- Ну что, получила свое? - прошипела Рита, нагнав Машу в коридоре. - Довела маму до приступа своей жадностью?
Маша остановилась, сжимая в руках сумку с лекарствами. В висках стучало от бессонной ночи в больничном коридоре.
- Я не... я не хотела...
- Конечно, не хотела! - Рита схватила невестку за локоть. - Ты просто решила всех поучить, да? "Смотрите, какая я правильная - подарки по средствам дарю!" А о том, что у мамы гипертония, ты подумала? Что ей нельзя волноваться?
- Да при чем здесь подарок? - Маша попыталась высвободить руку. - Я же не знала, что она так отреагирует...
- А как она должна была реагировать? - Рита презрительно скривила губы. - Когда ее невестка, жена единственного сына, притаскивает на юбилей базарную подделку? Шестьдесят лет человеку, между прочим! Юбилей! А ты что устроила?
Маша прикрыла глаза, пытаясь сдержать подступающие слезы. Перед глазами снова встала вчерашняя сцена...
- Тебе не стыдно самые дешевые подарки дарить родне? В подземном переходе купила? - Алла Викторовна держала павловопосадский платок двумя пальцами, словно боялась испачкаться.
- Мама, это не из перехода, - Маша старалась говорить спокойно. - Это из "Цветного", просто на распродаже...
- Ещё хуже! - отрезала свекровь. - Значит, даже не новая коллекция? Залежалый товар?
Гости неловко переглядывались. Кто-то демонстративно накладывал салат, делая вид, что не замечает происходящего. Кто-то, наоборот, с любопытством следил за разворачивающимся скандалом.
- Игорь, - Алла Викторовна повернулась к сыну. - Ты хоть понимаешь, как твоя жена позорит нашу семью? У меня коллекция платков, антикварных! А она что притащила?
Игорь молчал, уткнувшись в тарелку. Как всегда - молчал.
- Мам, ну зачем ты так... - пробормотал он наконец.
- Что значит "зачем"? - вскинулась Алла Викторовна. - Я, между прочим, о вашем реноме беспокоюсь! Ты в банке работаешь, не где-нибудь! У тебя положение! А твоя жена...
Договорить она не успела. Побледнела, схватилась за сердце: - Воды... воды дайте...
А потом началась суматоха. Скорая. Больница. Капельницы…
- Я к маме, - Рита решительно направилась к палате. - А ты... ты лучше вообще здесь не появляйся. Хватит уже вреда.
Маша осталась одна в пустом больничном коридоре. Села на жесткий стул, достала телефон. Три пропущенных от Игоря, два - от свекра. Никому не хотелось перезванивать.
"Может, правда лучше уйти?" - мелькнула предательская мысль. Всё равно за три года так и не стала в этой семье своей. Всё равно каждый праздник - как на минном поле. Каждый подарок - повод для придирок...
Телефон снова завибрировал. На этот раз - незнакомый номер.
- Алло? - неуверенно ответила Маша.
- Здравствуй, девочка, - раздался в трубке старческий голос. - Это баба Зина. Я телефон у Витеньки взяла... Ты где сейчас?
- В больнице...
- Жди меня там. Надо поговорить.
Баба Зина появилась через полчаса - маленькая, сухонькая, но всё ещё прямая, несмотря на возраст. Окинула внимательным взглядом заплаканную Машу:
- Пойдем-ка отсюда, нечего тут сырость разводить. Тут и здоровый человек заболеет.
- А как же Алла Викторовна?
- С ней Ритка сидит, наговаривает небось на тебя, - баба Зина поджала губы. - Пусть. У нас с тобой разговор важный.
В маленьком больничном скверике было тихо. Только шелестели молодой листвой берёзы, посаженные ещё в советские времена.
- Я ведь знаю, почему ты именно этот платок выбрала, - вдруг сказала баба Зина. - С таким узором.
Маша удивленно подняла глаза:
- Откуда?
