оглавление канала, часть 1-я
На работу я больше не пошла, хотелось подумать. Вот сейчас как раз-таки подумать и было о чем. Домой тоже не пошла. Стены будут давить. Вернулась к офису, взяла машину и, повинуясь неведомой тяге, поехала к парку на берегу реки, где мы обычно встречались с людьми из братства. Меня словно тянуло туда невидимой и неосязаемой веревкой. Правда, осознала я это только тогда, когда остановилась возле ворот в парк. Людей в вечернее время было не очень много. Музей был закрыт, и уличные художники собирали свои творения, негромко переговариваясь между собой, обсуждая результаты прошедшего дня. Не заходя на площадь, я направилась по аллее. Дошла до самого конца, полюбовалась с высокого берега на реку и раскинувшиеся за ней леса, меняющие свой наряд с темно-зеленого на ярко-желтый и огненно-бордовый. Мысли в голове работали четко и ясно. Оставалось только удивляться собственной бестолковости. Почему я раньше не смогла все это сопоставить и сделать правильный вывод? Наверное, было не до этого…
С реки тянуло прохладным ветром. Я запахнула плащ и медленно побрела обратно. Я еще не успела дойти до середины аллеи, как меня окликнул знакомый голос.
- Евдокия!!!
Я остановилась, словно меня не окликнули, а пыльным мешком из-за угла огрели. Медленно повернулась. У психологов это, кажется, называется «синдром жертвы». Когда человек, осознавая все, все равно идет навстречу опасности, как кролик в пасть к удаву. Навстречу, застенчиво улыбаясь, шагал Аникеев. Золотая оправа поблескивала в заходящих лучах солнца, шевелюра, как обычно, торчала у него в разные стороны, придавая ему вид немного сумасшедшего профессора из мультика. Подойдя ко мне, он застенчиво улыбнулся:
- Здравствуйте, Евдокия… Рад вас видеть. Вы тоже любите гулять на этом месте? Отсюда, с берега, открывается прекрасный вид на реку и окрестности. Здесь хорошо думается…
Он еще что-то продолжал говорить, а у меня все внутри застыло. Мысли вяло шевелились, будто зимние лягушки, и только одна мысль еще пробивалась сквозь этот сковывающий холод. Мы на аллее с ним были одни. И не только на аллее. Парк как-то разом опустел. Все посетители куда-то вдруг подевались, словно их здесь никогда и не было. Аникеев посмотрел на меня внимательно и вдруг предложил:
- Давайте присядем… - Он указал на одну из скамеек.
Мне бы бежать от него сломя голову с диким криком «помогите!», а я уже почувствовала, как присаживаюсь на лавочку. Он сел со мной рядом и участливо спросил:
- Вам нехорошо? Может, воды?
Не сдержавшись, я буркнула:
- Лучше водки…
Мой собеседник недоуменно захлопал ресницами. А я вдруг произнесла с обидой:
- Вы меня использовали…
Его белесые брови слегка приподнялись, и он медленно спросил:
- Что вы имеете в виду?
Не знаю, что на меня нашло. Объяснить это даже самой себе я не могла, но и остановиться была не в силах. Жестким голосом я проговорила, глядя ему в глаза:
- Вы меня использовали, чтобы подобраться к Сташевскому.
Повисла небольшая пауза, в течение которой он смотрел на меня изучающе, словно ученый под микроскопом, разглядывающий неизвестный доселе микроорганизм. Затем он снял с носа очки и знакомым жестом стал протирать стекла белой салфеткой, которую он извлек из кармана своих бесформенных штанов. А меня, словно черт за язык тянуло. Молчать я уже не могла.
- И очки у вас без диоптрий. Стекла, конечно, не простые стекляшки, но совершенно точно без диоптрий. Это я вам говорю, как бывший очкарик.
И вот тут он посмотрел на меня. Без очков и дурацких стекол. Прямо, глаза в глаза. От его взгляда у меня перехватило горло. Передо мной сидел уже не нелепый и слегка рассеянный ученый, а самый настоящий хищник. Он убрал лишь одну малюсенькую деталь, такую как простые очки, и его образ молниеносно поменялся. Я некстати подумала, что любой кинорежиссер за умение так перевоплощаться озолотит его, приди у Аникеева желание сниматься в кино. Он проговорил совершенно спокойно, твердым голосом, резко переходя на «ты»:
- И давно ты догадалась?
И тут, как ни странно, меня отпустило. Теперь перед собой я видела не маску, а реального, настоящего человека. И страх сразу куда-то пропал, и голос перестал вибрировать. Проговорила спокойно, отведя от него взгляд:
- Нет… Догадалась только сегодня, когда узнала о смерти Сташевского. Все детали встали на свои места.
Он чуть скривил губы:
- И где я прокололся? Кажется, все было рассчитано верно…
Я кивнула головой:
- Верно… Только вот кандидату наук историко-архивного института не хватит зарплаты на такую дорогую оправу, тем более просто «для имиджа».
Аникеев хмыкнул:
- А «подарили благодарные слушатели» не пройдет?
Я усмехнулась:
- Могло бы пройти, если бы не ваш небрежный жест, которым вы снимаете и надеваете такие дорогие очки. Чтобы так обращаться с дорогой вещью, нужна привычка. А откуда бы ей взяться у нищего научного сотрудника?
