже — задерживалась на работе, ходила в магазин окружным путём. Всё, лишь бы не возвращаться в напряжённую тишину квартиры.
В пятницу столкнулась с Зинаидой Сергеевной — соседкой из дома напротив. Она долго трясла моей рукой, расспрашивала про здоровье, потом вдруг понизила голос:
— Как вы там с Валентиной Михайловной уживаетесь? Трудно, наверное?
— Нормально, — ответила я машинально. — А что?
Зинаида замялась, поправила седую чёлку.
— Да вы не обижайтесь... Просто ваша свекровь на лавочке всем говорит, что невестка ей, мол, уже не помощница. Только работа на уме, а в доме не прибрано, не приготовлено...
Сердце сжалось. Чужие слова больно резанули по живому.
— Говорит, что дом завещать хочет тем, кто рядом будет в старости, — продолжала Зинаида. — Мол, без поддержки она остаться боится.
Воздух застрял в лёгких. Не дом, будь он неладен — обида раскалённым железом прожгла душу. Сколько лет я ухаживала за этой женщиной, когда она болела? Сколько раз выслушивала её бесконечные жалобы? И вот как она отплатила.
— Извините, мне пора, — пробормотала я и почти побежала прочь, не разбирая дороги.
На скамейке у подъезда никого не было, и я рухнула на неё, тяжело дыша. Перед глазами мелькали картинки: вот молодая женщина с ребёнком сидит за нашим столом, вот свекровь гладит по голове соседскую девочку...
«Ах вот оно что! — пронеслось в голове. — Она смотрины устраивает. Ищет, кому дом достанется».
Я до боли стиснула кулаки. Ни копейки мне от неё не нужно было. Только уважение. А его-то и не оказалось.
Внутри что-то надломилось. Сначала горькое, кусающее чувство обиды, потом — холодная, пронзительная ясность. Меня просто вытесняют из собственной жизни. И даже муж не встал на мою сторону.
Решительный шаг
Утром в субботу квартира встретила меня необычной тишиной. На кухонном столе белела записка, исписанная размашистым почерком свекрови: «Уехала на дачу с Людмилой и её мальчиком. Ключи у соседки, если что. Вернусь воскресным автобусом».
Людмила. Значит, так зовут ту молодую женщину с ребёнком? Ту самую, которая теперь важнее меня? Я смяла записку и бросила в мусорное ведро.
Коля ещё спал. Субботу он всегда проводил в постели до обеда — единственный день, когда можно выспаться. Я смотрела на его спокойное лицо и чувствовала, как внутри поднимается волна решимости.
Достала с антресолей старый чемодан и начала методично складывать вещи. Футболки, брюки, любимое платье, косметичка... Руки не дрожали, хотя внутри всё сжималось от боли.
— Марин, ты чего это? — голос мужа застал меня врасплох.
Он стоял в дверях, растрёпанный со сна, непонимающий.
— Собираю вещи, — ответила я спокойно.
— Куда это ты собралась? — в его голосе послышалась тревога.
— К Тане, — сестра давно звала пожить у неё, пока ремонт закончит.
— Из-за чего всё это? — он подошёл ближе, попытался взять меня за руку. — Опять мама что-то ляпнула?
Я отстранилась, продолжая складывать вещи. Смотреть на него не могла — боялась, что решимость оставит меня.
— Коля, я так больше не могу. Если ты не способен выбрать семью — я уйду.
— Что значит «выбрать»? При чём тут выбор? — он развёл руками. — Мы же одна семья!
— Нет, Коля. В этом доме твоя мать затеяла смотрины будущим наследникам. И тебе хоть бы что.
Он побледнел, открыл рот, чтобы возразить, но я покачала головой:
— Не надо. Я всё знаю. Весь двор уже в курсе, что твоя мать ищет, кому завещать квартиру.
Закрыла чемодан, щёлкнули замки. Почему-то подумалось — как в той песне: «Захлопнулись замки, забыты обещания»...
— Я позвоню, когда буду готова поговорить, — сказала тихо и вышла, впервые за долгое время чувствуя странное, болезненное облегчение.
Пустота дома
Валентина Михайловна вернулась с дачи в воскресенье вечером, уставшая, но довольная. Людмила с сыном уехали раньше — мальчик начал капризничать, проголодался. Но день всё равно прошёл приятно: свежий воздух, шашлыки, разговоры по душам.