- Старая я, девочка. Много чего помню... - старуха достала из сумки потрепанный альбом. - Вот, погляди.
На пожелтевшей фотографии молодая женщина с косой улыбалась, кутаясь в павловопосадский платок - точь-в-точь такой же, как тот, что Маша подарила свекрови.
- Это... это Алла Викторовна?
- Она самая. В день свадьбы. Платок этот ей моя мама подарила - её бабушка. Единственная ценная вещь в семье была, ещё с довоенных времен. Она его специально берегла, чтобы внучке на свадьбу подарить...
Баба Зина помолчала, разглядывая фотографию:
- Только недолго Аллочка его носила. Месяца три. А потом...
Она тяжело вздохнула:
- Тогда же с деньгами туго было. Витя мой на заводе копейки получал, я в школе... А тут Аллочка забеременела. Токсикоз страшный, на больничном два месяца. Деньги нужны были позарез...
- Она его продала? - тихо спросила Маша.
- Продала, - кивнула старуха. - Соседке-спекулянтке. Та как раз в Москву на рынок собиралась... Только я об этом через двадцать лет узнала. Случайно.
Она перевернула страницу:
- А вот, смотри - Аллочкино педучилище. Видишь, какая худенькая? В общежитии жила, на одной картошке. Но гордая была - страсть! Кто-то из парней ее пригласит в кафе, а она - ни в какую. "Я, - говорит, - не из тех, кто на мужчин вешается!" А сама потом в подушку плачет - от голода желудок крутит...
Маша листала альбом, и перед ней словно оживала другая Алла Викторовна - молодая, счастливая, совсем не похожая на ту властную и желчную женщину, которую она знала.
- А это что за фотография? - она остановилась на снимке, где свекровь стояла у какого-то прилавка.
- А, - баба Зина грустно усмехнулась. - Это девяностые. Алла тогда учительствовать бросила - на зарплату не проживешь. На рынке торговать начала. У нее там точка была - как раз платки продавала...
- А самое страшное знаешь что было? - баба Зина провела морщинистой рукой по фотографии. - Не голод, не унижения эти рыночные... А то, как она менялась. День за днем, по капле...
- В каком смысле?
- А в таком, что сперва она всё про школу вспоминала. Про детей своих, учеников. Говорила: "Вот встанем на ноги - вернусь". А потом... - старуха тяжело вздохнула. - Потом считать начала. Сколько та торговка за день наторговала, сколько эта... "Вот, - говорит, - у Верки дочка в норковой шубе ходит, а моему Игорьку старую куртку донашивать приходится..."
Она перевернула страницу:
- А вот это - их первая машина. Подержанная "шестерка". Муж её три месяца выбирал, до каждого винтика проверял. А Алла как увидела... "Что, - говорит, - больше не мог себе позволить? У всех иномарки, а мы как бедные родственники!"
Маша молчала, разглядывая счастливое лицо молодого Виктора Петровича на фоне видавшей виды "шестерки".
- А однажды, - баба Зина понизила голос, словно боялась, что их кто-то подслушает, - прихожу я к ним в гости. Смотрю - а в серванте пусто. Все фотографии старые убраны, часы те, что мы им на свадьбу дарили... Спрашиваю: "Аллочка, куда всё дела?" А она мне: "Мам, ну что ты как из деревни! Сейчас другая жизнь, другие стандарты! Нельзя этим старьем дом захламлять..."
Старуха вытерла набежавшую слезу:
- Только я-то знаю, куда она все эти вещи дела. В дальний шкаф сложила, в коробки. И ночами, когда думает, что никто не видит, достает, разглядывает... А как шаги на лестнице - сразу прячет. Стыдится...
- Чего стыдится?
- Прошлого своего. Бедности. Того, что когда-то счастлива была просто так, без денег этих треклятых... - баба Зина захлопнула альбом. – Но и это не самое страшное?