Константин тихонько засмеялся, а у меня мороз пошел по всей шкуре. Завораживающим голосом он проговорил:
- Я сразу понял, что ты умная девочка. Подметить такой небольшой штрих, даже не деталь. Привычка… - И он опять тихонько засмеялся. А потом проговорил: - Браво, Евдокия!! Но ты права… С некоторыми привычками бывает трудно расстаться. – И, вперившись в меня своим колючим холодным, каким-то рыбьим взглядом, спросил с легкой угрозой в голосе: - Надеюсь, ты не сообщила об этом своем наблюдении своему другу?
Я криво усмехнулась:
- Нет… Не сообщила. Думаю, он бы не воспринял это серьезно. – И тут же продолжила: - Следующий момент: была бутылка в кафе, которую вы подхватили так ловко. Это опять же не вязалось с образом «неуклюжего профессора». Уж больно ваша реакция напоминала реакцию профессионала. Она не дается от природы, а достигается только длительными тренировками. Ну и, если прибавить вашу настойчивую просьбу представить вас Сташевскому… Вы ведь знали, что мне он не откажет. Кстати, тот неудачник-киллер, которого вытащили из пруда без кистей рук и с изуродованным лицом, был отвлекающим маневром? Чтобы Сташевский успокоился? А для такого дела человеческая жизнь ведь ничего не стоит, правда? – Аникеев продолжал смотреть на меня изучающе и пристально. А меня уже несло, и остановиться я никак не могла: - Это вы проникли в мою квартиру и поставили прослушку… - Я не спрашивала. Я утверждала и была уверена в своих выводах. – И это вы огрели меня по голове, когда мы с сестрой невовремя пришли домой. Разумеется, обнаружив заинтересованность Сташевского в моей персоне, вы должны были держать руку «на пульсе». И, думаю, это вы следили за мной. Не так ли?
Он опять скривил губы в усмешке и покаянным голосом ответил:
- Не всегда… За тобой вообще следили все, кому не лень. Странная и разношерстная компания. Люди Казимира, твой дружок из ФСБ и еще кто-то, кого я так и не сумел вычислить. Это меня заинтересовало. Странно. Ты не спецагент, никаких государственных тайн не хранишь, со спецслужбами не связана. Откуда же у такого количества людей совершенно разных сфер деятельности к тебе такой интерес? – Он посмотрел на меня в упор, и я, не выдержав его пронзительного, требовательного взгляда, опустила глаза. А он с усмешкой продолжил: - Ты любопытная персона. И в тебе есть какая-то загадка, которую мне очень хотелось разгадать. И, кстати, что ты сотворила с домом Сташевского? – Я не успела возразить, как он опять заговорил: - И не говори, что ты тут не при чем… Я там был. Дом на моих глазах буквально «таял», как пломбир на солнце. И я уверен, что без тебя там не обошлось. Впрочем, это не мое дело. Я не лезу в чужие тайны и не люблю, когда лезут в мои…
Это уже было похоже на угрозу. Но я, почему-то, совсем не боялась. И он это заметил. Спросил с интересом:
- А ты ведь совсем не боишься… Почему? – Я с улыбкой просто пожала плечами. Он посмотрел на меня внимательно своим колючим и жестким взглядом, и на этот раз я не отвела от него глаз. Константин покачал головой, словно отвечая на собственные мысли, и проговорил устало: - И правильно… Смерти бояться глупо. Но тебе ничего не грозит. Ты никому не сможешь ничего рассказать. У тебя нет фактов, а твоим доводам, собранным из мелких деталей, типа оправы очков и бутылки в кафе, никто не поверит. Да тебе это и не нужно. Я слыхал, что ты очень любишь волков. Они ведь санитары леса. Так вот, я почти такой же «санитар», только мой лес намного гуще и страшнее, чем твой, настоящий.
Я тихонько хмыкнула, переходя на «ты». Ему можно, а я что, рыжая?
- Тебе не кажется, что ты сейчас пытаешься передо мной оправдаться? Зачем? Не все ли тебе равно, что я думаю по этому поводу?
Аникеев задумался. Посмотрел долгим взглядом на розовеющий закат и медленно проговорил:
- Как ни странно, не все равно… - И, словно очнувшись, наигранно бодрым голосом проговорил: - А впрочем… Ты права… Я не нуждаюсь ни в чьей поддержке или в одобрении. Но, как ни странно, мне впервые в жизни захотелось, чтобы именно ты меня поняла. Ведь никто из нас не безгрешен. И те парни, что погибли под развалинами дома Сташевского, хоть и оказались случайными жертвами, но все же их смерть на твоей совести.
Это был удар ниже пояса. Мысли о их гибели не давали мне спокойно спать. Я ответила сухо:
- Ты прав… Их смерть на моей совести. Но не я к ним пришла убивать, они ко мне. Так что, если выражаться «волчьим» языком, я защищала свою стаю, а ты пришел в чужую. И ты прав, не мне тебя судить, как и не тебе меня.
Я поднялась со скамейки, намереваясь уйти. И тут, откуда-то с высоты, послышался знакомый, надрывающий душу, скорбный плач. Мы, не сговариваясь, подняли головы к вечернему небу. На розовеющем от заката фоне четко выделялся журавлиный клин. Их крики рвали душу, наполняя ее светом и печалью. Я сделала несколько шагов прочь от сидящего на скамье человека, а он вдруг тихо проговорил:
- У меня к тебе просьба… - Я обернулась, замерев на мгновение, и посмотрела на него с пустым равнодушием. А он, внезапно осипшим голосом, проговорил: - Когда придет час, пообещай, что проводишь меня туда, куда вы провожаете всех павших воинов, чтобы моя душа не сбилась с пути, Журавушка…
Я горько усмехнулась:
- Ты уже с него сбился. И если здесь не найдешь правильной дороги, туда тебе пути уже не будет, Сова…
