Выход из тупика #3. Интеллигенция, дворянство, духовенство

Преподаватели мужской классической гимназии, 1914 г.

Интеллигенция

К 1917 г. численность интеллигенции в России оце­нивалась в 1,5 млн. человек (включая чиновничество и офице­ров). Наиболее крупной группой накануне революции 1917 г. были учителя (195 тыс.) и студенты (127 тыс.). Врачей было 33 тыс., инженеров, адвокатов, агрономов -- по 20-30 тыс.

Социальная философия русской интеллигенции представляла собой противоречивое сочетание идеалов свободы гражданского об­щества с мессианским, в основе своей религиозным идеалом правды и справедливости, свойственным обществу традицион­ному и именно в русской истории. Н.А.Бердяев писал, что ин­теллигенция «была у нас идеологической, а не профессиональ­ной и экономической, группировкой, образовавшейся из разных социальных классов».

Приняв идею свободной личности, русская интеллигенция не могла согласиться с традицией западно­го общества, которая представляла человека как конкурирующего индивида, вынужденного непрерывно нано­сить ущерб ближнему в борьбе за своё существование. Тем, кто был воспитан на Пушкине, Толстом и Достоевском, было невозможно принять в целом рационализм Джона Локка, согласно которому разъединение людей оправданно, ибо «никто не может разбогатеть, не нанося убытка другому». Если для западного интеллектуала, проникнутого рационализмом Просвещения, идеалом был поиск «правды как ИСТИНЫ», то для русского интеллигента этот идеал неразрывно сочетался с поиском «правды как СПРАВЕДЛИВОСТИ». Как писал Н.А.Бердяев, «у Достоевского есть потрясающие слова о том, что если бы на одной стороне была истина, а на другой Хрис­тос, то лучше отказаться от истины и пойти за Христом, т.е. по­жертвовать мёртвой истиной пассивного интеллекта во имя живой истины целостного духа».

В результате русская интеллигенция, проведя огромную ра­боту по разрушению легитимности российского самодержавия, не смогла стать той духовной инстанцией, которая взяла бы на себя легитимацию государства буржуазного. Напротив, значи­тельная и очень авторитетная часть ин­теллигенции заняла определенно антикапиталистические пози­ции. Это особенно проявилось в движении народников, видящих ядро будущего свободного общества в крестьянской общине, а затем и в социал-демократии, принявшей постулат марксизма об освободительной миссии рабочего класса.

Важным духовным условием, повлиявшим на ход развития революции и последующего советского периода, было сильное влияние на культурный слой России марксизма. Это огромное по масштабам социальное, философское и экономи­ческое учение. Лично я, Игорь Гусев, терпеть не могу К.Маркса за его русофобию и антиславянизм, но признаю его значение как социального философа.

Дав непревзойдённую по своим познавательным возможнос­тям методологию анализа капиталистического хозяйства, марксизм оказал огромное влияние на всех экономистов. В начале XX века С.Н.Булгаков писал в «Философии хозяйства»: «Практически все экономисты суть марксисты, хотя бы даже ненавидели марксизм». Заметим, что тогда, во времена быстрого хозяйственного развития России, воздействие эконо­мистов на сознание интеллигенции и всей читающей публики было очень значительным.

Именно эти качества, созвучные традиционным идеалам русской культуры, объясняли тягу к марксизму. Влия­ние марксизма испытали не только социал-демократы, но и не согласные со многими его постулатами народники и даже анар­хисты. На деле весь культурный слой России и значительная часть рабочих находились под его влиянием. Это была первая мировоззренчес­кая система, в которой на современном уровне ставились ос­новные проблемы бытия, свободы и необходимости. Как ни покажется это непривычным нашим православным патриотам, именно марк­сизм пробудил в предреволюционной России тягу к религиозной фило­софии.

От буржуазных ценностей интеллигенцию отделяла не толь­ко мировоззренческая пропасть, но и социальные условия жиз­ни. Вопреки расхожему мнению времён перестройки, основная масса интеллигенции в России накануне революции 1917 г. по уровню материального благосостояния относилась к бедному большинству народа.

При обследовании школ Смоленской губернии в одной из анкет можно было прочесть: «Жизнь каторжная. Материальное положение сельского учителя ниже всякой критики. Приходится голодать в полном смысле слова, быть без обуви и одежды, а своих детей оставлять без образования». Так что сам быт большинства интеллигенции вовсе не побуждал её в социальных конфликтах быть на сторо­не капитала. Интеллигент был трудящимся.

