Дочитав роман Роберта Сильвестра "Вторая древнейшая профессия", Ольга позвонила Федору Антоновичу.
- Только что дочитала Сильвестра. Страшно! Ну предположим, что принципиальность, которой вы нас напутствовали, и что у нас дело трудное... но при "боссе" она ж невозможна совсем...
Федор Антонович молчал.
- Вы почему молчите?
- Потому что прочел еще вчера и твоего звонка заждался... Хочется поговорить. Позволь прийти к тебе.
Ольга молчала не решаясь. От обращения на "ты" и настойчивости Федора Антоновича на нее повеяло чем-то тревожным. До этого они лишь изредка перезванивались или встречались в редакции.
- Ну так я приду,- поняв, решил он за нее.
В комнате Ольги не было безделушек, выдающих праздность обитателя, только необходимое, но и предельный лаконизм ее убранства говорил о вкусах и пристрастиях хозяйки. Кровать, столик для пишущей машинки, он же туалетный и обеденный. И книги, книги: они лежали стопками на подоконнике, стояли на книжной полке, валялись на кровати и под ней. Книга разрозненные, видно, любимые: Джека Лондона "Мартин Иден", Достоевского "Идиот", "Былое и думы" Герцена, Сомерсет Моэм "Луна и грош", Мюржо "Сцены из жизни богемы", "Жорж Санд" и "Прометей" пера Моруа, "Жан Кристоф" и "Очарованная душа" Роллана, максимы Шамфора, Честерфильда, дневники Делакруа, Ренара, Льва Толстого, и уж, конечно, любимец Ольги Стефан Цвейг. Он был даже представлен полностью: все семь голубеньких томов. Среди книг на столе устойчивая керамическая вазочка с чайной розой, миниатюрный театральный бинокль, сумочка, программки, в пластмассовом стакане карандаши, исписанные до дерева...
Федор Антонович высыпал их на стол и начал чинить, давая Ольге возможность успокоиться.
- Ты, случайно, не дочь Диогена? - поинтересовался он.
- Нет, я его убежденная последовательница,- ответила Ольга, оценив его такт. Конечно же, он заметил, что она смутилась и великодушно сажал на любимого конька - словесную полемику.- Живу по известной пословице, не имей сто рублей, а имей сто друзей, обогащаюсь тоже по не менее известному принципу: если у вас есть яблоко и у меня есть яблоко и мы обмениваемся ими, то и у вас и у меня остается по одному яблоку. Если же у вас есть идея и у меня есть идея и мы обмениваемся идеями, то у каждого из нас будет уже по две идеи...
- Да, Бернард Шоу был неглупым человеком,- согласился Федор Антонович.
- Надеюсь вы не за то, чтобы я следовала дуракам...- улыбнулась уже немного успокоившаяся Ольга.
Во фланелевом халатике, в домашних тапочках похожая на слегка пополневшую спортсменку, она торопливо наводила в своей маленькой комнатке относительный порядок, о полном, образцовом здесь, видимо, и понятия не имели. И, странно, Федор Антонович это ей легко простил.
Ольга подлила воды в вазу с уже теряющей лепестки розой. Федор Антонович пожалел, что не имеет права прийти к ней с букетом. О ее страсти к цветам он знал давно, еще после анекдотического "похищения" ею яблоневого цвета, о чем прочел в университетской многотиражке юмореску Черных, характеризующую патриотизм жителей города-сада.
Они разговорились, с радостным изумлением открывая почти полное единомыслие, пораженные этим и еще не верящие, что на чем-нибудь не споткнутся, потому что интимная неудовлетворенность у обоих была застарелой, болезненной и любое несоответствие могло нарушить их абсолютное доверие. И поэтому в этот вечер счастливого открытия духовного родства им было не до выяснения их сложных отношений, только невольно подчинившись ему, она тоже перешла на "ты". Перешла даже как-то не заметив этого, с доверчивостью истосковавшегося по единомышленнику человека, делясь с ним своими надеждами и опасениями. Но интимность не любит освещения и огласки, и в темном коридоре, когда успокаивая взволнованную Ольгу, Федор Антонович забрал ее руку в свою, она вдруг сказала о том, о чем думала весь этот вечер.
- Я и не предполагала, что возможность быть совершенно откровенной и понятой может доставить такое высокое наслаждение.
Следующая глава >>>>>>