Я никогда не думала, что буду звонить своей свекрови в три часа ночи, чтобы просить о помощи. Я скорее позвонила бы в службу спасения, психиатрическую клинику или даже бывшему парню. Кому угодно, но не ей.
Что ж, жизнь любит посмеяться над нашими "никогда".
Первый раз мы встретились с Верой Александровной на дне рождения её сына — моего тогда ещё будущего мужа Димы. Я пришла с тортом собственного приготовления, в новом платье и с идиотской уверенностью, что смогу очаровать его родителей так же легко, как и его самого.
— Так вот ты какая, — Вера Александровна окинула меня взглядом, как покупатель на рынке оценивает подозрительную курицу. — Дима говорил, что ты работаешь в маркетинге?
— В PR-агентстве, — поправила я, уже чувствуя, как улыбка прилипает к лицу.
— Это одно и то же, — отрезала она. — Главное, чтобы на нормальную работу времени хватало.
Дима за её спиной закатил глаза и показал мне жест "не обращай внимания". Торт она даже не попробовала, сославшись на диету. Я потом нашла его в мусорном ведре — нетронутый.
Наша следующая встреча состоялась через полгода — на нашей свадьбе. Вера Александровна была в жемчужно-сером костюме, который стоил как моя месячная зарплата. Она поздравила нас сдержанно, подарила конверт с деньгами "на обустройство гнездышка" и всем своим видом показывала, что не одобряет выбор сына.
— Не переживай, — шепнул мне Дима во время танца. — Она отойдёт. Просто ей трудно принять, что я вырос.
Но она не отошла. Следующие два года были похожи на холодную войну с периодическими обострениями. "А почему вы не заводите детей?" "Странно, что ты не умеешь готовить борщ в тридцать лет". "Неужели эта квартира — лучшее, что вы можете себе позволить?"
Я старалась держаться, но каждый раз после визита свекрови меня трясло. Дима злился на мать, та обижалась на него, и в итоге страдали все.
А потом родился Кирилл.
И ад обрёл новые очертания.
— Ты неправильно держишь ребёнка, — Вера Александровна протянула руки к моему трёхнедельному сыну. — Дай-ка мне.
— Я справлюсь, — процедила я, отступая на шаг.
— У него голова запрокинута. Это не норма. Надо посетить врача, ты же не педиатр!
— А вы? — вырвалось у меня.
В комнате повисла тишина. Дима, менявший пелёнку в детской, замер с ней в руке. Свекровь побледнела, затем покраснела и наконец процедила:
— Я вырастила здорового сына. А ты пока не доказала, что способна на это.
Это была последняя капля. Три недели недосыпа, гормональные бури, постоянная тревога за ребёнка и вишенкой на торте — еженедельные визиты свекрови с проверкой.
— Знаете что, — я аккуратно положила Кирилла в кроватку и выпрямилась. — Я устала доказывать вам, что достойна вашего сына. Я устала от ваших постоянных замечаний. Я не идеальная мать, но я МАТЬ этого ребёнка. И либо вы начинаете уважать это, либо...
Я не договорила, что "либо". Кирилл заплакал, за окном загрохотал гром, как по заказу для драматичной сцены.
— Что происходит? — Дима встал между нами, как рефери на ринге.
— Твоя жена выгоняет меня из дома, — ледяным тоном сообщила Вера Александровна.
— Лена?
— Я просто хочу уважения, — тихо ответила я. — И немного пространства.
Свекровь молча собрала сумку и ушла. Дима метался между верностью матери и поддержкой меня. В итоге позвонил ей вечером, извинился, но добавил, что я в чём-то права.
Три недели она не появлялась у нас. Блаженные три недели, если бы не постоянное чувство вины перед мужем.
А потом случилось непредвиденное.
Дима улетел в командировку на неделю. В его отсутствие у Кирилла начались колики. Я не спала двое суток, пытаясь успокоить орущего ребёнка. Ничего не помогало — ни укропная вода, ни массаж живота, ни колыбельные. Я металась по квартире с почти пятикилограммовым комочком боли и отчаяния, глотая слёзы и проклиная свою беспомощность.
На третьи сутки я сломалась. В час ночи, когда Кирилл заходился в крике уже второй час подряд, я набрала номер.
— Вера Александровна? Это Лена. Извините, что так поздно, но... — я всхлипнула, не в силах сдерживаться. — Я не знаю, что делать. Он не останавливается. Я боюсь, что с ним что-то не так.
Она не стала читать мне лекции о материнском долге или напоминать о нашей ссоре.
— Адрес помню. Буду через двадцать минут, — коротко бросила она и повесила трубку.
Я опустилась на пол прямо в коридоре, держа кричащего Кирилла, и разрыдалась от облегчения. Кто-то взрослый сейчас придёт и решит эту проблему. Кто-то, кто знает, что делать.
Когда звонок в дверь прозвенел, я даже не успела встать — так и открыла, сидя на полу.
Вера Александровна вошла решительным шагом, с сумкой, из которой торчали какие-то пакеты и бутылочки. Не говоря ни слова, она сняла пальто, помыла руки и забрала у меня Кирилла.
— Так-так-так, молодой человек, — заговорила она совсем другим голосом, мягким и певучим. — Что это мы тут устроили маме? Совсем замучил бедную?
К моему изумлению, Кирилл на секунду замолчал, уставившись на незнакомое лицо. Затем опять скривился, но свекровь уже шла с ним на кухню.
— Грелка есть? — спросила она через плечо. — И ромашку заварить надо.
Через час Кирилл спал на руках у Веры Александровны. Я сидела напротив, боясь поверить в это чудо.