Интеллигенция сочувствовала революции, имея в виду её ос­вободительное, а не буржуазное начало, а молодое поколе­ние -- студенты активно участвовали в выступлениях рабочих и крестьян.

Дворяне

Их можно включить в число интеллигенции, с той лишь оговоркой, что дворянская интеллигенция, в отличие от разночинской, имела определённые сословные привилегии. С.Н.Булгаков писал: «Ах, это сословие! Было оно в оные времена очагом рус­ской культуры, не понимать этого значения русского дворянст­ва значило бы совершать акт исторической неблагодарности, но теперь это -- политический труп, своим разложением отрав­ляющий атмосферу, и между тем он усиленно гальванизирует­ся, и этот класс оказывается у самого источника власти и влия­ния. И когда видишь воочию это вырождение, соединённое с надменностью, претензиями и, вместе с тем, цинизмом, не брезгающим сомнительными услугами, -- становится страшно за власть, которая упорно хочет базироваться на этом элементе, которая склоняет внимание его паркетным шёпотам».

Бал цветных париков во дворце графини Елизаветы Шуваловой, С.-Петербург, 1914 год.

Духовенство

Особым было положение русского духовенства. В начале века Цер­ковь стала, по сути, частью государственной машины Россий­ской империи, что в условиях назревающей революции послужило одной из причин падения её авторитета в массе населения.

Полезно вспомнить, что кризис Церкви вовсе не был следствием действий большевиков-атеистов. Он произошёл гораздо раньше и связан был именно с позицией Церкви в момент разрушительного вторжения капитализма в русскую жизнь. Согласно отчётам военных духовников, когда в 1917 году Временное правительство освободило православных солдат от обязательного соблюдения церковных таинств, про­цент причащающихся сразу упал со 100 до 10 и менее.

В среде православных крестьян России в начале века идея «всеобщего предназначения имеющегося добра» казалась самоочевидной и её противники выглядели просто злонамеренными людьми. Хотя Православие избегало явного изложения социальных док­трин, в духовно-религиозном плане частная собственность все­гда трактовалась как небогоугодное устроение. Красноречивый тому пример -- поучения преподобного Симеона Нового Богослова (949—1022 гг.).

Вот что говорит пр. Симеон в Девятом «Огласительном сло­ве»: «Существующие в мире деньги и имения являются общими для всех, как свет и этот воздух, которым мы дышим, как паст­бища неразумных животных на полях, на горах и по всей земле. Таким же образом всё является общим для всех и предназначе­но только для пользования его плодами, но по господству ни­кому не принадлежит. Однако страсть к стяжанию, проникшая в жизнь, как некий узурпатор, разделила различным образом между своими рабами и слугами то, что было дано Владыкою всем в общее пользование. Она окружила всё оградами и закре­пила башнями, засовами и воротами, тем самым лишив всех остальных людей пользования благами Владыки. При этом эта бесстыдница утверждает, что она является владетельницей все­го этого, и спорит, что она не совершила несправедливости по отношению к кому бы то ни было».

В другом месте Девятого «Слова» осуждение частной собст­венности носит ещё более резкий характер: «Дьявол внушает нам сделать частной собственностью и превратить в наше сбережение то, что было предназначено для общего пользования, чтобы посредством этой страсти к стяжанию навязать нам два преступления и сделать виновными вечного наказания и осуж­дения. Одно из этих преступлений -- немилосердие, другое -- надежда на отложенные деньги, а не на Бога. Ибо имеющий от­ложенные деньги... виновен в потере жизни тех, кто умирал за это время от голода и жажды. Ибо он был в состоянии их напи­тать, но не напитал, а зарыл в землю то, что принадлежит бед­ным, оставив их умирать от голода и холода. На самом деле он убийца всех тех, кого он мог напитать».

Отрицание помещичьей собственности на землю приобрета­ло таким образом не только политический, но и религиозный характер.

Н.И.Бердяев писал: «Для многих русских людей, привыкших к гнёту и несправедливости, демократия представлялась чем-то определённым и простым, -- она должна была принести вели­кие блага, должна освободить личность. Во имя некоторой бес­спорной правды демократии мы готовы были забыть, что рели­гия демократии, как она была провозглашена Руссо и как была осуществлена Робеспьером, не только не освобождает личности и не утверждает её неотъемлемых прав, но совершенно подав­ляет личность и не хочет знать её автономного бытия».

