Начинал я участковым в Невском районе, где сам родился и вырос. Начинал так, словно обо мне снимали кино «Повесть о настоящем участковом» и кинокамера отслеживала меня с утра до вечера, причем крупным планом. Тогда я улыбался до боли в скулах и мучал подотчетный контингент задушевными разговорами. Режиссер требовал поступков, по сценарию впереди маячил подвиг. Ну а в реале – дутые отчеты, изнурительные совещания, опухшие рожи моих подопечных, устойчивый сивушный перегар, мат и феня, и постоянный, душу выматывающий, детский плач.
Особенно докучала меня одна квартира. Глава семейства, Толя, был просто неспособен долго находиться на воле, супруга Зина пьянствовала с каким-то истерическим ожесточением. Еще там была девочка лет семи с голубыми глазами, глядя в которые каждый начинал вздыхать и мяться. Ее звали Наташей. Соседи жалели ее и вызывали меня, когда «пахан» начинал чудить. А чудил он так, что мне дважды приходилось отправлять его в глубокий нокаут. Толя не обижался и даже благодарил меня за ученье. Ведь я спасал его от верной статьи.
Однажды он пришел домой с разбитым лицом и прямо с порога ударил жену в висок. Я прибыл по вызову, когда Зина еще приходила в себя, сидя на полу и бессмысленно поводя глазами. Увидев меня, Толя взревел. Честно говоря, осточертел он мне до смерти. Проклятый неандерталец, зачатый пьяной обезьяной! Мутант! Жертва аборта, мать его! Доколе терпеть его?! Увидев все эти чувства на моем лице, Толик присмирел, но как только я склонился на Зинкой, набросился сзади и пребольно укусил в шею… Во мне тоже проснулся гамадрил. Бил я его с наслаждением. Рычал и постанывал. Несколько раз Толя пытался уползти на кухню, но я возвращал его за ноги и мутузил, пока он не затих, поскуливая. Только тогда я увидел, что Зина смотрит на меня с возмущением.
— Ментяра поганый! Что творишь?! Я прокурору жаловаться буду!
Я помнил Зину с юности. Это была стильная белокурая девушка скандинавского типа, на которую поглядывали с вожделением многие пацаны нашего микрорайона. И надо же было ей отдать свое сердце матерому гопнику, бесстрашному драчуну, лихому мотоциклисту без прав и без чувства самосохранения, который умел играть на гитаре три аккорда и пел перед пацанами хриплым голосом блатные, сентиментальные песни… На свадьбе он побил ее в первый раз – за то, что переглядывалась с Петькой за столом; народная молва вынесла вердикт: бьет – значит любит. Действительно любил. Как мог. Бил и ее, и мужиков, которые на нее «не так посмотрели». Сел. Опять бил. Опять сел. Вышел вконец осатаневший от ревности. Думаю, поводы были. Зинка не сразу потеряла свою привлекательность, а либидо у нее всегда было неслабым. Дочка родилась по ходу дела и почти не изменила ее образ жизни. Сколько их на моей памяти – красивых, здоровых, неглупых девчонок – которые отдались по юности откровенным хулиганам, хвастунам, самоуверенным дуракам, самовлюбленным павлинам! «Ботаникам» оставалось лишь уныло и покорно наблюдать за триумфом чужого счастья и терпеливо ждать, когда жизнь справедливо расставит все на свои места.
Может быть, тут действует какой-то закон? Может быть, семя хулигана драгоценнее для потомства, чем вялый сперматозоид рефлексирующего интеллектуала? Не берусь судить.
…На следующий день после драки я обнаружил в квартире Зинки мужика. То есть на этот раз мужчину. К моему изумлению, это был интеллигент в очках – самый презираемый в глазах Толика субъект. Лет ему было за тридцать. С ранней залысиной, сутуловатый, худой… в костюме! Хорошо еще, что без галстука. Рядом с ним Зинка выглядела, как бандерша из мультика про Снежную королеву. Она была пунцовой от смущения и все время пыталась прикрыть синяк под правым глазом ладошкой. Мужчину звали Вадимом, и я сразу понял, что они давно знакомы.
Я пришел с твердым намерением сообщить мамаше, что начинаю процедуру лишения родительских прав, но тут отчего-то смешался. Мы все смешались.
Зине спросила, откашлявшись.
— Извините… мой-то… как?
— Пятнадцать суток вы свободны, а потом, думаю, скоро увидимся….
Я подождал Вадима на скамейке у парадной. Окликнул, он присел рядом.
— Хочу вас предупредить, Вадим: Толик, муж Зинаиды, ревнует ее даже к Штирлицу, когда его показывают по телевизору. Лучше будет вам держаться подальше от этого семейства.
Вадим снял очки, помял глаза пальцами, опять надел, вздохнул.
— Вы не поверите, но я десять лет ждал этой встречи. Я ведь влюблен в Зину с пятого класса. Стишки ей писал… и не показывал. В десятом она стала красавицей, на которую засматривались все мальчишки. Высокая, стройная… Заносчивая. Но ведь такой и должна быть снежная королева, не так ли? А кто я? Щуплый очкарик с болезненным самолюбием, слабак… Она гуляла тогда уже с этим отморозком, Толей. Он катал ее на мотоцикле… а у самого прав не было. И без шлемов! Ведь могли разбиться!На выпускном я выпил изрядно для храбрости с ребятами и пригласил ее на танец. Отказ ее был настолько оскорбительным, что даже подружки смутились. Я был уничтожен. В ноль! Напился вдрызг, плакал у классной руководительницы на плече. До сих пор помню, как она сказала:
— Вадик, мужчина может покорить любую женщину.
— Как?!
— Все очень просто – соверши подвиг!
Десять лет я совершал подвиг. Окончил университет, стал самым молодым доцентом на факультете, я автор дюжины научных работ, которые получили хорошие отзывы, у меня впереди вершины, от которых захватывает дух, черт побери! И знаете, что я услышал только что? Когда вы ушли? Что я как был лошаком, так им и остался.
— Вадим, ты же только что ее видел. Какого черта?! В смысле, что ты в ней нашел?
— Скажите, Артур, а что она нашла в этом Толике? Только честно.
— Кстати, о Толике. Хочу предупредить – честно, как ты просишь. Толик – натуральный псих. Он патологический ревнивец и может наломать таких дров, что расхлебывать придется уже не мне, а убойному отделу главка. Вали ты отсюда. Найдешь себе аспирантку из приличной семьи, женишься, детишки пойдут…
— Слово в слово, как говорит моя мать… Ну, раз уж мы перешли на ты… пробовал я, Артур. И невеста была. Самое смешное, что действительно аспирантка, Люся. Мы с ней все музеи Ленинграда обошли, все выставки! Дело к ЗАГСУ, а чувств нет! Ладно! Скажу точнее – нет того самого… не знаю, как сказать… Влечения, желания, похоти… Эрекции нет, одним словом! Понятно?
Бедняга сидел мокрый и красный, как преступник, который только что признался в измене Родины.
— А чего тут не понять? Не стоит на Люську? Догадываюсь, что ты просто переборщил с музеями. Ты в следующий раз поменьше о Рафаэле и Корреджо, а побольше о Мопассане. Так мол и так, люблю, когда баба сверху!
— А она мне по морде!
— А ты ей – бей еще! Возьми меня, как паршивую cyкy!
— Убежит.
— Вернется. Доценты на дороге не валяются.
— Папа ее строгий.
— Папа поймет. Ему самому хочется того же самого. Он всю жизнь притворялся строгим, а сам мазохист.
Вадим смотрел на меня, широко распахнув глаза. Очки его съехали набок, щеки пылали.
— Артур, я хочу тебе сказать… Если бы сейчас Зина предложила мне… остаться, я бы… хочу ее, cyкy!
— Браво! Мужаешь на глазах! Только вот Толик… боюсь, не поймет!
— У меня отдельная квартира на Ваське!
— Найдет.
— Посадить его лет на десять! Можно? Я заплачу.
В эту минуту я стал догадываться, почему Зинка предпочла в свое время Вадиму Толика. Видимо, Вадим что-то прочитал в моем лице.
— Я сам не знаю, что говорю, прости! – он обхватил голову руками, закачался.
…Толик отмахал метлой на Каляева от звонка до звонка. Все пятнадцать суток. Мы встретились в участковом пункте для профилактической беседы. Толик похудел, осунулся, озлился; сидел, сгорбившись. Я только что толкнул пламенную речь о пользе здорового образа жизни и меня слегка подташнивало от собственного слабоумия.
— Слушай, Толян, я вот давно хочу тебя спросить – а чем ты взял в свое время Зину? За ней ведь табуном парни бегали. А вышла она за тебя.
Толик выпрямился, посмотрел на меня с усмешкой.
— И ты бегал? Бегал, бегал, я помню. Чем взял? Да просто взял! Домой пригласил, уже не помню зачем. Что-то придумал… Она звонит в дверь, я открываю… голый. Совсем. В одних тапках.
— Она в крик? Или по роже тебя – хвать!
— Она засмеялась. И когда я раздевал ее на кровати – все хихикала. А потом сказала, что знала, чем все кончится, что давно сама хотела. «Хотела, чтоб скорее кто-нибудь продырявил», — так она это называла. Как тебе? И еще сказала, что надо наказать одного козла: Сашку Назаренко. Потому что он ее обидел. Сашка – нормальный пацан, вместе в футбол с ним играли. Спрашиваю, за что, мол? А она посмотрела, как ножом по сердцу полоснула: «Трусишь?!» Ну, короче, возле парадной подкараулил я Сашку и навесил пару раз по харе, так что он на карачках ползал, сопли красные пускал и в школу неделю не ходил. А Зинке понравилось. Пожаловалась она еще на одного фраера. Я ему чуть глаз не выбил. Тогда на меня заявление написали его предки. Еле отмазался. Ну и понеслось… Летом она уже брюхатая была, свадьбу сыграли, а осенью я свой первый срок заработал. И опять за мордобой.
Внезапно Толя понял, что разговорился и упрямо боднул головой:
— Начальник, чего в душу лезешь?!
— Не бери на бас. Понять хочу. Утомил ты меня, Толя. Сильно. Вот решаю, может освободить общество от тебя лет на пять? Запросто могу устроить. И Зина от тебя отдохнет. Она еще может найти хорошего человека. Семью создаст. Нормальную…
— Ты про этого хлюста в очках? Да ладно тебе, все я знаю… Он еще в школе за ней приглядывал. Упырок. Захаживал к Зинке, я слышал, пока я с метелкой бегал. Ну-ну… Гостям мы рады.
— Обдумываешь план, как заработать десяточку? Или пятнашку? А может быть, учитывая заслуги, и вовсе лоб зеленкой намажут? Только предупреждаю, могила будет безымянная. Вдова плакать у холмика не будет.
— Утомил ты меня, начальник. Кончаем этот базар.
Такой вот образовался треугольник. Предчувствовал я, что добром дело не кончится, но остановить эту ядерную реакцию уже не мог. Развязка наступила недели через две.
Я возвращался домой в летних сумерках, когда во дворе ко мне подбежала зареванная Наташка и, схватив за руку, потащила за собой. Мы почти бегом ворвались в квартиру на первом этаже и в коридоре я встал, как вкопанный. На полу в луже крови лежал Толя. Белый, как простыня, Вадим сидел на корточках и тихо скулил. Зина в белой ночной рубашке, запачканной красным, стояла в проеме двери в комнату и прижимала к себе плачущую дочку. Толя был еще жив, но без сознания. Когда приехала скорая и оперативно-следственная группа, он уже не дышал.
— Нет, ты подумай, этот очкарик один раз только ткнул его! Перочинным ножиком! – возмущался опер Максим, в отдел к которому я мечтал со временем перейти работать. – И все! Кирдык! Сонная артерия! Ну повезло мужику, ничего не скажешь. Десятку заработал одним движением руки!
Выяснилось, что в тот вечер Вадим заявился в гости то ли пьяный, то ли перевозбужденный. Уже с порога он начал что-то лепетать про «роковой узел», который надо было немедленно разрубить. Толик, открывший дверь, был так изумлен, что даже не успел одеть брюки (его так и отвезли в морг в трусах и майке).
Зина была в этот вечер трезва и рассказала подробности.
Вадим, как мокрый цыпленок, стоял перед ошеломленным Толиком и потрясал кулачками.
— Ты думаешь, я дрожу от страха?
— Думаю, – угрюмо подтвердил Толя.
— Если ты еще раз тронешь ее хоть пальцем…
— То что? Наложишь кучу под моей дверью ночью? Или пукнешь в замочную скважину?
И тут Зина совсем некстати проявила женскую жалость.
— Вадик, уходи! Ведь он тебя покалечит.
— Да?! – крикнул Вадим и достал ножик из кармана. – Смотря кто кого!
Толик, похоже, даже не успел отреагировать. Слишком нелепо все это выглядело.
На суде я выступал свидетелем. У Толика родственников не было, в зале сидела Зина в черном платке, убитая горем мать обвиняемого и несколько человек с факультета.
— Зачем? Ну зачем вы сделали это? – уже в который раз спрашивал обвиняемого «кивала» — простой рабочий-слесарь, который искренне пытался разгадать эту загадку.
Вадим не отвечал, повесив голову.
Приговор огласила пожилая женщина-судья – двенадцать лет колонии строгого режима. Когда Вадима выводили из зала, он обернулся ко мне и сказал с какой-то кривой, жутковатой ухмылкой.
— Подвиг! Помнишь, что сказала классная руководительница? Я совершил подвиг!
Лицо его исказила гримаса. То ли торжества, то ли отчаянья. Я почему-то ждал, что Зина крикнет, как поется в блатных песнях, ему вслед: «Вадик! Не забуду до могилы!» Но услышал: «Господи, ну какой же ты дурак!».
Что еще тут добавить? Насколько я помню, Вадим вышел по УДО лет через шесть, но дальнейшую его судьбу я не знаю. А Зинка с Народной исчезла. Поменялась. Если честно – я вздохнул с облегчением… Почему-то каждый раз при встрече она укоряла мою совесть.
Артур Болен