Как США используют концепции мягкой, жёсткой и умной силы во внешней политике?

Статья главного редактора информационно-аналитического издания "Геополитика" Леонида Владимировича Савина «Жёсткая», «мягкая» и «умная» сила во внешней политике США» альманаха «Солнце Севера. Теория гегемонии и контргегемонии».

Что такое Power

Для начала нужно проанализировать понятие самой власти с позиции англо-саксонской геополитической мысли, поскольку это чужеродный термин. В английском языке слово power в зави­симости от контекста, а иногда и одновременно означает власть, господство и силу, мы будем употреблять это слово без перевода. Power является по своей природе как материальной (экономиче­ская власть денег или ресурсов, наличие физических средств для принуждения, такие, как оружие и персонал), так и психологи­ческой (легальная, религиозная или научная власть, интеллекту­альный и социальный престиж, харизма, иллюзорная или дей­ствительная репутация) - и обе разновидности служат для обес­печения дипломатической или военной мощи [1].

По своей природе, которая является ни хорошей, ни пло­хой, power проявляется везде по-разному, что зависит от специ­фики общества. В различных местах в разные времена власть и господство имели совершенно различное распространение. Власть испанского короля Филиппа II опиралась на землевла- дельцев-аристократов, но европейская сила, связанная с город­скими банкирами, смогла превозмочь его военное превосходство. А в США во время Вьетнамской войны давление разношерстной политической коалиции вынудило руководство страны завер­шить военную кампанию. Немало примеров может набраться и в русской истории.

Поэтому для любого стратега главной проблемой является определение, где и в какую форму будет воплощена power, а также идентификация тех точек (в нашем случае это важно), где применение военной силы будет наиболее эффективным [2].

Профессор Гарвардского университета Джозеф Най и быв­ший Госсекретарь США Ричард Эрмитаж сформулировали ос­новной принцип современных разновидностей power: «Power - это возможность влиять на поведение других для получения же­лаемого результата» [3].

При этом Эрмитаж и Най отмечают, что исторически power зависела от таких критериев, как размер страны и численность ее населения, природные ресурсы, экономическая мощь, военная сила и социальная стабильность. А источник любой power в первую очередь зависит от контекста. Hard power («жесткая» сила) дает возможность странам использовать метод кнута и пряника для того, чтобы получить желаемый результат. Soft power («мяг­кая» сила) дает возможность привлекать людей на свою сторону без применения насилия. Для soft power фундаментальной осно­вой является легитимность. Smart power («умная» сила) не явля­ется ни hard, ни soft, а представляет собой комбинацию обеих.

Cпециалисты по сетевым войнам предлагают аллегориче­ские трактовки hard и soft power для оказания политического вли­яния. Например, Аркилла и Рондфельд описывали soft power как «маяк, зажженный на скале» [4].

«Умная» и «гибкая» сила

Эрмитаж и Най в 2007 году определили формулу для буду­щей стратегии Америки: «smart power означает развитие интегри­рованной стратегии, ресурсной базы и инструментария для до­стижения целей США, которые предусмотрены и hard, и soft power» [5]. Они также констатируют, что во внешней политике США ранее больше использовали hard power, так как ее действия были прямолинейны, а основы ее могущества видимы для внеш­них акторов.

Следует отметить, что доклад по smart power, сделанный под руководством Ная и Эрмитажа в 2007 году на базе анализа раз­личных подходов по отношению к утилизации власти в между­народных отношениях был намеренно подготовлен за год до президентских выборов в США, на которых победил Обама. Его цель заключалась в том, чтобы предложить данные исследования в качестве программы внешней политики будущего президента, не зависимо от того, кто победит - Обама или МакКейн. Госсек­ретарь Хилари Клинтон публично подтвердила принятие этой программы, сказав, что США в дальнейшем будут применять smart power.

Согласно этому докладу целью внешней политики США должно было быть сохранение и пролонгирование своего высо­кого положения. Достижение этой цели невозможно без наличия союзников и партнеров, которые хотят и могут помочь США определять и действовать в приоритетных направлениях.

Для этого США должны сконцентрироваться на пяти клю­чевых пунктах:

• альянсы, партнерство и институты: необходима перестройка основ, которая будет учитывать глобальные изменения;
• глобальное развитие: выработка унифицированного подхода, начиная с общественного здравоохранения;
• общественная дипломатия: повышение качества доступа к международному знанию и процессу обучения;
• экономическая интеграция: увеличение выгоды от торговли для всех людей;
• технологии и инновации: они должны быть направлены на во­просы изменения климата и энергетической безопасности [6].

