В тишине старого города Ростова, среди срубленных из крепкого дуба домов, стоял скромный, но прочный дом священника Леонтия. В отличие от боярских хором, он был прост и уютен. Внутри стоял просторный деревянный стол, обставленный тяжёлыми скамьями, а на нём — глиняные кувшины с молоком, свежий хлеб и немного орехов, что Марья собирала на прогулках в лес.
Каждое утро Марья, высокая и статная женщина с ясными, спокойными глазами, поднималась до первых петухов. В её руках дело кипело: она спешила замесить тесто, растопить печь, а затем принималась за хлопоты, которые требовали её умелых рук и неустанной заботы. В тёплом свете огня Марья порой напоминала Леонтию образ покровительницы, способной одолеть любую невзгоду.
Леонтий, высокий и сильный мужчина с густой бородой, был известен среди горожан как строгий, но справедливый священник. Он носил простое облачение, и, едва свет начинал проникать в окна, вставал на молитву. После утренней молитвы он обходил город, выслушивая исповеди и наставляя прихожан. Его голос звучал глубоко и спокойно, словно вел речь не просто человек, а сама вера говорила через него.
На дворе стояла осень, время, когда природа замирает перед зимой. И в этот день, откликнувшись на силу первых заморозков, Марья почувствовала, что близится час рождения первенца. Леонтий, замечая, как побледнело её лицо, решил не мешкать. Он поспешно оседлал лошадь, и, поддерживая жену, усадил её на телегу, укрыв тёплым шерстяным одеялом.
Они поехали по ухабистой дороге, что вела к домам лекарей на окраине города, а за ними тащился одинокий ворон, предвестник неизбежных перемен. Марья крепко держала руку мужа, её лицо было напряжённым, но в глазах блестела твёрдость, порой граничащая с упрямством.
Телега ехала медленно, покачиваясь, но Марья не произнесла ни слова, не жалуясь на боль. Лишь сжимала губы, глубже вдыхая холодный осенний воздух, пропитанный запахом прелых листьев и сырого дерева. Леонтий молча следил за дорогой, бросая короткие взгляды на жену, стараясь поддержать её хоть своим присутствием.
Тяжёлые, тёмные облака скрывали свет, надвигаясь на город.
*****
Осенний дождь застал их посреди леса. Холодные капли стучали по телеге, как будто сама природа пыталась предостеречь их от чего-то. Леонтий, держа поводья, вглядывался в темные стволы деревьев, его лицо было напряжённым, в глазах читалась тяжесть непростого решения. Марья, прикрытая грубым шерстяным одеялом, пристально смотрела на мужа, чувствуя, что он, хотя и молчал, скрывает что-то.
— Леонтий, — тихо произнесла она, положив руку на его локоть. — Ты ведь свернул с дороги, да? Мы не едем к лекарю…
Он вздохнул, крепче сжимая поводья, словно подготавливаясь к ответу, который не хотел произносить.
— Да, Моя душа, — голос его дрогнул. — Я везу тебя не к лекарю, а… к той, кто живёт в лесу. К ведунье.
Её глаза расширились, выражение лица застыло между страхом и недоверием.
— Ты… ты ведёшь меня к язычнице? Как же так, Леонтий? Ты, священник, муж мой и пастырь для других, повернулся к ней за помощью?
Леонтий, тяжело дыша, наклонился к ней ближе, его голос был едва слышен среди звуков дождя.
— Душа моя… — голос его стал глубже, мягче. — Ты ведь знаешь, что эта беременность беспокоила тебя с самого начала. От того и не остались дома. Мы молились день и ночь, просили Господа укрепить плод, но… я вижу, что ты слабеешь с каждым днём, и сердце твоё неспокойно. Бог простит нас за этот путь, я верю. Говорят, ведунья та… хоть и молится своим богам, но знает, как помочь женщине в нужде.
Марья выше натянула одеяло, её лицо исказилось в мучительном сомнении.
— Я боюсь, Леонтий. А если это грех? Ты ведь знаешь, какие страшные слова говорят о таких, как она.
Леонтий, глядя на жену, почувствовал, как сердце его сжимается от её страха. Но он видел её мучения каждый день и знал, что она не вынесет долгих родов без помощи, а терять ее он не осбирался.
— Грех ли это — спасти тебя и ребёнка нашего? — тихо спросил он, и в его словах была мольба. — Народ наш ведунью презирает, но и боится, и ищет к ней путь в нужде изредка . Говорят, нет ей равных в делах родов и трав, что она силой своей вытягивает хворь и дает жизнь для немощного тела.
Марья, закрыв глаза, молчала, но её руки дрожали. Она думала о муках, что носила все эти месяцы, о боли, что сопровождала её изо дня в день. Наконец, глядя на мужа с отчаянием, прошептала:
— Пусть Господь простит нас, если так. Веди.
Леонтий, опустив голову, тихо перекрестился, подгоняя лошадь.
*****
Подъехали они к тропинке ведущей к дому ведуньи Леонтий жену свою взял на руки, бережно нёс он Марью по узкой тропинке, что вела к одинокому дому ведуньи, чья фигура уже маячила у входа. Старые доски и сучья торчали из стен, защищая дом от чужих глаз. Рядом с домом висели пучки трав, заплетённые в толстые верёвки. Тяжёлый дождь накрыл листья и коренья, но ведунья, казалось, не обращала на это внимания, стоя в проёме двери.
Женщина лет тридцати пяти, с выцветшими волосами, что свисали густыми прядями, встретила их цепким, проницательным взглядом. Её нос с горбинкой, словно корень старого дерева, завершал образ. Она жестом пригласила их войти, заглядывая в лицо Леонтию.
— Здравствуй, поп, — коротко произнесла она. — Давненько не видала таких, как ты, на пороге своём. Что ж нужда привела вижу, коли мать сырая земля пока не зарыла отрока твоего?
Леонтий вошёл в полумрак избы, крепко держа Марью, что тяжело дышала. Взгляд священника был твёрд, но морщинами в уголках глаз играли сомнения.
— В нужде пришёл, как сама говоришь, — он осторожно положил Марью на лавку у стены. — Не от доброй воли к тебе путь держу, а от страха за жизнь её и ребёнка нашего. Верю я в силу Божью, но уста народу глаголят, что сила твоя в этом деле велика.
Ведунья усмехнулась, оборачиваясь и поднимая пучок засушенной травы, понюхала его и кивнула.
— Бог твой может многое, спору нет, но только что суть его заботы о женщине в родах? Она страдает, кровь теряет, и слабая дитя, что в чреве её, мучает ещё до рождения. Неужто сила твоя у Бога так велика, что он не видит их муки? — Она резко обернулась к Леонтию, её взгляд впился в него, и в её голосе слышался упрёк. — А мои боги — близки мне. Они в земле и воде, травы эти их дыханием налиты.
Леонтий, нахмурившись, перекрестился.
— Не смей именовать их в глаза мне, — прошептал он, как будто его слова были молитвой, чтобы защититься от этих речей. — Бесы и тьма далеки от света Господнего, но лишь ради спасения иду к тебе. Спаси жену и сына, если можешь, а дальше — мне жить с этим грехом.