Маша удивленно замерла в ожидании.
- То, что она до сих пор несчастна. Вроде всё есть - квартира в центре, машина хорошая, шубы-украшения... А радости нет. Потому что всё время кому-то что-то доказывает. Всё время боится, что кто-то увидит в ней ту девчонку из общежития, которая по ночам колготки штопала...
В больничном скверике повисла тишина. Где-то вдалеке сигналили машины, но сюда их звуки почти не долетали.
- А платок тот, свадебный, - вдруг сказала баба Зина, - она нашла. Представляешь? Двадцать лет прошло, а нашла. На том же рынке, где сама торговала. Только денег не хватило выкупить - дорого просили. Так и не смогла себе простить...
- Тот самый? - Маша подалась вперед. - С таким же узором, как я подарила?
- Тот самый, - кивнула старуха. - Я тогда не поняла, почему она вдруг разболелась. А теперь вот думаю - может, увидела узор знакомый, вспомнила всё... Сердце-то не железное...
- А знаете, - медленно произнесла Маша, - я ведь тоже этот платок не просто так выбрала...
Баба Зина вопросительно посмотрела на неё.
- У мамы моей такой был. То есть... похожий. - Маша сглотнула комок в горле. - Она его на последние деньги купила, когда я в первый класс пошла. Чтобы "как у людей" было... А через месяц папа нас бросил. И платок пришлось продать - на продукты...
- Почему же ты раньше не рассказала?
- А кому? - Маша горько усмехнулась. - Алле Викторовне? Она же с первого дня решила, что я за деньгами охочусь. "Положение им порчу, реноме... "
- Глупая ты, - вздохнула баба Зина. - Она не поэтому.
- А почему?
- Да потому что боится! Боится, что ты окажешься лучше неё. Что сможешь остаться собой - без этих вечных понтов, без оглядки на чужое мнение...
В этот момент в кармане у Маши зазвонил телефон. Игорь.
- Да?
- Маш, ты где? - голос мужа звучал встревоженно. - Я в больницу приехал, а тебя нет...
- Я... я с бабой Зиной разговариваю.
- С бабушкой? - в голосе Игоря послышалось удивление. - А что случилось?
- Игорёк, - вдруг вмешалась баба Зина, - ты вот что... Ты в мамину палату сейчас не ходи. Там Ритка на пару с этой, как её... Ну, соседкой вашей, Тамарой... В общем, они там такого наговорили...
- В каком смысле?
- А в таком, что во всём Машку обвинили. Мол, это она маму до больницы довела. С её-то давлением, с сердцем...
- Что?! - от возмущения Игорь даже голос повысил. - Да как они...
- А вот так, - отрезала баба Зина. - Только ты не кипятись. Лучше послушай, что я тебе сейчас расскажу. И Маша пусть послушает...
И она начала рассказывать. О юной Аллочке - испуганной провинциальной девчонкой в застиранном платье. Как она пыталась отказаться от ухаживаний Виктора - "не пара я тебе". Как потом гордо сносила косые взгляды соседей - "директорский сын на кухарке женился"...
- А потом случилась эта история с кольцом, - голос бабы Зины дрогнул. - Обручальным...
Игорь резко выдохнул в трубку:
- Бабуль, не надо...
- Надо, внучек. Давно надо было... Маша должна знать.
Она повернулась к невестке:
- Твоя свекровь тогда на седьмом месяце была. Голодный год, девяносто второй. Муж мой на трех работах пахал, а всё равно денег не хватало... И вот прихожу я как-то, а Аллочка сидит, плачет. Смотрю - пальцы у неё распухшие, кольцо впилось...
- Надо было снять, - одними губами прошептала Маша.
- В том-то и дело... Она его продать решила. То самое, обручальное. Отцовое единственное наследство от матери... А он как узнал - побелел весь. Не кольца ему было жалко - гордости её. Сломалось в ней тогда что-то...
