- Тише… Не ори только, а то сейчас все вскочат. Выйди сюда.
Аленка села на кровати, кое-как очнулась от тяжелого, нехорошего сна, глянула на Прокла, который спал, разинув рот, как маленький, глянула в сторону окна, откуда шел звук. Уже прошло больше десяти лет с тех пор, как пропала Ровена, все в их жизни изменилось, дети разлетелись кто куда, дом опустел, только летала по нему, как светлый ангел Лия, работа спорилась у нее в руках, дом сверкал, огород был ухожен, как будто на нем работала бригада, на скотном дворе порядок, а все вроде между делом. Да и училась она идеально, собиралась в Саратовский медицинский, а поступить туда - не забалуешь особенно. Аленке только и радости было, что от дочери, да еще когда приезжали к ним дети. Вот тогда дом совсем оживал, становился снова радостным и шумным, теперь по нему бегали и внуки. Сейчас они тоже ждали гостей, на носу уже был Новый Год да Рождество, завтра Прокл собирался на санях в лес за елкой, разрешили ему в лесхозе взять одну.
- Кто там? Надька, ты?
Надежда была их новой соседкой, отстроились они с мужем, похожим на гнома-лесовика, недавно, приехали на крупозавод поднимать, да и остались. Аленка подружилась с молодой, немного разбитной бабой, что-то в ней было такое радостное, светлое, чистое и постоянное, от нее даже душа отмякала, вроде горести уходили. А горести были в их жизни с Проклом. Мишаня погиб недавно, разбился в учебном полете, у Анечки второй ребеночек родился нездоровым, вот она жизнь…
- Какая я тебе Надька. Глаза протри. Выйди во двор, говорю.
Аленка, скрипя теперь вечно больной спиной, встала, сунула ноги в обрезанные валеночки, ничего не понимая подошла к окну и охнула, осев на табурет. За окном. вся белая от бушующей всю ночь метели стояла Эсма. Если бы не голос, Аленка и не узнала бы чертову ведьму, та, как будто скинула двадцать лет, стояла, выпрямившись, как струна, сверкала огромными черными глазищами. Аленка накинула шубу, намотала кое-как платок, вышла во двор, с опаской глядя по сторонам скользнула за калитку.
- Здесь я. Подойди…
Аленка подошла к ведьме, с изумлением посмотрела в ее лицо. Оно было молодым и почти неузнаваемым, по упругим смуглым щекам текла вода от тающего снега, хлопья цеплялись за ресницы, и повисали на них, как кусочки ваты на елочных иголках,но тоже таяли, превращаясь в слезинки. Волос было не видно под темным блестящим платком, а вот брови - тонкие, разлетающиеся к нежным впадинкам висков были черными, как нарисованными.
- Что это с тобой, Эс? Это вообще - ты?
Эсма ухватила Аленку за руку, потащила за собой, завела за угол дома, туда, куда не доставал свет от уличного фонаря
- Страшные дела они творят, Алена. Два ведьмака - сила жуткая. Меня, вон видишь, вернул, годы назад откатил, я снова жена ему. А Ровена - дочь. Так она, дочь эта, похуже отца будет, дьяволица настоящая. Но…
Эсма обернула воровато, глаза сверкнули,как будто в них полыхнул огонь, прошипела
- Но в ней силы своей нет еще. Она отражение. И если его не будет, так она вернется. Снова станет нормальной, поболеет немного, да выздоровеет, а душу сохранит. И я…
Эсма вдруг замолчала, отвернулась в сторону, и Аленка поняла, что она плачет. Аленка взяла ее за худенькие плечи, попыталась повернуть к себе, и она повернулась, подставила влажное от слез лицо лунному свету - луна вдруг вырвалась из плена снежных туч, осветив улицу.
- А я уйду скоро, чувствую. И не хочу туда, куда они манят. Спастись хочу, Лен… Помогите мне.
Аленка молчала. Она не понимала, чего хочет от нее эта женщина, но чувствовала опасность. Острое было чувство, как игла, попавшая в сердце
- Эс… Я то что могу? О чем ты?
Эсма вдруг взяла ее обеими руками за щеки, приятнула лицо к своему, обдала запахом волчьим и адским, сказала
- Не ты. Ангел твой. Она может, только она. И ты должна ей показать дорогу. И я.
Эсма пропала в сполохах вновь грянувшей метели, сунув в руку Аленки какой-то влажный комок. И когда она, спрятавшись в кладовке, в свете фонаря развернула листок, которым оказался этот комок, то увидела что-то, начерченное тонким карандашом на желтой бумаге. И надпись внизу. Там, летящим почерком, были написаны два слова . “Отдай ей”.
Весь день Аленка провела, как в тумане. Сунув чертову схему в карман своего старого тулупа, висящего на погребице, она ходила, как потерянная, слоняясь из угла в угол. Ее просто разрывала изнутри мысль о том, что сейчас спасение Ровены в ее руках. А она его, это спасение, держит в драном старом тулупе, похоронив там даже мысль о спасении девушки. И сказать об этом ей некому.
…
Лия что-то с силой терла в здоровенном корыте. Ее золотая коса моталась по стройной спине, как будто ее вспугнули и она хотела убежать от этой взбалмошной девчонки. Волосы искрились в ворвавшемся в дом солнечном лучике, метель прошла бесследно и яркий солнечный день затопил село сияющим светом. Когда Аленка подошла, Лия подняла на мать покрасневшее лицо, глянула своими синющими глазами, улыбнулась
- Мам, твой тулуп нашла, вот в порядок привожу. Батя меня с собой зе елкой взять обещал. А он у тебя, как в сказке у Снегурки - белый, тепленький. Только грязнючий. Я его содой с солью, а потом снегом обобью. Ты не сердишься?
Аленка помотала головой, дождалась, когда дочка выскочит на секунду на кухню, пошарила по карманам. А схемы там не было. Пропала. Бесследно.