— Как... как вы это сделали? — прошептала я.
— Старые бабушкины методы, — она улыбнулась, но как-то иначе, без привычной надменности. — У Димы тоже были колики. Я тогда неделю не спала. Мать моя приехала, научила нескольким приёмам.
Она аккуратно переложила спящего внука в кроватку и вернулась ко мне на кухню.
— Чай будешь? — спросила она, включая чайник. — Тебе поспать бы надо, но сначала поешь. Я куриный бульон привезла.
Я молча наблюдала, как она греет суп, нарезает хлеб, достаёт из сумки контейнеры с едой. Как обычно двигается по кухне, будто тут жила всю жизнь.
— Почему вы всё это делаете? — наконец спросила я. — После того, что я вам наговорила.
Вера Александровна замерла, не донеся половник до кастрюли. Потом медленно повернулась ко мне.
— Потому что я тоже была молодой матерью, — тихо сказала она. — И я помню, как это страшно. Когда кажется, что ты всё делаешь неправильно. Как хочется, чтобы кто-то просто пришёл и сказал, что всё будет хорошо.
Она подошла ближе, неловко дотронулась до моего плеча.
— Я не умею... показывать, что волнуюсь. Проще придраться, указать на ошибки. Мою мать так воспитывали, она меня так воспитала. Но я не хотела тебя обидеть или унизить. Я просто... боюсь за вас.
Я смотрела на эту сильную, всегда уверенную в себе женщину и видела, как трудно ей даются эти слова. Как она, наверное, репетировала их мысленно по дороге сюда.
— Я тоже была неправа, — призналась я. — Нужно было поговорить раньше, а не срываться.
— Поешь, — ответила она, поставив передо мной тарелку с супом. — А потом ложись. Я посижу с Кириллом.
— Но вам же на работу завтра?
— Я генеральный директор, — усмехнулась Вера Александровна. — Могу и опоздать иногда.
Той ночью что-то изменилось между нами. Не сразу, не волшебным образом — мы обе были слишком упрямы и горды для этого. Но лёд тронулся.
Вера Александровна стала приезжать не с проверками, а с помощью. Привозила обеды, сидела с Кириллом, пока я спала или просто принимала ванну дольше пяти минут. Я в свою очередь начала спрашивать её совета — не из вежливости, а потому что увидела: за её критикой на самом деле был опыт и знания.
Однажды, укладывая заснувшего Кирилла, я услышала, как она разговаривает по телефону в коридоре.
— Нет, я не смогу приехать на совещание... Да, семейные обстоятельства... Сергей Петрович, мой внук важнее ваших показателей! Перенесите на завтра.
Я замерла у двери, переваривая услышанное. Эта женщина, для которой работа всегда была на первом месте, отменила важную встречу ради того, чтобы сидеть с внуком, пока я спала? Что-то не складывалось в моей картине мира.
Вечером, когда Кирилл уже спал, а Дима задерживался на работе, мы сидели на кухне с чаем.
— Можно вопрос? — решилась я. — Почему вы сейчас тратите на нас столько времени? У вас же работа, муж...
Вера Александровна долго смотрела в чашку, словно ища там ответ.
— Когда Диме было полгода, я вышла на работу, — начала она. — Не потому что хотела, а потому что нужны были деньги. Моя свекровь тогда сказала, что я плохая мать, раз бросаю ребёнка ради карьеры. А моя мать поддержала — сказала, что правильно делаю, что буду обеспечивать сына лучше, чем сидя дома.
Она сделала глоток чая и продолжила:
— Но знаешь, о чём я жалею сейчас? Что никто из них не спросил, чего хочу я сама. Чего боюсь. О чём мечтаю. Все только указывали, как правильно, а я разрывалась между их ожиданиями.
Она подняла на меня глаза, в которых стояли слёзы:
— Я не хочу, чтобы ты прошла через это. Хочу, чтобы ты знала, что быть матерью — это тяжело. Что можно ошибаться, плакать, просить о помощи. Что никто не осудит тебя за это. По крайней мере, не я.
В тот момент я поняла, что эта женщина, которую я считала своим главным критиком, на самом деле могла стать моим главным союзником.
Прошло пять лет. Сейчас, когда я смотрю на Веру Александровну, играющую с Кириллом и его младшей сестрой Соней в гостиной, мне трудно вспомнить ту холодную, критикующую женщину с нашей первой встречи.
— Бабуля, а можно ещё пирог? — канючит Кирилл.
— Только не говори маме, — подмигивает Вера Александровна, отрезая ему щедрый кусок.
— Я всё вижу! — кричу я с кухни, улыбаясь.
Свекровь показывает мне язык — моему шестилетнему сыну подаёт пример, конечно! — и они с внуками хихикают, как заговорщики.
Вчера мы с ней ездили по магазинам, выбирая мне платье на корпоратив. Она терпеливо сидела перед примерочной, пока я мерила десятый наряд, и честно говорила, когда что-то мне не шло. Потом мы пили кофе, и я рассказывала ей о своих планах открыть небольшое агентство.
— Я горжусь тобой, — вдруг сказала она. — Ты хорошая мать и при этом не забываешь о себе. Это правильно.
И я поняла, что эти слова значат для меня больше, чем похвала любого клиента или награда на профессиональном конкурсе.
Мы с Верой Александровной разные — по характеру, воспитанию, взглядам на жизнь. Но в главном мы схожи: в любви к нашей семье. И возможно, именно поэтому однажды моя свекровь стала не просто родственницей по принуждению, а настоящим другом.
Другом, которому я могу позвонить даже в час ночи. И который обязательно придёт.
Рекомендую почитать: