Андрей Старостин называл «Зависть» Олеши первым художественным произведением с описанием футбольного матча.
«Зависть» Юрий Карлович, потомок разорившихся белорусских дворян, написал в двадцать восемь. Его друг Валентин Катаев видел в герое романа – интеллигенте Николае Кавалерове, который не адаптировался к реальности двадцатых – автопортрет Олеши.
В «Зависти» Кавалерова забирает с улицы директор треста пищевой промышленности Андрей Бабичев. Позже Кавалеров понимает, что взяли его на время, пока из Мурома не вернется любимчик Бабичева, 18-летний футболист Володя Макаров.
Тот был вратарем, а Олеша в юности играл ближе к атаке. Одесская поэтесса Зинаида Шишова вспоминала: «Ришельевская гимназия, где учился Олеша, была почти рядом с моей. Один из моих почитателей познакомил меня с Юрой на улице:
– А вот наш знаменитый хавбек, тоже пишет стихи.
Мы внимательно посмотрели друг на друга. Потом, когда мы по-настоящему познакомились уже в [литературном обществе] «Зеленой лампе», Олеша спросил:
– Вы меня запомнили? Мне ваши глаза даже снились.
Я его запомнила. У меня-то самые обыкновенные глаза, а вот таких глаз, как у этого ришельевца, я ни у кого не встречала. Но какой-то черт дернул меня сказать:
– Глаз ваших я не запомнила. Поняла только, что вы хороший футболист и пишете стихи.
Как потом выяснилось, Юра был огорчен».
Олеша писал, что футбол во времена его юности только начинался и воспринимался как детская забава: «Взрослые не посещали матчей. Только изредка можно было увидеть какого-нибудь господина с зонтиком, и без того уже известного всему городу оригинала.
Трибун не было. Какие там трибуны! Само поле не было оборудованным, могло оказаться горбатым, поросшим среди травы полевыми цветами. По бокам стояли скамьи без спинок, просто обыкновенные деревянные плоские скамьи.
Большинство зрителей стояли или, особенно по ту сторону ворот, сидели. И что за зрители! Мальчики, подростки. Тем не менее команды выступали в цветах своих клубов, разыгрывался календарь игр, выпускались иногда даже афиши.
Взрослые не понимали, что это такое – футбол, на который я уходил каждую субботу и каждое воскресенье. Играют в мяч… Ногами? Как это – ногами? Игра эта представлялась зрителям неэстетической, почти хулиганством: мало ли что придет в голову плохим ученикам, уличным мальчишкам!»
Валентин Катаев рассказывал, что познакомился с Олешей на футбольном поле: «Маленький, коренастый, в серой форменной куртке Ришельевской гимназии, без пояса, нос башмаком, волосы, упавшие на лоб, брюки по колено в пыли, потный, вдохновенный, косо летящий, как яхта на крутом повороте.
С поворота он бьет старым, плохо зашнурованным ботинком. Мяч влетает мимо падающего голкипера в ворота. Ворота — два столба с верхней перекладиной, без сетки. Продолжая по инерции мчаться вперед, маленький ришельевец победоносно смотрит на зрителей и кричит на всю площадку, хлопая в ладоши самому себе: «Браво, я!»
В старых ботинках Олеша играл не всегда. Футбольные бутсы продавались в магазине на углу Садовой и Дерибасовской, стоили восемь рублей, и Олеша долго копил, но не вытерпел, договорился с продавцом о рассрочке – сначала пять рублей, потом три – и забил незабываемый мяч в финале первенства гимназических команд.
«Олеша играл за свою Ришельевскую гимназию в пятерке нападения, и я помню день его славы, когда в решающем матче на первенство гимназической лиги Олеша забил гол в ворота противника, – рассказывал одесский писатель Сергей Бондарин. – Это был точный красивый мяч с позиции крайнего правого… Маленький и быстрый форвард, пробежав по краю зеленой площадки и ловко обведя противника, точным ударом вбил гол. Аплодисменты».
Сам Олеша добавил, что играл в том матче правого крайнего: «Я загнал гол – один из шести, вбитых нами Одесской 4-й гимназии, также вышедшей в финал.
После матча меня качали выбежавшие на поле гимназисты разных гимназий. Как видно, моя игра понравилась зрителям. Я был в белом – белые трусы, белая майка. Также и бутсы были белые, и черные с зеленым бубликом вокруг икры чулки.
Однако инспектор учебного округа Марданов, царской красоты армянин из воска и черной пакли, обратил внимание на то, что этот маленький футболист, то есть я, несколько бледен. Не вредно ли для здоровья играть ему в футбол?
Через несколько дней врач сказал, что у меня невроз сердца и мне играть в футбол нельзя. Я сразу как бы почувствовал себя тяжелобольным. Почувствовал, как бьется сердце, как ни с того ни с сего хочется сесть, посидеть. Этот Марданов сыграл в моей жизни роковую роль, так как из-за него я почувствовал впервые, что есть невозможность, запрет».
В «Зависти» Олеша противопоставил Володе Макарову, символу нового поколения, немецкого ветерана Гецкэ, который приехал в СССР со своей командой: «Володя был профессионал-спортсмен, — тот был профессионал-игрок. Володе был важен общий ход игры, общая победа, исход, — Гецкэ стремился лишь к тому, чтобы показать свое искусство.
Он был старый, опытный игрок, не собиравшийся поддерживать честь команды; он дорожил только собственным успехом; он не состоял постоянным членом какой-нибудь спортивной организации, потому что скомпрометировал себя переходами из клуба в клуб за деньги.
Ему запретили участвовать в матчах на розыгрыш первенства. Его приглашали только на товарищескую игру, на показательные матчи и на поездки в другие страны.
Искусство соединялось в нем с везением. Его участие делало команду опасной. Он презирал игроков – и тех, с которыми играл, и противников. Он знал, что забьет любой команде. Остальное ему было не важно. Он был халтурщик».
Через тринадцать лет после выхода «Зависти» Олешу увлек на настоящий футбольный матч Андрей Старостин (познакомил их писатель Фадеев).
Андрей Петрович вспоминал, что Олешу возмущало, как один игрок умышленно сбил соперника, как другой схватил убегающего форварда за майку и чуть не разорвал ее, как третий за спиной судьи ударил соперника кулаком.
«Его реплики становились все громче и раздраженнее, – писал Старостин. – Я понимал, что он ведет борьбу за рыцарский дух в спорте, за романтическую влюбленность в футбол. Он вспомнил популярного в Одессе еще до революции футбольного судью Бейта, непримиримо относившегося к нарушителям правил. И вдруг за безобидное касание мяча рукой судья назначил пенальти.
– Казнь гольмана! – воскликнул Юрий Карлович. Он пользовался устарелой терминологией, времен Бейта, называя вратаря гольманом, защитника — беком, нападающих центральной тройки – полулевый, полуправый.
Вратарь отразил пенальти, Олеша захлопал, а увидев, что судья приказал перебить из-за нарушения правил, воскликнул: «Заговор!» Вскочив, он застегнул пальто на одну верхнюю пуговицу и зашагал к выходу со словами: «Я никогда не участвую в насилии».