В этот момент из больницы выскочила взъерошенная медсестра:
- Вы родственники Аллы Викторовны? Срочно! Там...
Они влетели в палату втроем - Игорь примчался за пять минут. У кровати суетились врачи, попискивал кардиограф.
- Криз гипертонический, - бросил немолодой доктор. - Видимо, сильное эмоциональное потрясение...
Рита, стоявшая у окна, злобно зыркнула на Машу:
- Ну что, довольна? Доконала маму своими дешевыми...
- Хватит – еле слышно произнес Игорь таким тоном, что сестра осеклась на полуслове. - Просто хватит, Рита. Я всё знаю.
- Что ты знаешь? - фыркнула та. - Как твоя женушка...
- Я знаю про кольцо, - тихо сказал Игорь. - И про платок свадебный. И про то, как ты маме посоветовала его продать - "всё равно старьё, немодное..."
Рита побледнела:
- Откуда...
- Папа рассказал. Давно. А ещё рассказал, как ты потом маму уговаривала "современный имидж" создать. Чтобы "не позориться" перед твоими богатыми подругами...
- Я хотела как лучше! - вскинулась Рита. - Вы же как нищие жили! В этой убогой квартире, с этой рухлядью...
- Мы были счастливы! - вдруг раздался слабый голос с кровати. - Пока ты... пока я...
Алла Викторовна приподнялась на подушках. Глаза её были полны слез:
- Господи, что же я наделала... Во что превратилась...
- Тише, мама, тебе нельзя волноваться, - Игорь бросился к кровати.
- Нельзя? - Алла Викторовна горько усмехнулась. - А жить так, как я живу - можно? Всю жизнь... всю жизнь кому-то что-то доказывать...
- Мамочка...
- Не перебивай! - она вдруг села прямо, отмахнувшись от попытавшейся её остановить медсестры. - Дайте сказать! Я же всё вижу... всё понимаю...
Она перевела взгляд на Машу:
- Ты ведь платок этот не просто так выбрала? Узнала?
- Узнала, - тихо ответила Маша. - На той фотографии, свадебной... Я её случайно нашла, когда помогала вам зимой вещи разбирать. Она в коробке лежала, с письмами...
- В той самой коробке? - Алла Викторовна побледнела еще сильнее. - Значит, ты и письма... и дневник мой...
- Нет! - испуганно воскликнула Маша. - Я только фотографию видела, честное слово!
- А зря, - вдруг вмешалась Рита. - Зря не прочитала. Там много интересного... Про то, как наша мама-учительница на рынке торговала. Как перед богатыми покупателями выслуживалась...
- Замолчи! - Игорь шагнул к сестре. - Хоть сейчас не начинай!
- А что не начинай? - Рита уже не сдерживалась. - Правду все должны знать! Как мы с мамой из грязи в люди выбивались! Как я её учила себя держать, одеваться, говорить... Чтобы не стыдно было в приличном обществе появиться! А эта... - она ткнула пальцем в Машу, - решила всё разрушить! Своими дешёвыми подарками, своей показной скромностью...
- Уйди - произнесла Алла Викторовна. Тихо, но твёрдо. - Вон из палаты.
- Что? - опешила Рита. - Мама, ты что...
- Я сказала - вон! - Алла Викторовна вдруг сорвалась на крик. - Это ты! Ты всё разрушила! Моё счастье, мою семью... Всё своими советами, своими "стандартами"! А я, дура, слушала... Боялась опозориться перед твоими богатыми подругами...
Она задыхалась, но продолжала говорить:
- Я последний раз по-настоящему счастлива была? Когда мы с Витей в той хрущёвке жили! Когда в воскресенье всей семьёй пельмени лепили... Когда к нам соседи запросто заходили - чаю попить, поговорить... Когда...
Она вдруг схватилась за сердце:
- Воздуха... воздуха не хватает...
- Всем выйти! - скомандовал вбежавший врач. - Немедленно!