Ведунья лишь отмахнулась, пробормотав что-то себе под нос. Она подошла к Марье, внимательно посмотрела на неё, касаясь её живота и изучая лицо.
— Мальчишка идёт, — тихо произнесла она, будто говорила это не столько Леонтию, сколько сама себе. — Непросто тебе будет, — она взглянула на Марью, — отдохни, вот эту траву пожуй, пусть немного притупит боль. А я тебя настоями приготовлю, иначе ночь тебе не вытерпеть.
Она вытащила из шкафа флакон с густым зельем и, не обращая внимания на неодобрительный взгляд Леонтия, начала мазать Марье бока и живот, готовя к родам. Леонтий следил за каждым её движением, взгляд его был напряжён, но он молчал, сдерживая свои слова, как и подобает человеку, которому осталось лишь ждать.
Когда ведунья закончила, Леонтий, словно набравшись решимости, тихо проговорил:
— Алёшей его назову, если выживет. Алёша Попович — русский воин и витязь, а может, и богатырь. Бог даст, будет он силён и праведен.
Ведунья ухмыльнулась, но на её лице было не насмешка, а скорее спокойное понимание.
— Глядишь, так и будет, поп. Но не забывай — с болью и кровью каждый рождается, и только сами мы ведаем, чьим именем будут звать нас.
*******
Леонтий мучился в ожидании — пройдя по тесной хижине, вышел наружу, но дождь хлестал так, что пришлось вернуться под крышу. Молитвы не успокаивали его, и, словно чтобы унять растущий страх, он направился к телеге, где, среди тюков и одеял, нашёл флягу с вином, предназначенную для причастия. Он выпил один глоток, затем другой, и, перекрестившись, вернулся в хижину, словно это могло придать ему сил перед лицом неизвестного.
В это время из темноты комнаты раздался слабый, глухой крик жены, и ведунья, погружённая в своё дело, склонилась над Марьей, чей взгляд был устремлён куда-то вдаль, в полумрак, словно она видела что-то, скрытое от остальных. Её руки едва заметно дрожали, но лицо оставалось спокойным.
На свет появился ребёнок, маленький, бледный, бездыханный. Ведунья подняла его, осматривая с выражением скрытой тревоги. Тихо произнесла:
— Хилый пришёл к вам, — положила младенца рядом с Марьей. Малыш не дышал и не издавал ни звука. На мгновение комната погрузилась в страшное безмолвие. Леонтий затаил дыхание, но ведунья, не теряя ни секунды, осторожно сунула свой крепкий палец ему в рот, чуть надавила, проводя ладонью вдоль ребер.
— Молчи, не спорь, — пробормотала она, словно обращаясь к неведомым силам. Леонтий, стоя чуть поодаль, поднял руки и начал тихо молиться, с трудом подбирая слова:
— Господи, Спаситель мой, Творец неба и земли… не оставь сего младенца, дай ему силу твою…
И тут, словно услышав его молитву, младенец, кашлянув, вдруг выплюнул воду и громко закричал. Ведунья мгновенно поднесла его к груди Марьи, а та, едва сдерживая слёзы, прижала сына, чувствуя его тёплое, хрупкое тело.
Но силы Марьи были на исходе. Ведунья снова подошла к ней, влила тёплый отвар ей в рот и мазнула ей под нос едкой мазью. Запах сразу заполнил хижину, и глаза всех тут же защипало. Леонтий отвернулся, чтобы вдохнуть свежего воздуха, пока резкий аромат трав не давал покоя.
Когда всё затихло, Марью укутали и собрали, прижимая к себе новорождённого сына, в конце концов приготовившись к отъезду. Ведунья же стояла у порога и, сложив руки, смотрела на них с неоднозначной улыбкой.
— Поп, зря вы своим богом прикрываетесь, — произнесла она. — Людей рубите, кто старых богов чтит, что от земли и леса, свергаете. Вот и сын твой, посмотри, — она кивнула на мальчика, — какой хорошенький, лик его славный, может, и богатырем будет. Да только тело слабое. Не видать ему подвигов ратных, ума ему дайте он острее.
На эти слова Леонтий ничего не ответил, но, сдерживая эмоции, сжал младенца в своих руках и, глядя на неё со смесью благодарности и опаски, кивнул. Собрав вещи, он с Марьей и ребёнком двинулся в обратный путь, молча отъезжая в дождливую осень.
*******
Алёша рос в Ростове, под неусыпным взглядом матери и строгим наставлением отца. С самых малых лет Марья не отпускала его от себя надолго. В её душе копилось разочарование и затаённый гнев: она считала, что это ведунья виновата в его немощи, и нередко укоряла Леонтия за ту их поездку. Когда Алёша мучился от болезней или слабел, она шептала горькие слова, которые отец встречал с суровым молчанием, лишь добавляя: "Сын наш на славу выйдет, будь уверена. Бог дал — Бог и силу даст".
С самого детства отец учил его молитвам, надеясь, что вера укрепит и тело, и душу. Однако, как ни старался Леонтий научить сына грамоте, дело не ладилось. Алёша никак не мог сложить буквы в слова, строки ускользали от него, а мысли путаясь, убегали в сторону. Казалось, что он легко запоминал молитвы и понимал всё с полуслова, но чтение и письмо были ему неподвластны. Отец стал замечать, что Алёша порой искажает слова, будто теряет нить текста. Не раз Леонтий задумывался о его недуге, но смирился, считая, что главное — его сердце и верность.
С годами Алёша всё больше увлекался ратным делом. Леонтий показывал ему, как держать меч, как защищаться щитом. Иногда, по ночам, он приводил Алёшу в поле, где учил его меткости и стойкости, наставляя, что даже слабое тело, если на то Божья воля, способно выдержать тяжесть меча. Алёша рос, становясь выносливее, научился садиться в седло, крепко держать копьё, и, хотя ему это давалось с трудом, он был полон решимости.
Однажды в Ростов заглянул воин с чёрной бородой и смуглым лицом. Никто не знал его, но сразу приметили его странное одеяние и мрачных спутников. Воин был высоким, закутан в чёрные одежды, на поясе сверкала сабля, а его спутник, сарацин, носил массивные доспехи. Люди старались виду не подавать, что смотрят на их необычные лица, но каждый проявлял интерес к оружию пришельцев.
Алёша, прильнув к воротам, глядел, как странник уверенно шагает по ростовской улице. Ему было невдомёк, что вскоре этот человек станет его наставником. Вечером, в сторожке, где странники заночевали, Леонтий услышал от них слова о ратном искусстве и боях за дальними морями. И вскоре, по уговору с отцом, Алёша стал проходить наставничество у сарацина. Незнакомец учил его ловкости, придавал его движению силу, показывал, как распознать слабые места врага, словно видел в юноше того, кому суждено быть воином.
Так шли годы. Алёша, крепчая телом, приобретал сноровку и силу, даже несмотря на прежние слабости.
*******
Алёша, сидя у ворот, наблюдал, как последние лучи солнца окрашивают дорогу вдали, когда его взгляд привлекла телега, медленно приближающаяся по дороге. Но не лошади тянули её, а женщины, исхудавшие, согнутые, с лицами, изувеченными и измученными. Их белые сорочки были заляпаны кровью, пятна разбегались по ткани, превращаясь в корки на разорванной коже.
