Однажды я не выдержала.
— Ты взрослый человек, а веришь в какие-то дурацкие предчувствия, они тебе не надоели? Мне лично надоели! Я не могу посвятить свою жизнь твоим воображениям и предчувствию. Я не могу и не хочу. Я люблю его, слышишь, я люблю его! Мне плевать, согласишься ты на свадьбу или нет! Я все равно стану его женой. Когда-то ты поймёшь, что была неправа, но, возможно, будет уже поздно.
Поправив очки на носу, она перевела взгляд в окно. Мама какое-то время молчала, потом грустно посмотрела на меня.
— Ты знаешь, Соня, я буду рада за тебя, если ты этого так хочешь, — она равнодушно пожала плечами.
— Я знаю тебя слишком хорошо! Сделать видимость радости ты сможешь, — фыркнула я. — Приглашение на свадьбу мы тебе пришлем, — и быстрым шагом направилась к выходу.
— Мы обе скоро заплатим высокую цену за твое упрямство. Видимо, так и должно быть, и я просто ничего не могу с этим поделать. Я не буду стоять у тебя на пути, — громко сказала мама мне в след.
О чем она говорит? Я шла под дождем к Виталику, и эти последние слова крутились у меня в голове. Она просто хочет сделать мне больно, поэтому придумала такую ужасную речь! — успокаивала я себя.
Я вспомнила почему-то именно эти слова в больнице. Почувствовала, как холодок пробежал по моей спине. Но тут же я вспомнила слова Виталика: «Твоя мать боится остаться одна, солнышко. Вы всю жизнь были вместе, теперь она будет жить без тебя. Вот почему она пытается остановить тебя. И не важно, я это буду или любой другой парень. Каждый жених будет для нее угрозой».
Он был прав. Это грустно. Но дети рано или поздно должны покинуть родительский дом...
Наступил июль — липы цвели и манили своим ароматом. Подготовка к свадьбе шла полным ходом. Мама и правда очень резко изменила свое расположение. Она предложила помочь материально со свадьбой. Мы с Виталиком уже начали работать и отложили большую часть первой зарплаты на свадьбу. Виталик был сиротой, поэтому с его стороны от родственников или родителей помощи быть не могло. Никто его за это не посмел бы упрекнуть, даже моя мама. Она вообще вела себя очень хорошо, не подавая никаких признаков недовольства.
За несколько дней до свадьбы состоялся мой девичник. На следующее утро после этого вечера я решила забежать к маме взять несколько нужных мне вещей. Я с удивлением заметила, что входная дверь не была закрыта. Я осторожно вошла...
— Мама? — позвала я, но никто не ответил. — Ау, мамуль, — повторила я и сделала первый шаг, чтобы переступить порог. Моё сердце стало биться чаще, воздуха стало не хватать, а в висках сдавило. «Соня, соберись, ты уже как мама, начинаешь придумывать, ничего там не случилось, подумаешь дверь открыта.» Успокаивала я себя, чтобы сделать ещё шаги.
Наконец-то я собралась с силами и сделала еще несколько шагов и чуть не потеряла сознание. Моя мама лежала внизу лестницы, а рядом с ней была лужа крови! Она не шевелилась. Я опустилась на колени, чтобы нагнуться к ней ближе и нащупать пульс. Я не помню, говорила ли что-нибудь ей или просто молчала. Как я вспомнила номер скорой и вообще сообразила набрать их номер, когда слезы наворачивались на глаза и мне было невидно цифр, этого я даже не представляю. Я немного пришла в себя только в больнице, когда почувствовала руку Виталика.
— Солнышко, все будет хорошо, слышишь. Он крепко меня обнял и я чувствовала, что его также колотит, как и меня. Он переживал и волновался не меньше, чем я. Мы вдвоём просидели почти сутки в коридоре, ожидая результатов операции, которую врач назначил очень срочно.
— Если бы вы, Соня, пришли бы на полчаса позже, то было бы уже поздно.— сказал тогда мне не молодой врач, который делал маме операцию.
После операции врач сообщил нам, что моя мама в тяжелом состоянии. Она упала с лестницы и ударилась головой.
Я видела ее через маленькое окно в двери. Вся белая, обвитая кабелями, она не была похожа на себя. На ту уверенную и гордую Наталью Васильевну, которая никогда никого не боялась. Я никогда раньше не чувствовала, что люблю ее так сильно. Я не хотела уходить, но врач и Виталик убедили меня, что я ничем не могу ей помочь и что мне нужно восстановить силы.
Конечно, мы отложили свадьбу. Следующие две недели мама лежала в коме в реанимации, а я почти все дни провела у ее постели.
Иногда появлялся Виталик. Он был очень расстроен произошедшим. В первый день, когда он пришел к ней, Виталик даже расплакался. Я очень удивилась, что он так прочувствовал мое горе. Я больше чем была уверена в том, что он ее ненавидит, но я ошиблась. И это дало мне уверенность, что я не ошиблась в своем любимом.
Полгода спустя я потихоньку начал смиряться с мыслью, что моя мама больше никогда не проснется. Да, прошло целых 6 месяцев, а мама не приходила в себя ни разу. Она уже больше никогда не посмотрит на меня своими голубыми глазами, не даст мне совет и даже не накричит на меня, вбивая мне в голову жизненные истины. Она никогда не обнимет меня и не скажет, что я ее любимая доченька... Каждый день сердце разрывалось на части.
Я бы не смогла этого всего пережить, если бы рядом не было Виталика. Благодаря ему я постепенно пришел в себя. Он меня утешал и подбадривал, помогал во всем .
— Солнышко, нам нужно решить со свадьбой. Я живу у тебя уже полгода, мне как-то стыдно. Давай мы просто распишемся, об этом будем знать только ты и я, — в один из моментов предложил Виталик.
Я все откладывала, не хотела, пока мама была в таком состоянии. Я бы хотела увидеть ее улыбку. Я почему-то думала, что после всего, что произошло, она обязательно бы мне улыбнулась и одобрила наше с Виталиком решение. Прошел ещё месяц, но ее состояние оставалось прежним.
Наконец мы оба решили сыграть тихую свадьбу, узаконить ту жизнь, которой жили вместе с Виталиком уже много месяцев. Дата была назначена. Я купила скромное платье, а Виталику выбрали костюм. Кольца были в красивой коробочке. Через день после росписи я, как обычно, навестила маму в больнице. Я села на край кровати и взяла ее за руку.
— Мамочка, ты ошиблась. Виталик — порядочный человек. Он действительно любит меня. Я уверена, что ты одобришь мой выбор, когда придёшь в себя. Мы будем счастливы, наши дети и твои внуки будут просить у тебя рассказать сказку, а ты им расскажешь нашу любимую, помнишь, которую ты мне рассказывала про лошадку, — и я расплакалась, уткнувшись носом в ее плечо.
Я поцеловала бледную щеку матери и уже собиралась встать, как вдруг ее пальцы сжались на моей руке, как стальные когти, а ее глаза широко открылись и уставились на меня.
— Это он, — прохрипела моя мать. — Это он меня толкнул.