1892 год
«Ростов-на-Дону. В камере мирового судьи 2-го участка, 29 октября, перед судьей предстал в качестве обвиняемого тот самый оригинальный певец, который во время представления оперы «Фауст» с галереи вторил покойному артисту Мельникову. На вопрос судьи:
- Что вас заставило запеть?
- Да так, вздумалось. – ответил непризнанный певец, сапожных дел мастер господин Николаев. Судья приговорил Николаева за «сильные» ноты к трехрублевому штрафу.
«Ростов-на-Дону. В камере мирового судьи 1-го участка на днях разбиралось дело по обвинению Анны Ковалевой в нанесении оскорбления околоточному надзирателю. Дело заключалось в следующем: 13 октября Ковалева, возвращаясь из гостей домой, была немножко «навеселе» и, подойдя к ночному сторожу Пилипенко, сидевшему около дома, на углу Почтового переулка и Старопочтовой улицы, без всякого с его стороны повода, начала его ругать неприличными словами и в довершении всего, войдя в «бабий» азарт, начала бить опешившего сторожа, и когда за него вступился прохожий, некто господин Афанасенко, то Ковалева, недолго думая, угрела последнего с такой силой, что у него ручьем хлынула кровь из носа. На эту скандальную сценку начала собираться толпа зевак. Заметив толпу, подошел туда же околоточный надзиратель Анисимов, которого Ковалева толкнула в грудь и начала ругать всевозможными неприличными словами. Унять госпожу Ковалеву было очень трудно, и только при содействии посторонних лиц ее удалось усадить на извозчика и отправить в участок. На суде Ковалева признала себя виновной, объяснив, что была очень пьяна, дав обещание впредь не пить. Судья приговорил ее к денежному штрафу, а при несостоятельности – к аресту. («Приазовский край». 281 от 31.10.1892 г.).
1899 год
«Ростов-на-Дону. Судебная камера переполнена серой публикой, которая, пользуясь отсутствием судьи, галдит что есть мочи. Возле самых дверей какой-то бородач, в смазанных сапогах и в драповом пальто, стоит перед оборванцем неопределенных лет и внимательно выслушивает наставления, которые тот дает ему.
- А как, значит, ты подашь ему прошение, так ты ему и скажи, что вот, мол, ваше благородие, хоша мои свидетели здесь и не прописаны, но они сами сюда придут…
- Ну, а вдруг он меня спросит, - перебивает бородач оборванца, - а твои свидетели были при том?
- Не спросит, будь покоен. Ему какое дело до твоих свидетелей?
В другом конце камеры какая-то баба, с грудным ребенком на руках, закутанным в одеяльце из квадратных лоскутов ситца, изрыгает проклятия по адресу старушки небольшого роста, которая сидит тут же рядом с нею.
- Ты думаешь, старая ведьма, что так тебе и поверят, ежели ты скажешь, что твой пьяница сынок меня кормит и одевает? Шалишь, у меня свидетели есть…
- Тс-с-с, судья идет, - раздается чей-то голос, и шум моментально утихает.
Судья садится берет в руки первое дело и произносит:
- Дело о мещанах Андрее Колтунове и Семене Прохорове.
К столу медленной походкой приближается блондин высокого роста, в овчинном тулупе и с меховой шапкой в руке.
- Вы, Андрей Колтунов, обвиняемый? - спрашивает у подошедшего судья.
- Так точно, ваше благородие, – басом отвечает тот.
- А где же потерпевший Семен Прохоров?
- Здесь…, сичас, сичас, - слышится голос из публики.
Оказывается, что потерпевший вздумал поправить портянки на ногах и для этого снял сапоги, но при входе судьи он так заторопился и так неловко обернул вокруг ноги тряпицу, что все усилия его натянуть сапог не увенчались успехом.
- Федор, - обращается рассерженный судья к строжу, - как же это ты допускаешь в камере такие безобразия?
- Он, ваше благородие, ногами поснимал сапоги. Я и не заприметил, - оправдывается цербер.
Наконец, бедному Прохорову удается кое-как натянуть сапог и, весь красный от натуги, приближается он к столу судьи.
- Колтунов, - говорит обвиняемому судья, - вас обвиняет Прохоров в том, что вы без всякого со стороны его повода, когда он стоял на улице со знакомой девицей, подошли к нему и ударили его по лицу. Признаете вы себя виновным?
- Никак нет, ваше благородие…
- Салитесь. Прохоров расскажите, как было дело.
- А вот как было: стоял я на Пушкинской улице и разговаривал с Кушнаревской Анной Павловной…
- Позвольте, это кто же такая Кушнаревская Анна Павловна? – перебивает удивленный судья.
- Да энта самая, что у Кушнарева на фабрике работает. Есть еще одна Анна Павловна, та у Асмолова работает; только я теперича с тою знакомства не веду…
- Хорошо, хорошо, так что было дальше?