— Матерь честная! — прошептал один из стражников, стоящий рядом с Алёшей, инстинктивно осеняя себя крестом. — Это ведь обоз, что к князю в Киев отправляли… Что же, Господи, случилось?
По мере того, как телега приближалась к воротам, весь город замер в жутком ожидании. По пути изуродованные женщины, с перебитыми пальцами, подгибались под тяжестью телеги. Алёша, глядя на их пустые глазницы, у которых кровоточили рваные края, ощутил, как внутри поднялась волна страха и неописуемой ярости. Рядом с ним женщины, закрыв рты, тихо всхлипывали, прижимая к себе детей.
Когда телега, издавая скрип и хриплый стон, въехала в ворота, люди отшатнулись. На телеге, как на жертвеннике, лежали обгоревшие, изувеченные тела мужчин. Их руки свисали, а на запястьях зияли обрубленные пальцы. Обугленные куски мяса были сорваны, обглоданы до костей, словно над ними поработали хищные звери. По краям телеги алым узором запеклась кровь.
Толпа, сжавшись в безмолвной скорби и ужасе, глядела, как телега остановилась, а женщины, дрожащие, с пустыми глазами, цепляясь друг за друга, замерли, словно ждали приказа.
******
В средневековом Ростове княжеская власть управлялась через назначенных посадников, которые поддерживали порядок и отчитывались перед киевским князем. Посадники были представителями власти, проводили собрания и решали вопросы обороны. Также влиятельными фигурами были старейшины — знатные горожане и опытные воины, участвовавшие в управлении и обороне города.
*******
Перед воротами, прижав руки к груди, стояла изувеченная девушка. Лишённая ушей, она казалась нечеловеческой — её лицо было искажено болью. Глубоким, дрожащим голосом она заговорила, поднимая взор к небесам:
— Слушайте, люди ростовские, и бойтесь! Зло пришло в ваши земли. Это Тугарин Змеевич! Он насылает страх и смерть, требует, чтобы вели к нему богатыря ростовского. Обещал — будет он сожран, словно агнец, и ужаса этой битвы не переживёт. Княжеские богатства тоже требует — пять сундуков серебра, два сундука золота. Иначе, — она вскинула руку в сторону, и голос её стал как раскат грома, — за каждой семьёй он придёт, кровь пустит, жизнь отнимет, а город сгорит до тла!
Толпа затаила дыхание. Лица побледнели, а по рядам прокатилась волна отчаяния и страха. Кто-то из женщин упал на колени, моля Господа о пощаде. Мать Алёши, стоявшая в толпе, закрыла рот рукой, чувствуя, как холодный пот проступил на лбу. Леонтий прижал её к себе, пытаясь утешить, но тревога в его глазах говорила, что он не менее потрясён.
Посадник города, тяжёлый и суровый мужчина по имени Борис, уже был на месте, он обернулся к горожанам, вскинул руку, призывая к тишине.
— Люди добрые! — его голос прозвучал твёрдо. — Никогда не видал я в Ростове богатыря, ни одного воина, что мог бы с Тугариным тягаться. Но коли требует он битвы с ростовским воином, то найдём его. Сынов Руси на испытание призовём! Устроим испытание, и тот, кто докажет силу духа и смекалку, тот и станет перед этим чудовищем.
Борис собрал старейшин города и лучших воинов, дабы решить, какое испытание достойно выявит среди них богатыря, способного победить Тугарина. Вскоре, после долгих обсуждений, они постановили: пусть все, кто желает отстоять честь города, покажут своё мужество в ловкости и умении справляться с трудностями.
Испытание:
Во дворе посадника раскинули большие дубовые бочки, наполненные водой, к каждой из них подводили коня, а на дно бросили малую монету. Тот, кто сумеет, удерживаясь верхом, вытянуть монету со дна бочки, сможет доказать, что ему хватит и сил, и ума для предстоящего сражения. Задача казалась простой на вид, но требовала исключительной ловкости, равновесия и смекалки.
Когда об этом объявили, несколько смелых воинов решили попытать счастья. Алёша, несмотря на отговоры матери и тревожные взгляды отца, с решимостью вышел вперёд, среди немногих, кто осмелился участвовать. Он видел в этом шанс доказать себе, что его многолетние усилия не прошли впустую, и мог удержать свой страх, стоя перед грозной толпой горожан.
Первым был опытный воин, рослый мужчина по имени Егор. Он вскочил на коня и, наклонившись к бочке, потянулся рукой за монетой. Но едва его рука погрузилась в воду, конь захрапел, пошатнулся, и Егор едва не упал, так и не достав монету. Следующий мужчина соскользнул, когда попытался, уже держа монету, выпрямиться в седле. Один за другим, участники падали, роняя добычу обратно в воду.
Когда настала очередь Алёши, он взял поводья, усадил коня ровно перед бочкой и взглянул на глубину воды. Вместо того чтобы лезть за монетой прямо, он остановился, присматриваясь к воде, к движениям коня. Глядя, как не удавалось предыдущим, Алёша решил, что главное — не спешить. Он повёл лошадь вокруг бочки, словно настраивая её и успокаивая.
Когда конь успокоился, Алёша крепко зажал поводья, одной рукой наклонился к воде, погрузил пальцы и медленно сползая из стремени погрузился в воду, найдя монету, вытащил её, придерживаясь в седле плавно и осторожно. Горожане ахнули, когда увидели, как легко и спокойно ему удалось завершить испытание. Посадник Борис, удивлённый и довольный, кивнул, подтвердив, что Алёша доказал свою ловкость. А конь стал подарком , коли верный не подвел своего хозяина.
******
После испытания на ловкость посадник Борис снова собрал горожан на площади, где подготовили второе испытание для выявления богатыря. Это испытание было задумано как проверка силы и выносливости, чтобы показать, кто из участников сможет выдержать тяжёлое испытание и не поддаться страху перед Тугариным.
Посередине площади, окружённой зеваками и воинами, поставили массивные дубовые брёвна. Каждое бревно — с толщину человеческого туловища и длиной в три роста человека — лежало на грубых деревянных подставках. Задание состояло в том, чтобы поднять бревно на плечи и пронести его по площади до противоположного конца, не уронив. Бревна были покрыты промасленной корой, что делало задачу ещё сложнее.
Один за другим участники выходили вперёд. Первый, молодой, но рослый воин, схватил бревно, приподнял его, но едва сделал шаг, как бревно с глухим стуком рухнуло на землю. За ним пошли другие — многие пытались, но, пройдя несколько шагов, их силы сдавали. Бревно давило на плечи, скользило и падало, убивая надежды на победу.
Когда очередь дошла до Алёши, он, несмотря на предостережения отца и печальный взгляд матери, спокойно вышел вперёд.
Алёша обратил внимание на поверхность бревна — скользкую, покрытую влажной корой, из-за чего бревно постоянно выскальзывало из рук других участников.