Итак, Россия никогда не была «гражданским обществом» свободных индивидов. Говоря суконным языком, это было сословное общество (крестьяне, дворяне, купцы, духовенство). С на­смешкой либеральные социальные философы называют этот тип общества: «тёплое общество лицом к лицу». Откровен­ные же идеологи рубят честно: тоталитаризм. Если по-русски, ВСЕЕДИНСТВО. Как ведут себя люди такого общества, когда им вдруг приходится создавать власть (их обязывают быть «демо­кратами»)? Это мы видим сегодня и поражаемся, не понимая, -- народ выбирает людей никчёмных, желательно нерусских, и очень часто почти уголовников.

В антисоветской идеологической кампании в годы перестройки была популярна мысль о якобы благодатном развитии России в конце XIX -- начале XX века, прерванном революцией. «Россия, которую мы потеря­ли». Мысль эта глубоко ложная. Наши «демократы» и «патрио­ты-антисоветчики» обосновывают её с помощью грубых подта­совок.

Говорят, например, о быстром росте промышленности. Да, в России развивалась та самая «дополняющая Запад» промыш­ленность, почти целиком принадлежавшая иностранному капиталу. Вот каково было поло­жение к 1910 г. В металлургии банки владели 88 % акций, 67 % из этой доли принадлежало парижскому консорциуму из трёх банков, а на все банки с участием (только участием!) русского капитала приходилось 18 % акций. В паровозостроении 100 % акций находилось в собственности двух банковских групп -- парижской и немецкой. В судостроении 96 % капитала принад­лежало банкам, в том числе 77 % -- парижским. В нефтяной промышленности 80 % капитала было в собственности у групп «Ойл», «Шелл» и «Нобель». В руках этих корпораций было 60 % всей добычи нефти в России!

В дальнейшем захват российской промышленности и торгов­ли иностранным капиталом не ослабевал, а усиливался. В 1912 г. у иностранцев было 70 % добычи угля в Донбассе, 90 % добычи всей платины, 90 % акций электрических и электротехнических предприятий, все трамвайные компании и т.д.

Общество «Продуголь», являясь распорядительным органом синдиката каменноугольных предприятии Донецкого бассейна, находилось в полном подчинении особой заграничной организации названных предприятий -- парижского комитета. К началу Первой мировой войны в Рос­сии был искусственно организован «угольный голод», и по­вышены цены на уголь.

При сумме государственных доходов России в 1906 г. 2,03 млрд. руб. государственный долг составил 7,68 млрд., причём на 3/4 это был внешний долг. Дефицит госбюджета в России составлял почти 1/4 доходов и покрывался займами. Финансо­вое положение государства было крайне неустойчивым.

С этим положением царское правительство справиться не смогло. Но в таком же состоянии были дела и при Временном правительстве -- восстановление экономического и политичес­кого суверенитета России было невозможно без того, чтобы за­тронуть интересы иностранного капитала, который вступил в союз с отечественным криминальным капиталом. А пойти на это либералы, понятное дело, не могли. Вот выдержка из до­клада министра юстиции Временного правительства В.Н.Переверзева на III съезде военно-промышленных комитетов в мае 1917 г.: «Спекуляция и самое беззастенчивое хищничество в об­ласти купли-продажи заготовленного для обороны страны ме­талла приняли у нас такие широкие размеры, проникли на­столько глубоко в толщу нашей металлургической промышлен­ности и родственных ей организаций, что борьба с этим злом, которое сделалось уже бытовым явлением, будет не под силу одному обновлённому комитету металлоснабжения.

Хищники действовали смело и почти совершенно открыто. В металлургических районах спекуляция создала свои собствен­ные прекрасно организованные комитеты металлоснабжения и местных своих агентов на заводах, в канцеляриях районных уполномоченных и во всех тех учреждениях, где вообще нужно было совершать те или иные формальности для незаконного получения с завода металла… При желании можно было бы привести целый ряд очень ярких иллюстраций, показывающих, с каким откровенным ци­низмом все эти мародёры тыла, уверенные в полнейшей безна­казанности, спекулируют с металлом, предназначенным для обороны страны».

Парни в таких разных шляпах...

Народ российский. Начало XX века

Февральский переворот 1917 года – был ли выбор?

Роль политического масонства. Миф, или реальность?