Их вытолкали в коридор. Рита, всхлипывая, метнулась к лестнице. Игорь рванулся было за ней, но баба Зина удержала:
- Пусть идёт. Ей тоже нелегко...
Маша прислонилась к стене. В голове стучала одна мысль: "Я виновата. Это я во всём виновата..."
- Нет, - словно прочитав её мысли, сказала баба Зина. - Ты здесь ни при чём, девочка. Это как нарыв прорвался. Давно должно было...
Из палаты вышел врач, на ходу снимая перчатки:
- Дочь? - кивнул он Маше. - Зайдите. Только недолго.
- Я не дочь, я...
- Иди, - подтолкнул её Игорь. - Она тебя звала.
Алла Викторовна лежала, опутанная проводами и капельницами. Но взгляд был ясный.
- Присядь, - она похлопала по кровати. - Разговор есть.
Маша осторожно присела на краешек.
- Ты прости меня, - вдруг сказала свекровь. - За всё прости. За эти три года... за каждую колкость, что я тебе сказала...
- Что вы, не надо...
- Надо, - Алла Викторовна накрыла её руку своей. - Знаешь, я ведь когда этот платок увидела... Вот этот, что ты подарила... Я сразу поняла - неспроста. У тебя же глаза точно такие же были, как у меня тогда... Когда я свой продавала.
Она помолчала:
- Я не платок продала тогда. Я себя продала. Свою душу... По кусочкам, по капле... Всё боялась, что кто-то увидит во мне ту девчонку из деревни...
- Не волнуйтесь, вам нельзя...
- Погоди, дай договорить. Я ведь потом этот платок искала. Годами искала... А когда нашла - денег не хватило выкупить. Он уже антикварным считался, дорогим... Вот тогда я и начала коллекцию собирать. Думала - заглушу этим пустоту внутри...
Она вдруг приподнялась:
- А вчера поняла, когда ты мне этот платок принесла...
- Что?
- Что я всю жизнь не тем жила. Всё пыталась что-то чужое поймать, а своё - настоящее - потеряла...
В коридоре послышались шаги. Заглянула медсестра:
- Время вышло.
- Сейчас, - Алла Викторовна крепче сжала Машину руку. - Ещё минутку... Ты только скажи - простишь меня?
- Конечно, прощу...
- И ещё... - она говорила торопливо, боясь не успеть. - Там, в серванте, в дальнем углу... Коробка старая... Возьми её себе. Там всё моё... настоящее. Письма, фотографии... И дневник тот самый...
- Зачем?
- Чтобы поняла. Чтобы не повторила... И дочку свою научила...
Маша замерла:
- Какую дочку?
- Не притворяйся, - слабо улыбнулась Алла Викторовна. - Я же вижу, как ты по утрам бледнеешь... Как от запахов шарахаешься... У меня такое же было, когда Игорька ждала.
- Я никому не говорила... - прошептала Маша. - Даже Игорю...
- Боялась?
- Квартира съёмная... зарплата маленькая... А тут ещё этот скандал с платком...
- Глупенькая ты, - вдруг сказала Алла Викторовна без всякой злости. - Такая же, как я когда-то... Всё думаешь, о том, что люди скажут...
Она приподнялась на подушке:
- Я больше всего жалею только об одном - что внуков своих едва не лишилась. Из-за своей глупой гордости, из-за вечного страха показаться бедной...
В дверь снова заглянула медсестра, уже строже:
- Всё, заканчивайте!
- Позовите сына, - попросила Алла Викторовна. - Игоря.
Когда Игорь вошел, она посмотрела на него долгим взглядом:
- Сынок, помнишь тот домик в деревне? Бабушкин?
- Который ты продать хотела?
- Да... Не надо его продавать. Там хорошо будет... малышу.
Игорь непонимающе переводил взгляд с матери на жену:
- Какому малышу?