- А дальше было, что подошел энтот самый господин (указывает на Колтунова) и, не говоря дурного слова, ка-а-ак размахнется, да ка-а-ак мазнет меня по энтой самой, морде, значит – так у меня в глазах чертята закружились.
- Садитесь. Свидетельница Анна Калькова.
Из коридорчика появляется молодая особа, с широким рябоватым лицом, довольно прилично одетая.
- Свидетельница, что вы знаете по этому делу?
- Я только то и знаю, что они их ударили по морде.
- Кто это: они их?
- Да вот они ударили их, - поясняет свидетельница, указывая рукою на одного, то на другого.
- А ван неизвестно за что они ударили их?
- Не знаю, - едва слышно и видимо смущаясь отвечает свидетельница
- Ваше благородие, - подымается вдруг Прохоров, - ежели хотите узнать всю правду, то позвольте допросить еще одного свидетеля.
- Где же он ваш свидетель?
- Здесь сидит. Санька, а, Санька, подь-ка сюды! – восклицает потерпевший.
С самой задней скамейки подымается молодой рослый парень с растрепанной шевелюрой и в валеных сапогах. Слегка пошатываясь, Санька приближается к судье.
- Ваше имя и фамилия?
- Ляксандра Крикунов. Так точно, уж будьте без сумления.
- Что вы знаете по этому делу?
- Што я знаю? А што я знаю? А вот, што я знаю: вышел это я из трахтера, что на углу Пушкинской и Николаевского переулка. Так точно. Уж будьте без сумления. Ночка-то этта была темная, значит беззвездная, ни шиша не видно было. Ну, и разумеется…
- Что разумеется?
-Да, конечно. Оно ежели как смотреть поделу. Иной вдарит и ничаво, а другому так лучше и не подвернись…
- Да говорите, Бога ради, в чем дело?
- Уж будьте без сумления… Вот я и говорю: ночка этта была темная… Вдруг слышу: трах-тарарах, как будто кто каво по морде съездил. Постоял я малость: думал может еще раз услышу, ан тот видно больше не захотел… Я и пошел себе.
- Больше ничего не имеете сказать?
- Ничаво. Точно так. Только одно можно, к примеру, сказать, что съездил он ему,
как следовает быть.
- Садитесь. Колтунов, так не признаете себя виновным?
- Никак нет, ваше благородие…
- Но вы, ведь, слышали, как свидетели все подтвердили, что вы ударили Прохорова?
- Так что ж в том? Вдарить-то я вдарил, только я не виноват.
- Как так?
- Да так. Потому я хотел вдарить Анютку, чтобы она, значит с ним не гуляла, а он, благо на дворе было темно, взял да морду свою и подставил. Следственно, судьба-а-а…
В публике смех. Судья постановляет: подвергнуть Колтунова двухдневному аресту».
«Ростов-на-Дону. 31 октября крестьянин Леушкин, служивший на паровой барже «София» отправился вечером в трактир купца Петрова, что на Большом проспекте в Ростове-на-Дону, в доме Шендерова. И истребил немало водки и пива, а когда пришла пора расплачиваться, Леушкин устроил скандал, затем перешел в драку, во время которой перочинным ножичком нанес «поранения» половым Верлыченко и Михайлову. Затем он попал в участок, где проспался и раскаялся в своем поступке, объяснив происшедшее тем, что он был сильно пьян. (Приазовский край. От 31.10.1899 г.).
1903 год
«Странички прошлого. Граф Потоцкий в своей книге «Путешествие по России в 17 столетии» так описывает донских казаков:
«Казаки белолицы, сановиты и храбры, болезней почти не знают. Женщины красавицы, очень обходительны и вежливы с иностранцами. Казаки добродушны и щедры, имеют много ума. Очень жаль, что при таких качествах они легкомысленны и непостоянны, хотя в бумагах и называют себя верными. Они любят вольность и свое правление, в коем каждый казак имеет свое участие. По этой причине у них нет дворянства. Воровство наказывается у них очень строго. С Черкасском у них 39 городков, стены их деревянные, окруженные валом и башнями. В Черкасском говорят по-русски, по-турецки, по-казацки, охотники до спиртных напитков».
«Странички прошлого. Недалеко от Оренбурга на реке Сантаре есть татарский посад Каргала. Он основан более 150 лет тому назад. По словам Небольсина, основание этому посаду положил и название дал татарин Сеидом, вышедший туда с 200 единоверцев с Дону.
Против нынешней станицы Мариинской, называвшейся прежде Нижне-Каргальской, стоит между двумя хуторами огромный курган Сеитов. И в настоящее время казаки, по старой привычке, называют Мариинскую станицу Каргалы. Обе станицы, Верхне- и Нижне-Каргальские, по преданию, основаны татарами и носят название от татарской фамилии Каргале, ушедшей с Дону в Оренбургскую губернию». (Д.О.В. - 233 от 31.10.1903 г.).