В подъезде было тихо и прохладно. Она медленно поднялась по лестнице, прислушиваясь к тому, как скрипят ступеньки под ногами. Знакомый до каждой царапины коридор, запах выпечки из квартиры напротив...
Открыла дверь своим ключом и замерла на пороге. Что-то было не так. В квартире стояла звенящая тишина. Обычно в это время Марина готовила ужин, гремела посудой, играло радио.
— Коля? Марина? — позвала Валентина Михайловна, снимая туфли.
Никто не отозвался. Странно. Может, в магазин вышли?
Она прошла на кухню, включила свет. Чистота идеальная, ни одной немытой чашки. Слишком идеальная. На столе — записка от сына: «Мама, я у Сергея. Вернусь поздно».
Что-то неприятно кольнуло под сердцем. Телевизор в гостиной работал вполголоса — какое-то ток-шоу. Но смотреть было некому. Валентина Михайловна опустилась в кресло, не снимая плаща.
Впервые за долгое время дом казался пустым. По-настоящему пустым. Не просто без людей — без жизни, без тепла. Словно выпотрошенный.
Она вдруг заметила, что фотография сына с Мариной на их свадьбе исчезла с тумбочки. И любимые сережки невестки не лежали в вазочке на полке.
Сердце заколотилось чаще. Она вскочила и бросилась в комнату молодых. Открыла шкаф — половина вещей Марины исчезла. На полке в ванной тоже зияли пустоты.
Валентина Михайловна медленно опустилась на край дивана. Неужели... ушла? Из-за чего? Из-за той глупой болтовни на скамейке? Из-за шуток про работу?
Внезапно стало страшно. По-настоящему страшно, до дрожи в пальцах. Кому теперь рассказывать про сериалы? Кто поможет разобраться с новым телефоном? Людмила? Но она приходит раз в неделю, не больше...
Голоса с телевизора звучали издевательски весело. Валентина Михайловна впервые ощутила, что значит настоящее одиночество.
Разговор без масок
Марина вернулась через неделю. Просто позвонила и сказала, что заберёт оставшиеся вещи. Её голос звучал ровно, без привычных извиняющихся ноток.
Валентина Михайловна суетилась с самого утра. Вымыла полы, испекла любимый пирог невестки с яблоками. Сама не понимала, зачем это делает — ведь Марина приедет только забрать вещи. Но руки сами тянулись к муке, к скалке.
Звонок прозвенел ровно в два часа дня. Валентина Михайловна распахнула дверь и замерла. Перед ней стояла другая Марина. Те же каштановые волосы, те же карие глаза, но взгляд... Спокойный, уверенный. Без былой суетливости и желания угодить.
— Здравствуйте, Валентина Михайловна, — сказала она просто.
— Мариночка, заходи, — голос свекрови дрогнул. — Я пирог испекла.
— Спасибо, я ненадолго. Только вещи соберу.
Марина прошла в комнату, достала большую сумку из шкафа. Начала складывать книги, зимние свитера, какие-то мелочи.
Валентина Михайловна стояла в дверях, не решаясь войти. Вдруг она заметила, что руки у невестки дрожат, хотя лицо остаётся спокойным.
— Может, чаю? — спросила негромко. — Поговорим?
Марина замерла на мгновение, затем кивнула:
— Давайте.
Они сидели на кухне — друг напротив друга. Между ними исходил паром чайник и лежал нетронутый яблочный пирог.
— Ты была права, — вдруг сказала Валентина Михайловна, глядя в окно. — Я перегнула.
Марина молча помешивала чай. Не спорила, не кивала — просто ждала.
— Знаешь, когда в доме пусто... начинаешь многое понимать, — продолжила свекровь. — Николай как потерянный ходит. А я... я просто дура старая.
— Вы не дура, — тихо ответила Марина. — Вы просто привыкли, что всё по-вашему будет.
Валентина Михайловна вздрогнула, но возразить не смогла. Горькая правда резала без ножа.
Они допили чай в молчании. Марина поднялась, застегнула сумку.
— Я пойду. Спасибо за чай.
— Вернёшься? — вопрос вырвался сам собой.
Марина посмотрела в глаза свекрови — спокойно, без вызова, но и без прежней покорности.
— Не знаю. Мне надо подумать.
Она ушла, аккуратно прикрыв за собой дверь. А Валентина Михайловна долго сидела на кухне, глядя на две пустые чашки и понимая, что некоторые вещи нельзя купить или выменять на наследство. Даже на целую квартиру.