- Который у вас через семь месяцев будет, - улыбнулась Алла Викторовна. - Девочка, я думаю... Назовите её Аней. В честь моей прабабушки...
Она откинулась на подушку:
- И к чёрту эту квартиру в центре. Продадим. Купим домик с садом... Большой, чтобы всем места хватило. Будем по выходным пельмени лепить... всей семьёй...
- Мама, тебе нельзя волноваться, - испуганно начал Игорь.
- А я и не волнуюсь, - она впервые за долгое время улыбнулась по-настоящему. - Я, знаешь ли, только сейчас поняла: счастье - оно ведь не в деньгах. И не в том, что люди скажут... Оно вот в этом - когда все вместе, когда по-простому, когда душа спокойна...
В коридоре послышались торопливые шаги. Вбежала запыхавшаяся Рита:
- Мама, прости! Я... Я сейчас в церковь зашла, свечку поставила...
- Иди сюда, - Алла Викторовна протянула руку. - Все идите. Садитесь рядом.
Она обвела взглядом их лица: - Вот сейчас, первый раз за много лет, я по-настоящему счастлива. Потому что всё наконец-то правильно. Всё как должно быть...
Эпилог. Три года спустя...
Маленькая Аня сидела на бабушкиных коленях и с любопытством разглядывала павловопосадский платок:
- Баб, а почему он такой яркий?
- Потому что особенный, - улыбнулась Алла Викторовна, расправляя яркие цветы на черном фоне. - Знаешь, сколько историй он может рассказать?
За окном шумел яблоневый сад. Тот самый, который они посадили той весной, когда переехали в новый дом. Просторный, одноэтажный, с большой верандой - специально такой выбрали, чтобы бабе Зине не нужно было по лестницам подниматься.
На кухне гремела посудой Рита - готовила свой фирменный пирог. После развода она наконец-то научилась готовить. И вообще, стала другим человеком - словно груз многолетнего притворства спал с её плеч.
- Мам, ты не видела закрутки? - заглянула Маша. - Хотела огурчиков к пельменям достать.
- В погребе посмотри, - отозвалась свекровь. - Там, где твои помидоры стоят.
Они теперь часто закрывали соленья вместе. Как-то само собой получилось - Маша поделилась маминым рецептом маринованных помидоров, Алла Викторовна достала старую бабушкину тетрадь с секретами засолки огурцов...
А тот самый дневник до сих пор лежал в спальне у Маши. Она перечитывала его иногда по вечерам - не чтобы бередить старые раны, а чтобы помнить: счастье не измеряется деньгами. Оно измеряется теплом семейных ужинов, смехом детей, тихими разговорами на веранде...
- Все к столу! - раздался голос Игоря. - Пельмени стынут!
- Сейчас, сынок! - Алла Викторовна поправила платок на плечах - тот самый, "дешёвый", который год назад стал причиной стольких событий.
- Знаешь, Анечка, а ведь этот платок - он волшебный.
- Правда? - глаза внучки загорелись.
- Конечно! Он помог нам всем понять самое главное...
- Какое главное?
- Что настоящая любовь не имеет цены. Её нельзя купить за все деньги мира. И нельзя продать - даже если очень нужно...
На веранде накрывали к ужину. Звенела посуда, пахло свежей выпечкой и пельменями. Баба Зина неторопливо раскладывала старые фотографии - теперь они больше не прятались по коробкам, а стояли в рамках на каминной полке.
- Мам, ты идёшь? - позвала Маша.
- Идём-идём! - Алла Викторовна взяла внучку за руку. - Знаешь, что я тебе скажу? Человек может потерять всё - деньги, положение, чужое уважение... Но если у него есть любовь близких - он всё равно богач. Самый богатый на свете...
А платок тот до сих пор хранится в их доме. И каждый раз, когда его достают, он напоминает: нет ничего дороже искренней любви и простого семейного счастья. Всё остальное - наносное, временное... А любовь - она навсегда.