Вместо того чтобы сразу взяться за бревно, он снял с пояса кожаный ремень и затянул его вокруг верхней части бревна, создав некое подобие петли. Затем, оторвав рукава своей рубахи, он сделал из ткани своего рода обмотки для рук, чтобы те не скользили. Теперь, укрепив хватку, он осторожно взялся за ремень, используя его как точку опоры, а свободные части ткани на руках плотно облегали кору, предотвращая скольжение.
Собравшись с духом, Алёша поднапрягся, рывком подняв бревно на плечи, удерживая его не только за счёт силы, но и используя импровизированные ремни и повязки. Теперь, опираясь на ремень, он передвигался медленно, но уверенно. Каждый шаг давался нелегко, однако он чувствовал, что бревно держится крепче и не норовит соскользнуть.
Когда он приблизился к финишу, взор зрителей был прикован к нему. Алёша, преодолевая последние метры, вытянулся, аккуратно опустил бревно, как и было положено, до конца не отпуская ремня, и выдержал испытание до самого конца.
Посадник Борис и остальные участники были поражены его смекалкой. Алёша, не обладая столь большой физической силой, доказал, что упорство и находчивость могут превзойти одни лишь грубые мышцы.
*****
После испытания силы и ловкости старейшины постановили провести последнее, третье испытание, для определения истинного богатыря. Воинам предстояло нырнуть в ледяной пруд у святого источника и проплыть под водой до дна. Там, на камнях, был утоплен меч — символ храбрости и стойкости. Испытание было простым на вид, но опасным из-за ледяного холода воды, который сводил мышцы и гнал в спешке к поверхностному воздуху.
Узнав о предстоящем испытании, Алёша решил подготовиться. Зная, что лёд и холод могут лишить его сил, он взял у матери гусиный жир и перец. Смешав их в грубой глиняной миске, он обмазал себя этим составом перед испытанием. Жир защищал от холодной воды, а перец согревал, разжигая огонь под кожей.
Воины один за другимныряли в пруд. Алёша последовал за ними, чувствуя, как жгучее тепло разливается по телу. Воины, неподготовленные к стылой воде, выныривали назад, не выдерживая холода; кто-то доплыл до меча, но не смог его вытащить, так как рука от холода свелась судорогой
Когда настала очередь Алёши, он без колебаний погрузился в ледяную воду. Холод бил в лицо, но тело, разогретое перцем, казалось окутанным теплом. С каждым гребком он приближался к цели, чувствуя, как в жилах закипает. Наконец, добравшись до меча, он уверенно схватил его, вытянул оттолкнувшись ногами, не теряя времени, рванулся обратно, пронзая ледяные глубины.
На поверхности его встретили с криками восхищения. Посадник Борис, взяв меч, которого касались ледяные воды, вручил его Алёше со словами:
— Достойный ты воин, Алёша Попович. Отныне это оружие твоё. Береги его, как берёг сегодня силу духа. Во славу истинно богатырь ты земли нашей.
С честью пройдя все испытания, Алёша попрощался с Ростовом и честным людом. Он собрал в дорогу своего коня, снарядив его всем, что нужно в долгом пути. Верный друг его, Еким Иванович, тоже стоял рядом, и, когда настал час отправления, Еким обратился к нему:
— Алёша, возьми меня с собой. Ни семьи, ни покоя здесь у меня нет. А стоять в стороне, пока гибнет Русь, нет сил в душе моей.
Алёша, посмотрев на друга, кивнул, с благодарностью принимая его поддержку. Так, оставив Ростов позади, два воина отправились в путь, готовые встретить Тугарина и защитить родную землю.
*******
Русская природа на пути от Ростова в XI–XII веках была представлена густыми лесами, которые перемежались широкими зелёными лугами и речными долинами. По дороге можно было встретить сосновые и берёзовые леса, старые дубравы, речки с прозрачной водой и высокие травы на заливных лугах. Грунтовые дороги вели через поросшие мхом поляны, где местные путники могли встречаться с крестьянами, возвращающимися с пашни, или с бродягами, несущими товары на продажу. Также вдоль пути часто стояли поклонные камни — древние валуны, помеченные знаками и надписями, символизирующие переход на чужие земли или важные события.
*******
Алёша и Еким, оставив за спиной родной Ростов, двинулись по дороге, откуда недавно вернулся тот зловещий обоз. Путь их пролегал сквозь густой лес, окружённый старинными дубами и соснами, что тянулись к небу, словно были сами по себе защитниками этих земель. Лес дышал глубоко и размеренно, поднимая свои вековые кроны навстречу солнцу, пропуская его лучи сквозь листву и бросая мозаичные тени на дорогу.
Кони шагали мягко, улавливая ритм природы, а Алёша, слегка наклонившись к своему скакуну, прошептал ему на ухо слова, что подкрепляли их обоих:
— Не подведи, добрый конь, коли погибну я в поле не оставь меня серым волкам на растерзанье, чёрным воронам на расхищенье.
Конь как будто услышал и поняв эти слова , встряхнул гривой и продолжил путь.
Они проезжали мимо зелёных лугов, где воздух был пропитан ароматом мокрой травы и луговых цветов. Где-то далеко виднелись красные маки, разбросанные среди густой зелени, и высокая крапива, словно сторож, обрамляла дорогу. Время от времени попадались ручейки, которые серебряными лентами пробегали под мостиками из досок и падали в небольшие овраги.
По пути им встречались крестьяне с серпами, возвращающиеся с поля, старики и старухи, останавливавшиеся взглянуть на проезжающих воинов, и бродяги, тащившие за плечами сумки с нехитрым скарбом. Люди смотрели на Алёшу и Екима с интересом, одни с добрыми взглядами, другие — с лёгким страхом и тревогой, словно догадываясь о предстоящем им непростом пути.
Лес редел, и впереди показалась поляна, на которой возвышался огромный валун, окружённый высокой травой и поросший мхом. Камень был древним, покрытым трещинами, в его массивной форме чувствовалась некая суровая сила, словно он стоял здесь сотни лет, храня память о былых временах. На его боковой поверхности были вырезаны старинные знаки, едва различимые от времени. Поклонный камень, вестник перемен и свидетель тех, кто уходил за его пределы и больше не возвращался.
Еким с уважением оглядел камень и прошептал, словно обращаясь к древней силе:
— Слышь, камень древний, ведай наш путь, да будь нам защитой на чужих землях.
Алёша тоже наклонил голову, ощутив уважение к этому молчаливому стражу пути. Теперь они были на пороге тех земель, где им предстояло встретиться с неизведанным и опасным, оставив позади тихий, но родной Ростов и вступив в мир, где каждый шаг был чужим, но путь был их собственным испытанием.
******
Алёша внимательно вгляделся в знаки, пытаясь разобрать смысл, но символы переплетались, дробились, превращаясь в строки, которые ускользали от него. Он нахмурился, нахлынули воспоминания о том, как отец терпеливо пытался учить его читать, но буквы всегда словно играли в прятки, мешая ему сосредоточиться. Слова ускользали от него, как поток воды в реке, а строчки сбивались в путаницу, которую он никак не мог одолеть.
— Эх, брат Еким, что бы я ни делал, а грамоте не далось мне научиться, — признался Алёша с тяжёлым вздохом. — Ты ж у нас человек учёный, прочти-ка, что на этом камне выбито.
Еким, взявшись за края седла, спешился и подошёл ближе. Вглядевшись в надпись, он мягко провёл пальцем по древним знакам, словно прикоснулся к прошлому, которое говорило с ним сквозь камень.
— Тут, брат Алёша, так написано, — заговорил Еким, читая вслух: — 'Первая дорога ведёт в Муром, вторая — к Чернигову, а третья прямиком к Киеву ведёт, к князю Владимиру.'
Алёша, услышав эти слова, приободрился, взгляд его посветлел, ведь теперь выбор был ясен.
— Значит, в Киев к князю едем, к ласковому Владимиру, — произнёс он, решительно направляя коня к третьей дороге. — Пусть ждет нас там путь богатырский, если на то Божья воля.
******
Сквозь тишину, что витала над русскими лесами, неторопливо двигался караван. Гружёные телеги, запряжённые крепкими лошадьми, медленно продвигались по дороге, окружённой вековыми дубами и соснами. По бокам шли стражники, держа наготове копья и мечи, настороженно вглядываясь в тёмные тени леса. И вдруг — леденящий душу звук прорезал воздух, как треск грома. Вся природа, казалось, застыла в ожидании беды.
С неба, словно вихрь, обрушился огромный тёмный силуэт — Тугарин. Он сидел верхом не на обычном коне, а на огромной ящерице с перепончатыми крыльями. Мощные лапы этого чудовища напоминали лапы хищного зверя, а крылья, разрезая воздух, поднимали в небо облака пыли. Его ящер был вдвое больше повозки, глаза, покрытые мутной плёнкой, сверлили ночную тьму, а из пасти, усеянной острыми зубами, валил дым и скрежет. Этот исполин, внушал страх даже самому смелому.
На ящере восседал сам Тугарин — не человек, а чудовище в облике, так считали редкие выжившие. Его кожа, словно проклятая, была покрыта крупной чешуёй, местами она отслаивалась, шелушилась, а на руках и шее виднелись грубые нарывы. Глаза Тугарина, затянутые серой плёнкой, казались слепыми, но при этом злыми и внимательными. Лицо его, с раскосым раскосым взглядом, сразу говорило о его бусурманском происхождении, а на шее висели амулеты из костей.
Караван остановился, и люди затаили дыхание, не зная, что делать, но Тугарин не дал им времени на размышления. С громким криком он поднял руку, бросая в их сторону тяжёлый снаряд, что с грохотом врезался в первую телегу. Дерево разлетелось в щепки, лошади заржали от боли, когда снаряд, словно молния, разорвал их тела. Караванные люди в ужасе закричали, но Тугарин только усмехнулся, его голос разнёсся, как раскат грома.
— Станете бежать, всем головы долой! — завопил он, и его ящер, чувствуя кровожадный порыв хозяина, развернул крылья и бросился в атаку. С громким щелчком пасть его захлопнулась, разорвав одного из стражников, и алые капли крови разлетелись вокруг. Люди, охваченные ужасом, попытались бежать, но Тугарин и его ящер уже доминировали на поле боя. Кровь лилась ручьём, головы падали одна за другой, а ящер, как адский зверь, хватал людей, разрывая на части, превращая караван в кровавое месиво.
Тугарин, наводя ужас, снова поднял руку, кидая новые снаряды, которые летели и попадая в цель воспламенялись греческим огнем.
*****
Тугарин, сидя на своём ящере, задумчиво смотрел, как чудовище с жадностью пожирает останки караванщиков. Пепел и тишина, смешиваясь в воздухе, окружали их, и лишь одна девушка, не в силах бежать, замерла у последней повозки. Её глаза широко раскрылись, полные ужаса, она не смела шевельнуться, зная, что её жизнь сейчас висит на волоске.
Тугарин взглянул на неё, и в его взгляде не было ни ярости, ни веселья, только усталая тень разочарования. Он слез и подойдя к ней тихо заговорил, словно жалуясь самой судьбе, обращаясь к девушке, но больше к самому себе:
— Думают все, что я змей, чудовище крылатое… Но не знаю, какая я тварь. Не змей я никакой — я воин, последний бедуинский воин, — его голос прозвучал, как тяжкий выдох, — в нашем войске все видели битвы, и каждому досталось кто калека кто покойник. А мне досталась моя чешуя, как проклятье еще с детства. От этой хвори зуд такой, что ни ночью, ни днём покоя нет. Кожа вся горит, рвётся, с ума сводит. Ни одной девице не мил я, как видят меня, так сразу в страхе отворачиваются…Вот и даже разбивший нас отряд бросил меня живым не стали даже добивать.
Он замолчал, словно ожидая, что девушка выслушает и поймёт его. Но она стояла неподвижно, не в силах осознать, зачем чудовище, погубившее её спутников, вдруг жалуется на свою судьбу. Страх сковывал её, и она только тихо прошептала, почти не слышно:
— Пощади меня… умоляю…
Тугарин, усмехнувшись, наклонился и, будто ласково, провёл своей шершавой, обветренной рукой по её голове.
— Девушки меня не привечают сказал же, вот а ты будь отхожа да услужи, как сможешь, — произнёс он, подчиняя её своим страшным замыслам. — А там уж погляжу, что тебе отрезать, а что оставить. Может, позволю и пожить, если уж как надо умаслишь змея.
Тугарин смотрел на неё с ледяной усмешкой, и казалось, что под мутной плёнкой его глаз плещется едва уловимая, но мучительная тоска и скука.
********
Тугарин бросил отрубленную голову девушки к ногам своего ящера, и тот, не задумываясь, с хрустом поглотил её, не оставив и следа. Запах крови смешался с мраком леса и дуновением ветра, но внимание Тугарина вдруг привлекло странное зрелище — на дороге показался старик, калика перехожий, в цветастых лохмотьях. Старец шёл, слегка пританцовывая, и тихо напевал старинную песню, строки которой касались некой грядущей битвы.
Тугарин, прищурившись, остановил своего ящера и окликнул калику:
— Эй, старче! Знаешь ли, кто перед тобой? И что неужто не боишься меня?
Старик остановился, вздёрнув голову, и внимательно оглядел фигуру Тугарина, стоящего перед ним на своём жутком коне, как будто это было не что иное, как обычное встречное препятствие.
— Ох, да чего мне тебя бояться, коли боюсь я лишь тех, кто свету белого не видывал, — ответил калика с невозмутимой усмешкой. — А ты коли жив хочеш быть беги, говорят туграни тут промышляет а к нему едет богатырь. Вот и навстречу ему я путь держу — оберечь бы его и дорогу показать, коль сам он читать не умеет, подскажу как Тугарина найти.
Тугарин нахмурился, но не перебил старика, ловя каждое слово с подозрением.
— А что за богатырь такой, кто меня убить решился? — спросил он, сдерживая внутренний гнев. — Как зовут его?
— Тебя не знаю кто решился, а вот Тугарину не сдобровать ,Алёша Попович его кличут, — спокойно ответил калика, — да и едет он из Ростова в стольный Киев к князю Владимиру. Ох, и крепок тот Алёша, слыхал, что голова его крепче дуба, а уж рука сильнее бурого медведя. Едет он, значит, по душу змея, голову отрубить намерен, да князю её привезти в дар.
Тугарин зарычал.
— Вот как? И ты ему, значит, дорогу показывать вздумал? И знаешь, где змея сего найти?
— Да ведь это только старым костям и под силу — знать, где зло таится, — вздохнул старик с хитрецой в глазах. — Я ж бедный калика, а, слышь, повадился путников направлять, коли дороги не знают. А тут ведь, знаешь, богатырь-то простой, грамоте не обучен, глаза ему лишь служат в бою, а что на знаках написано, того и не разберёт. Вот иду я, дабы ему путь показать. А то уйдет ни туда. никогда по этой дороге и не встретится.
Тугарин задумчиво почесал свою чешуйчатую шею и ухмыльнулся, прикидывая.
— И что же, старче, пожалуешь ты его сюда коли и сам я змея этого ищу, встречу в нужное место назначить могу?
Калика с притворной наивностью склонил голову, пряча ухмылку:
— А как же иначе? Прямиком к тебе, , поведу его, как дорогу намечу в двоем то вы змея еще быстрей одолеете. А куда надо?
Тугарин, скрывая недовольство, прищурился и склонился над каликой:
— Ладно, веди его, калика. Пусть Алёша Попович ко мне идёт, а я пока засаду для змея приготовлю, аккурат вот под тот дуб его подведи.— Указал он на раскидистый дуб на верхушке которого его ящер прячась среди веток , занимал место для засады на Алешу поповича.
Калика склонил голову, скрывая улыбку, и поклонился.
— О, как прикажешь, милостивый господин, так и будет.
********
В вечерних сумерках по дороге, извивающейся меж лесов и лугов, брёл калика перехожий. Он двигался неспешно, напевая себе под нос старинные былинные строки. И вот, на горизонте показался всадник. Алёша Попович, увидев фигуру калики, приостановился, слез с коня и обратился к старику.
— Добрый вечер, дедушка. Ты кто и куда держишь путь?
Калика поднял глаза на богатыря и, хитро улыбнувшись, заговорил с приглушённым благоговением, будто только этого часа и ждал:
— Богатырь ты добрый, значит? Алёша Попович кличут? Мне-то дороги не страшны, но ты направляешься туда, где даже смелым не рады. Слыхал ли ты, что урод лютый, Тугарин Змеевич, тебя ждёт?
Алёша кивнул, сдерживая волну гнева:
— Слыхал, дедушка. И если Господь позволит, будет этому змею конец. Только ты мне расскажи, кто он и какова его сила.
Старик вздохнул, как будто собираясь с мыслями, и покачал головой:
— Страшен он, как беда великая. Лицо его в чешуе, руки его шершавы, будто грубый камень, а глаза за мутью скрыты. Он ведь не просто так летит на тебя: конь у него не конь, а ящер с крыльями. С высокого склона падает — и всё, что видит, поглощает, как пропасть тёмная. А что ещё хуже, на поясе у него связка снарядов. Эти снаряды амфоры: бросит — и от удара всё вокруг возгорается, как при встрече с самим адом.
Алёша, слушая это, ещё больше нахмурился, но в его взгляде загорелся свет решимости.
— А знаешь что, дедушка, — проговорил он с задумчивой улыбкой, — поменяйся-ка со мной одеждой. Пусть думает, что перед ним калика перехожий.
Калика понимающе кивнул и, не раздумывая, снял с себя свои цветастые, поношенные лохмотья. Алёша быстро переоделся, натянув шапку калики глубже на лоб, стянув рубаху и прятаясь под её заплатами так, что и лица было не разглядеть. Калика, довольный своим участием, обнажил зубы в лукавой улыбке:
— Ну что ж, Алёша, пусть думает, что ты — простой путник. Да береги себя и землю в беде не оставь!
Алёша подтянул ремень на поясе, крепче обмотал одежду и кивнул старцу.
Дорога привела Алёшу к огромному дубу, чья крона возвышалась над поляной, словно страж времени. Он привязал коня неподалёку, притаился у могучего дерева и громко окликнул:
— Эй, чудовище лютое! Не видал ли ты тут Алёшу Поповича? Совсем неподалеку он рыщет тебя!
На вершине дуба раздался резкий, скрежещущий звук, и тёмный силуэт Тугарина, сидящего на ящере среди могучих ветвей. С громким хлопком крыльев он рванул вниз, пикируя, как ястреб, готовый к броску на добычу. И в мгновение ока приземлился перед «каликой», осматривая его мутным, нечеловеческим взглядом.
— Эй, калика! Ты ли звал меня? — рявкнул Тугарин, пытаясь рассмотреть лицо под оборванной шапкой.
Алёша, пряча улыбку, сделал вид, что едва держится на ногах, и, сделав шаг вперёд, слабо махнул рукой:
— Ага, я звал, звал тебя… только глаза у меня, чай, плохи, не вижу тебя как следует. Подойди-ка поближе, о змеючий ты богатырище. Велика твоя сила. Зря попович на тебя идет, передал он тебе вот тут в знак смирения что бы ты его пропустил.
Тугарин, самодовольно фыркнув, поднялся и подошёл на шаг ближе. И вдруг — не успел он обернуться, как Алёша, внезапно выпрямившись, схватил тяжелую палицу и ударил по его поясу с такой силой, что один из снарядов на ремне Тугарина треснул, а затем полыхнул, вспыхнув огнём. Пламя охватило его пояс, снаряды начали воспламеняться один за другим, выбрасывая искры и огонь вокруг.
Тугарин, не ожидавший такой хитрости, взвыл от боли и ярости, пытаясь сбить огонь с пояса, но уже было поздно. Его ящер тоже обоженный, чувствуя опасность, рванулся в сторону, трепеща перепончатыми крыльями. Алёша воспользовался моментом, вскинул лук и пустил стрелу прямо в глаз чудовищу. Ящер взревел и, поднявшись, бросился прочь, сквозь лес, оставляя за собой дым и огонь, что теперь пожирали его хвост.
Тугарин, охваченный болью и беспомощностью, рухнул на землю, потеряв сознание от ожогов. Алёша, тяжело дыша, подошёл к его неподвижному телу потушил набросив одежду сверху, снял шапку калики и, взглянув на поверженного врага, со вздохом взвалил его на спину своего коня.
— Ну, Тугарин, хотел ты головой моей овладеть, а теперь сам князю поедешь, как пленник несчастный, — пробормотал он, и, крепко усадив Тугарина на лошадь, привязал его ремнями, чтобы тот не сбежал.
Алёша направил коня в сторону Киева, где ждали его князь Владимир и добрые люди, для которых он нёс теперь не просто победу, но избавление от лютого змея, что приносил страх и гибель.
*******
Когда Алёша Попович, Еким Иванович и их пленник Тугарин подошли к воротам стольного Киева, перед ними развернулась впечатляющая панорама великого города. Величественные стены, сколоченные из дубовых брёвен и укреплённые камнем, возвышались на фоне лесов и полей, защищая тайну и могущество столицы Руси. Высокие башни с дозорными сторожами на вершине казались неприступными. На воротах, массивных и украшенных резными узорами, сияли металлические обрамления, отражая свет заходящего солнца. Мощные створки, обитые железом, распахнулись, чтобы пропустить гостей, и стража почтительно подала знак богатырям входить.
Внутри город был поистине многолик. Широкие улочки, вымощенные деревянными настилами и утрамбованной землёй, извивались между домами и рынками. Киев жил своей насыщенной жизнью: вдоль главной улицы тянулись ряды торговцев, и каждый прилавок был полон сокровищ и диковинных товаров. Здесь продавали ткани из далёкой Византии — яркие, переливающиеся на солнце, небывалые для простых русичей цвета. Рядом стояли купцы, предлагающие пряности и ароматные масла с Востока, запахи которых смешивались в головокружительный аромат, наполняя воздух восточными нотами.
На центральной площади, окружённой торговыми рядами и лавками, царил шумный поток людей, говорящих на разных языках. Ближе к центру раскинулся широкий ряд купеческих лавок, где на привязи стояли невиданные звери: верблюды, пришедшие из далёких степей, и тёмные арабские лошади с благородными мордами и длинными гривами. Рядом с ними ходили иноземные купцы, закутанные в разноцветные восточные одеяния, в сопровождении оруженосцев с саблями и кинжалами в блестящих ножнах.
Повсюду слышался звон монет и обрывки речей — раздавались крики зазывал, предлагавших купить украшения, оружие и редкие изделия. Воины из дружины князя патрулировали улицы, горделиво шагали в полном боевом облачении, с топорами и мечами на поясе. Их цепкие взгляды бдительно следили за порядком среди толпы, в которой мелькали и иноземные паломники, и воины, и простые горожане, толпившиеся у лавок.
Алёша и Еким, поражённые шумом и пестротой стольного города, осторожно вели своего пленника сквозь людские толпы, направляясь к княжьему двору. Подняв глаза, они увидели возвышающиеся купола киевских храмов, золотые и зелёные, сверкающие в солнечных лучах. Самый большой из них — Святой Софии, с резными воротами и величественными стенами — притягивал к себе взгляд, возвышаясь над городом, будто страж веры и духовности Руси.
Вскоре их встретил начальник стражи — высокий мужчина с густой бородой, в крепких кожаных доспехах, — и, подойдя ближе, осмотрел Алёшу, Екима и их пленника с уважением и удивлением.
— Здрав будь, Алёша Попович! Князь Владимир давно ждал такого воина, как ты. От князя тебе будет великая награда, — произнёс он, кивнув в знак почтения.
Они последовали за начальником стражи по мощёной дорожке ко дворцу. Княжий двор был выстроен из массивных деревянных брёвен, украшен резными украшениями и гербами. Парадные двери с узорами в виде славянских символов были широкими и высокими. Внутренний двор сиял белыми колоннами и зеленью сада, с раскидистыми клёнами и дубами, за которыми прятались фонтаны с прохладной водой.
Войдя в главный зал, они увидели самого князя Владимира, сидящего на резном троне. Вокруг него стояли советники и бояре в нарядных одеждах, и каждый из них встал в знак уважения к богатырю. Князь, высокий и статный, с проницательными глазами, взглянул на Алёшу и Екима, и произнёс:
— Приветствую тебя, славный Алёша Попович! Воистину велика твоя служба земле русской, раз привёз ты мне змея, от которого народ наш в страхе жил.
Алёша, поклонившись, ответил с достоинством:
— Князь Владимир, слово своё я сдержал и привёз тебе врага живым. Пусть народ увидит, что перед ним не змей, а враг, побеждённый, правдой и доблестью.
Князь Владимир усмехнулся, кивнув:
— Добро пожаловать в стольный Киев, Алёша Попович!
********
В былинной повести участие Тугарина за княжеским пиршественным столом можно интерпретировать как хитрый и демонстративный акт. Несмотря на поражение и пленение, Тугарин мог хитростью или дерзостью добиться приглашения на княжий пир. Князь Владимир, известный своей политической гибкостью и дипломатичностью, возможно, согласился позволить ему сесть за стол, чтобы продемонстрировать свою великодушие и показать киевлянам, что Русь побеждает не только силой, но и милостью.
*********
Князь Владимир Красное Солнышко, правитель Киевской Руси, сидел на высоком резном троне в парадных одеждах, отделанных богатыми узорами и драгоценными камнями. Его лицо было серьёзным, а взгляд — проницательным, как у мудрого правителя, привыкшего к дипломатии и военным делам. Владимир был человеком крупного сложения, с густыми тёмными волосами, слегка посеребренными на висках. Глаза его, серые и глубокие, с вниманием смотрели на каждого, кто входил в зал. Он обладал спокойной и уравновешенной натурой, но под его внешним спокойствием скрывалась твёрдая воля и готовность защищать свою землю. Князь понимал сложность отношений с иноземными правителями и нередко демонстрировал как силу, так и мудрость в общении с чужаками.
Когда перед ним предстали Алёша Попович и странный пленник Тугарин, князь Владимир отдал приказ посадить обоих за княжий стол.
Слегка подавшись вперёд, Владимир обратился к пленённому:
— Кто ты, великан иноземный? Откуда пришёл ты, с диковинным зверем своим?
Тугарин склонился в неискреннем поклоне и заговорил:
— О, великий князь Владимир! Я — не чудовище, не змей, а человек из знатного рода, что живёт за семью морями. Род мой в пустынных землях, где жгучее солнце печёт пески, и нас, знатных юношей, обучают дипломатии и наукам странствий. Меня, наследного принца, послали в далёкие страны, чтобы я заключал союзы и привозил дары.
Алёша Попович хотел было возразить, но князь строго остановил его жестом:
— Когда высокие люди о делах говорят, богатырям велено помалкивать.
Алёша нахмурился, но промолчал, опустив взгляд, давая Тугарину продолжить.
— Но я простился с родными и пересёк многие земли, пока не достиг зелёных русских лесов, — продолжал Тугарин с жалобным видом. — Однако меня отравила коварная болезнь. С самого детства кожа моя покрылась чешуёй, как у ящера, и не даёт мне покоя — зудит, болит. Нет от неё избавления. И я всё же исполнил волю моих предков, достиг ваших земель, но не разобрал, что к чему, не знал ваших порядков. Выпустил я коня моего, ящера с дальних гор, на волю, но зверь мой был голоден и, не признал ваших людей, принялся пожирать всех, кто попадался на пути.
Князь Владимир, заинтересовавшись рассказом, оглядел Тугарина пристально, но с пониманием.
— Вижу, гость ты необычный. Силы в тебе немалые, — промолвил он, склоняясь к интересному рассказу. — Да и учёные люди рассказывают о диковинных животных, что в пустынях живут. Так расскажи, Тугарин, о землях своих, где род твой обитает.
Алёша сжал кулаки, но, чтобы не прервать княжеское слово, молча выслушивал, как Тугарин продолжал свою хитрую историю.
— О князь, — продолжил Тугарин, не стесняясь привирать, — с юных лет я жил как в клетке, как зверь без свободы. Власть отняла у меня жизнь и, покинув земли родные, я странствую, и каждый день поднимаю свой меч ради новых знаний и покоя на земле. Моя печальная хворь — это судьба и знак, но до сих пор я нёс слово мира и союза для каждого правителя.
Князь кивнул, и в знак уважения велел поставить перед Тугарином кувшин вина и самые лучшие блюда. Тугарин, видя, что доверие князя приобретено, жадно набросился на угощения. Он пил вино большими глотками, словно воду, и ел так, что почти каждый кусок казался ему ничем. Окончательно распоясавшись, он начал откровенно насмехаться над Алёшей, указывая на него с пренебрежением:
— Вот, князь, у меня просьба, если так угодно! Ты воинства имеешь, говорят, немалое, а вот этот богатырь твой, как говорят, меня пленил. Да разве он богатырь? Пастух, не более. Пусть бы его в темницу бросили, или вовсе разжаловали.
Алёша молчал, сдерживая себя до последнего, но когда услышал последние насмешки, он решительно встал и обратился к князю:
— Князь Владимир! Пусть будет честь за мной и решится дело боем! Если Тугарин считает, что я не достоин, пусть выйдет на поле битвы. Биться до смерти будем, чтобы и люди, и земля наша убедились, кто из нас прав!
Князь, увидев решимость Алёши и поняв, что разговор уже перешёл границы дипломатии, взглянул на Тугарина с холодной усмешкой:
— Если так, то завтра, как рассвет покажется, выйдете вы оба на поле биться перед Киевом людям на обозрение и честной суд.
********
После того как князь дал Тугарину свободу, тот, отправился на городскую окраину, где его летающий ящер скрывался в овраге за стенами. Тварь верно следовала за своим хозяином, прячась в тенях и ямах, и теперь, когда Тугарин подошёл к ящеру, тот поднял голову и громко захрипел, словно жалуясь на раны. Крыло его, обожжённое от сражения с Алёшей, висело почти безжизненно, но Тугарин был полон решимости вернуть зверю его силу.
Он нашёл местного кузнеца, сурового, седого мужчину, закалённого работой с металлом. Он провёл его к ящеру и показал крыло, молча приподняв повреждённую часть. Кузнец, хоть и был ошеломлён величием зверя, взялся за работу, проявив своё мастерство: с искусностью и терпением он подготовил раму из лёгкой парусины, добавив аккуратные жерди и тонкие крепления, скрепленные аккуратными и малыми из гвоздей. Раненое крыло, опираясь на эту легчайшую конструкцию, постепенно обрело форму и крепость.
В это время Алёша, чувствуя нарастающую тревогу перед боем, направился сначала к ближайшей церкви, встал на колени перед иконами и долго молился, как учил его отец, прося у Господа сил и защиты для своей земли и людей. Но внутренний голос подсказывал ему, что для того чтобы победить, он должен искать поддержку всех своих предков, тех, что были до него, и до новой веры. Дождавшись вечера, Алёша покинул стены Киева и углубился в лес, в котором, по слухам, стояла старая языческая статуя.
Он добрался до каменной фигуры — массивной, покрытой мхом, с глубокими, суровыми чертами лица, напоминавшими лицо древнего духа. Алёша преклонился перед старым божеством, его слова были тихими, но полными глубокой решимости:
— О духи земли русской! Если я вам не чужой, как не чужие мне ваша сила и мудрость, встаньте рядом со мной в битве с этим врагом. И будет слава ваша пребывать, пока есть память обо мне!
В этот момент неподалёку, услышав его голос, появились язычники. Подозрительно поглядывая на него, они медленно окружили его, но, видя, что богатырь не разрубает статую, а напротив, преклоняется перед ней, они молча склонили головы, принимая его как брата. Алёша встал, поблагодарил их взглядом и, почувствовав себя окрылённым поддержкой предков, вернулся в город.
Наконец настал день боя. Народ с волнением ждал великого сражения, и когда Тугарин появился перед стенами Киева на спине своего ящера, у всех перехватило дыхание. Чудище, поддерживаемое свежеподлатанным крылом, парило в воздухе, а Тугарин с яростью метнул первый снаряд — амфору, полную горящего масла. Взрыв огнём охватил землю, а дым поднялся над полем.
Алёша Попович, сидя на своём верном коне, уверенно погнал его вдоль городских стен, уворачиваясь от огня и снарядов Тугарина. Каждый удар озарял поле вспышками, и земля горела под ногами. Тугарин с яростью выкрикнул:
— Ты, жалкий русич, не убежишь! Смерть настигнет тебя — я погублю и тебя, и землю твою!
Он поднял своё копьё, целясь в спину Алёши, и уже готовился метнуть его с яростью отчаянного зверя. Но в этот миг небо, которое ещё мгновение назад было ясным, стало заволакиваться чёрными тучами, и ветер принёс с собой первые капли дождя. Князь Владимир, наблюдавший за битвой со своих палат, воскликнул:
— Слышите? Это не просто дождь — это ответ небес, что защищают землю русскую и тушит пожары тугарина!
Тугарин на миг отвлёкся, взглянув на тучи, и в этот миг начался настоящий ливень. Крыло ящера, хоть и скреплённое протезом, не выдержало, промокло и стало тяжёлым. В отчаянном рывке Тугарин пытался поднять его вверх, но конь-ящер заскользил в воздухе барахтаясь, а затем рухнул с высоты, разбиваясь о землю. Тварь издала последний хрип и скончалась, сломав себе шею. Тугарин оказался зажат под массивной тушей, не в силах освободиться.
Алёша, подойдя к Тугарину, увидел его попытки выбраться из-под тела ящера, но лишь презрительно фыркнул.
— Вот тебе, самозваный змей, что людей наших пожирал! Ты — не воин, не богатырь. Ты обманщик и лжец.
С этими словами Алёша поднял меч и одним точным ударом срубил голову Тугарину. Из раны вместо крови потекла густая чёрная жидкость, покрывшая землю.
Сразу после победы Алёша отправился в княжеские палаты, держа за волосы отрубленную голову Тугарина. В палате князя Владимира уже собрались бояре и воеводы, шумно обсуждая исход битвы и восхваляя силу Алёши. Когда двери распахнулись, и Алёша вошёл, все разговоры стихли. С суровым лицом и холодным взглядом он шагнул вперёд и, не говоря ни слова, швырнул голову Тугарина на стол перед князем.
Чернильная жидкость, которая текла из разрубленной шеи, растеклась по столу, оставляя тёмный след, и князь, поражённый, поднял руку, призывая всех к молчанию.
— Велика твоя служба, Алёша Попович, — сказал князь, вглядываясь в ужасающее зрелище перед ним. — Ты освободил землю русскую от этой угрозы. Славься имя твоё и честь твоя, богатырь ступай на службу ко мне!
Сидящие бояре и воеводы дружно поднялись и стали славить Алёшу, восхваляя его подвиг.
ПЕРВАЯ ЧАСТЬ ПРО ИЛЬЮ МУРОМЦА <<<ГОСОПДА ЖМИТЕ СЮДА