Лежать на кровати с туго связанными запястьями и лодыжками казалось невыносимым, но даже не это было хуже всего. Куда тяжелее ждать, когда он вернётся. Или хоть кто-нибудь зайдёт проведать пленницу — теперь уже официально, без экивоков. Маша тут не гостья, а пленница, инкубатор для выращивания наследника.
Порой до её слуха долетали слабые шаги или шорохи, но очередной порыв надежды или отчаяния снова оборачивался пшиком.
Руки-ноги затекли, ремни больно впивались в кожу.
Когда ручка двери провернулась с громким щелчком, Маша невольно съёжилась и упёрла подбородок в ключицу. Мужская фигура перегородила проём, виноватый взгляд мазнул по пленнице и упёрся в стену ровно над её головой.
Для начала она сосчитала до трёх, затем придала голосу максимум шарма и выразительности:
— Мне тут одиноко. Без тебя.
Кадык смешно скакнул вверх-вниз. Гоша неторопливо приблизился, всё ещё ожидая подвоха.
— Тебе удобно? Пить хочешь?
Он проверил ремни, сунул под нос флягу с трубочкой для питья. Через соломинку вода отдавала неприятной сладостью, но не в её положении привередничать, и Маша принялась жадно глотать.
— Голодная? — он заботливо поправил подушку, но случайно коснулся голого плеча и отдёрнул руку, словно сделал что-то запретное. Словно не его ребёнка она носила.
— Спасибо, нет. В туалет хочу.
Гоша деловито кивнул, отставил флягу на столик, нагнулся и достал откуда-то из-под кровати хромированную посудину вполне ясного назначения. И одобряюще улыбнулся.
Маша потеряла дар речи — значит, всё те разы, когда они предавались любви, прямо под матрасом хранилась утварь для ухода за пленницей? Заранее запасённая? Закончив дело, она проговорила уже менее энергично:
— Гоша, мне кажется, что я… поторопилась с выводами. Зря тебя не слушала, зато я умею признавать свои ошибки! И обещаю, отныне никаких скандалов. Буду паинькой, буду во всём слушать только тебя.
— Хорошо, — кровать прогнулась под тяжестью второго тела.
Гоша скрестил ноги по-турецки и участливо поправил ярко-розовую тесьму милых домашних шортиков, купленных парой всего неделю назад, когда оба ещё не знали о беременности — он платил, а она радовалась возможности покупать всё, что вздумается. Конечно, от Гоши потребовались океаны терпения и уговоров, чтобы Маша избавилась от комплексов и научилась тратить честно заработанные чужие — то есть его — деньги. Она поверила в сказку. В мечту.
Ну и где они теперь, те двое глупых влюблённых из сказки?
Его пристальный взгляд постепенно теплел и стал таким нежным, что Маша почувствовала бы себя королевой, если бы не горькая реальность. Она пленница в доме, который обещал стать самым счастливым местом на земле. Пленница у лживого чудовища.
— Мне будет трудно, очень трудно снова начать доверять тебе, но я всё же пойду навстречу и тоже кое-что пообещаю, — его рука соскользнула с бедра, но осталась в опасной близости от ноги, — потому что люблю тебя. Когда ты докажешь, что не станешь вредить себе и ребёнку, постепенно — не сразу — ты получишь больше свободы. Ремни пока необходимы, но я уверен, что это не навсегда. Видишь, я тоже умею слушать.
Маша сдержала порыв плюнуть в подёрнутое грустью холёное лицо.
— Я никогда — слышишь, Гоша? — никогда не наврежу ребёнку.
— Нашему ребёнку, — зачем-то уточнил он.
— Нашему ребёнку, — торжественно и вдохновенно пообещала она.
— Прекрасно. Честно, я рад. Ты осознала главное, это уже кое-что. Со временем тебе будет позволено… Скажем, передвигаться в кресле. Ты сможешь смотреть в окно, даже выезжать в сад!
Необыкновенное оживление передалось от глаз к кончикам пальцев, и Гоша в три прыжка подскочил к крепкому на вид сундуку. Лязг запоров возвестил о недолгом сопротивлении, и пыльные недра отдали несуразную до предела конструкцию. В ней угадывалось кресло с двумя колёсами наподобие цирковых, но обилие ремней затрудняло разглядывание хромированного скелета.
— Вот, смотри, какая вещь! — Гоша ловко совместил невидимые пазы, и страшилище действительно превратилось в кресло.
— И мне можно будет?..
— Да! Но когда ты докажешь, что стоишь доверия.
Сладкое питьё застряло на пути к желудку, и Маша чуть не пропустила первый приступ дурноты. Слабость накатывалась волнами, зрение подводило, но она успела вытаращить глаза на пальцы, цепко держащие чёрные рукояти позади опоясанной ремнями спинки.
Через миг кресло и кукловод исчезли в тумане.