Реализуя на практике эти пункты, Джозеф Най активно продвигает идею smart power и среди союзников США, пытаясь вовлечь их в орбиту американского влияния. В частности, его ре­комендации были тщательно изучены японским правительством для выработки новой стратегии в отношении внешней и оборон­ной политики [7]. Европейские мозговые центры и политологи также анализируют возможности применения той или иной вла­сти-силы по отношению к своему региону. Например, после изу­чения специфики своего географического окружения для Хорва­тии был предложен план применения soft power, основанный на природных, культурных и духовных ценностях хорватов и ими­дже страны на международной арене [8]. Сам Най выразил свои идеи с примерами о применении smart power в книге The Powers to Lead, вышедшей в феврале 2008 года.

Smart power, как и следовало ожидать, подверглось различ­ным толкованиям. Военный аналитик и обозреватель Дэвид Экс считает, что «множество инициатив Обамы в духе smart power яв­ляются расширенными версиями уже существующих программ, которые были запущены во время второго срока Буша» [9]. Тем не менее, по его оценкам smart power будет доминирующим направлением в американской военной стратегии в ближайшее время.

Если брать конкретные примеры, то одним из них является Конго, где, помимо подготовки вооруженных сил под руковод­ством американских инструкторов, запущена программа, направленная на предотвращение сексуального насилия, что было серьезной проблемой в этом регионе за последние годы. Кроме того, в рамках smart power в Киншасу вместе с новым кон­тингентом вооруженных сил США были отправлены сто человек медицинского персонала из национальной гвардии США, кото­рые две недели бесплатно обслуживали конголезцев. «По мне­нию одного из офицеров США, лучшая проверка на smart power состоит в том, что, когда миссия в Западной Африке заканчива­ется, вам говорят, что будут рады вас видеть в любое время» [10].

Вспышка насилия, охватившая эту страну в сентябре 2016 года, позволяет усомниться в эффективности реализации smart power по американским методам. Возможно, определенный эффект был достигнут, но явно не для самих конголезцев, кото­рые разделены по сферам влияния. Более того, есть большая ве­роятность, что инициация текущего конфликта как раз и про­изошла с помощью американской smart power.

Много сторонников применения smart power из числа пред­ставителей гражданских лиц считают, что США и их союзники в отношении мусульманских стран посредством экономической помощи, предоставления медицинских услуг, образования и раз­личных видов материального развития должны произвести сдвиг в поддержке кланов и племен от радикального ислама к более секулярным, универсальным ценностям [11]. Поэтому smart power действует как своего рода политический инструмент по нивели­ровке традиционных ценностей различных народов и культур, навязывая исключительно американскую точку зрения.

Интерпретация видов Power

Современный американский политолог Уолтер Рассел Мид развивает идею Ная о hard и soft power в контексте доминирования США, интерпретируя как военную составляющую, так и концеп­цию Антонио Грамши о гегемонии. Он пишет, что hard power де­лится на военную и экономическую составляющие. Первую можно назвать «острой» силой, так как она основывается на силе штыков и можно на своей шкуре почувствовать их действие - если мы бу­дем ей противостоять, то острые штыки будут подталкивать нас в нужном направлении. Это твердый фундамент американской системы. Экономическая составляющая - это «липкая» сила, кото­рая соблазняет и убеждает одновременно. Она представляет со­бой «сеть экономических институтов и стратегий - вовлекает в нашу систему других и затем создает для них такие условия, что им становится трудно ее покинуть» [12].

Soft power также имеет два аспекта: «притягательная» сила американских ценностей, культуры, политики в отношении раз­личных зарубежных обществ и сила, заключенная в определении повестки дня и установлении рамок дискуссии (сила мировой геге­монии по Грамши). «Притягательная сила - ценности, идеи, по­литические шаги, встроенные в нашу систему, - ублажает другие нации. Сила гегемонии создает нечто столь же искусственное и произвольное, сколь с исторической точки зрения сама амери­канская система порядка со времен Второй мировой войны вы­глядит естественной, желанной, неизбежной и устойчивой» [13].

Уолтер Рассел Мид указывает, что «острая» сила США свя­зана с осознанием необходимости подавляющего военного пре­восходства как надежной основы национальной безопасности. «Липкую» силу он сравнивает с хищным растением росянкой, которое завлекает свою жертву приятным запахом, поэтому ее действие, хоть и не предусматривает вооруженное насилие, но в основе не имеет совпадения волеизъявлений.

На эту силу работает влиятельное лобби коммерсантов, банкиров и торговцев, вовлекая в американскую зависимость рынки и производителей. На практике это выражается в созда­нии неравных условий торговли и обмена - страны, которые во­влечены в американскую торгово-финансовую орбиту (имеется в виду также ВТО, Всемирный банк и МВФ) боятся разрыва с США, так как нуждаются в рынках сбыта и одновременно вла­деют ценными бумагами. «Крушение американской эконо­мики - или американской мощи - нанесет колоссальный, непри­емлемый ущерб всему остальному миру», - считает Мид [14].

«Притягательная» сила, конечно, действует не на всех, так как во многих странах не признают, а часто и открыто осуждают американские ценности и суррогатную культуру этой страны. Но у нее несколько элементов, которые включают в себя миро­вую роль США, иммиграцию и гуманитарную помощь, которую Вашингтон оказывает многим государствам.

И, наконец, четвертая сила - гегемония - основана на том, что мировой порядок, поддерживаемый США, был признан ле­гитимным и неизбежным [15].

При этом «острая», «липкая» и «мягкая» силы поддержи­вают силу гегемонии. «Эти три разнородные силы, действуя сов­местно, теряют свою специфику, сливаются в синергетическом потенциале и образуют целое, превышающее сумму составляю­щих его частей» [16].

И даже военная сила, по мнению Мида, не является исклю­чительно «острой», так как имеет и «мягкий» компонент, связан­ный с сетью военных баз США, международным сотрудниче­ством, в том числе посредством НАТО, обучением специалистов со всего мира и гуманитарными программами.

Данный подход Мида показывает более широкий спектр возможностей, чем дихотомию на гуманитарные операции и ве­дение боевых действий.

Как уже было указано, различные страны применяют тот или иной вариант силы и власти в зависимости от определенных критериев. По нашему мнению, Эрмитаж и Най упустили такой значительный критерий как уровень политических прав и свобод в определенном обществе. Если в Западной Европе официально признан высокий уровень демократии и возможностей влиять на принятие решений, следовательно, там должна преобладать soft power. Соответственно в авторитарных обществах будет более прямолинейная политика по отношению к своим гражданам. А так как это будет структурировать модель поведения и поли­тическую культуру, следовательно, и в вопросах внешней поли­тики такие государства будут тяготеть к hard power, доказатель­ством чему служит история Ирака на протяжении последних двадцати лет и ряда других стран.

Адаптивные подходы

НАТО традиционно используют сочетание soft и hard power. Hard - при развертывании необходимых сил по выполнению кол­лективных обязательств по обороне, а также планировании и учениях, направленных на развитие структуры, a soft - чтобы установить соответствующий уровень сотрудничества с сосед­ними государствами с целью снижения или во избежание воз­можных причин конфликта [23]. В последнее время к soft power НАТО следует относить все проекты, которые ведутся по линии Стратегических коммуникаций - научные исследования, образо­вание, откровенная пропаганда и работа с социальными сетями - все эти подходы призваны обеспечить как позитивный имидж альянса, так и обосновать традиционные действия в русле hard power (для чего нужно постоянно стимулировать образ врага - та­ким в НАТО является Россия).

Необходимо отметить, что ряд зарубежных авторов накла­дывает модели применения hard power и soft power на определен­ные исторические отрезки, связанные с установлением государ­ственного строя и проведением политических реформ в той или иной географической среде, где данные концепции до недавнего времени вообще не были известны, например - установление со­ветского строя в Центральной Азии [24]. Современный геополи­тик Эрик Уолберг проецирует оба вида power на определенные этапы империалистической политики стран Запада (Великобри­тания - США), обозначая их как Большая Игра-1, II, III [25].

Безусловно, различные методы применения силы в отноше­нии оппонента проявляются и в подходах по разрешению кон­фликтов. Например, Мартин ван Кревельд считает, что есть два способа победы сильной стороны в неконвенциональном кон­фликте - британский и сирийский. Оба они связаны с воздей­ствием на моральную стойкость противоборствующей стороны. Первый заключается в том, что нужно действовать исключи­тельно законными методами, как поступили англичане в Север­ной Ирландии, когда жесткие военные репрессии ни к чему не привели. Второй - это показательные репрессии. Этот метод эф­фективен, если есть уверенность, что в целевую группу репрес­сируемых попадет руководство заговорщиков (метод Хафеза Асада, который применялся при подавлении исламских фунда­менталистов в городе Хама), при этом к жестким мерам нужно готовиться в тайне и не сожалеть о содеянном.

Эти три вида манипуляций с силой и властью, а также их умелое сочетание заставляют государственных деятелей и ор­ганы власти в разных странах все более тщательно присматри­ваться к проявлениям какой-либо активности. Ведь за вполне без­обидной с виду деятельностью может скрываться первая стадия государственного переворота или одна из деталей спецопера­ции. Не вызывает сомнений, что геополитически сильные иг­роки будут применять комбинацию всех актуальных видов power, а рост числа международных акторов многократно увеличивает возможности технических вариаций.

Рамочные дискуссии

Довольно показательной в плане дискуссии в среде воен­ного сообщества США о значении той или иной силы является монография Колина Грея «Жесткая и мягкая силы: утилита воен­ной силы как инструмента политики XXI века» [26]. Колин Грей предлагает рассмотреть 11 положений для более глубокого пони­мания политического феномена «мягкой» и «жесткой» силы, при этом делая оговорку, что они имеют различный фокус и их можно определить как правильные или неправильные, правильные, но вводящие в заблуждение, или неправильные, но поучительные.

1. Военная сила менее эффективна в качестве инструмента политики XXI века, чем это было в не в столь отдаленном про­шлом.
2. Времена меняются: история следует хронологии, но со­вершенно не линейна.
3. Эффективность военной силы зависит от культуры и об­стоятельств.
4. «Тяжелые времена способствуют появлению мягких принципов».
5. Война может оказаться стратегической хирургией, прово­димая в соответствии с законом политических целей, но также грубой силой или насилием.
6. «Мягкая» сила не является существенно дискреционной, и ее концепция, скорее всего, может ввести в заблуждение, чем просветить.
7. «Мягкая» сила попадает под ошибочную характеристику (в целом неправильную) как альтернатива военной и экономиче­ской мощи.
8. Опасно основывать «мягкую» силу на расчетах и чувстве частого отсутствия мотивации других стран.
9. Сфера политики эффективности «мягкой» силы, как правило, либо структурно стимулирует легкий успех, либо из­лишне противостоит такому влиянию.
10. «Жесткая» и «мягкая» силы должны дополнять друг друга, только если они окажутся стратегически некомпетент­ными и не будут обладать высокой политической эффективно­стью как по отдельности, так и «вместе».
11. «Мягкая» и «жесткая» силы больше стимулируют друг друга, чем заменяют.

Считая «жесткую» и «мягкую» силу полными или частич­ными альтернативами друг друга, Колин Грей делает ряд выво­дов.

Есть случаи, при которых ни «мягкая», ни «жесткая» силы не эффективны для получения преимущества, не говоря уже о победе. Кроме того, есть вероятность, что ни одна их комбинация не сможет принести успех. Ученые, как правило, в состоянии по­стулировать чудо исторически эффективного гипотетического вмешательства, которое должно было привести к успеху, но это могут быть лишь досужие домыслы.

«Мягкая» сила не имеет вариативности. Вполне возможно, что на протяжении большей части американской культуры рас­пространяли и уважали этот факт, но он берется в расчет только в отношении политического выбора. Страны могут проникать друг в друга глубоко некоторыми своими ценностями и практи­ками, одновременно с этим находясь в весьма конфликтных от­ношениях, поскольку интересы их считаются несовместимыми.

Исторически контекст общего взаимного неуважения между антагонистическими обществами и их политиками - не­что необычное. Политика и интересы, которые движут ими - способ подавления многокультурности, не говоря уже о близости. Когда национальные интересы воспринимаются как столк­новение, «мягкая» сила - неэффективна. Существует множество примеров, но самые яркие это: повышение англо-германского антагонизма конца XIX века и американо-японский антагонизм XX века.

В то время как теория «мягкой» силы выдвигает предполо­жение, что американские ценности и культура, как правило, не­которым образом способны кооптироваться «другим» экономи­чески привлекательным образом, исторические свидетельства могут указывать на другое направление. Более точно, в отноше­ниях, где используется «мягкая» сила, есть свидетельства присут­ствия «жесткой» силы. Фукидид (около 400 г. до н. э.) более по­дробно описывает эти явления международных отношений и внешней политики, чем Джозеф Най.

«Мягкая» сила реально и, возможно, часто хороша в малом количестве. Но «мягкая» сила в основном считается пиритом, рассматриваемым как эффективный инструмент (американ­ской) политики.

Но проблема эффективности «мягкой» силы не должна, та­ким образом, восхвалять эффективность военной силы. Задача политики XXI века в действительности состоит в том, что ни «жесткая», ни «мягкая» сила не являются надежными инструмен­тами политики. Ключевая разница между ними двумя, однако, заключается в том, что в то время, как необходимо практически рассматривать военную силу как инструмент политики, напри­мер, такой подход нельзя применить к «мягкой» силе. В отличие от американской «мягкой» силы, ее военная мощь не является присущей данностью. Возможность угрожать и использовать во­енную силу сильно варьируется даже с точки зрения контин­гента и требует централизованного направления. «Мягкая» сила» в корне отличается. Это диффузная по существу «данность», ко­торую нельзя изменить даже внезапным решением, и ее послед­ствия (первого, второго, третьего порядка) в конкретной стране не всегда предсказуемы.

Кроме данных выводов Колин Грей по ходу рассуждений делает еще несколько важных замечаний.

«Мягкая» сила культурных ценностей выражает то, что другие могут посчитать привлекательным, и всегда рискует ис­ключить национальные черты, которые противоречат американ­ской культуре.

Военная сила - не просто соотношение качества/количе­ства, которое может рассматриваться как элементарная частица, неизменная в своей сущности. Это комплекс, который поступает в упаковках различного размера и с разным содержимым.

Война может принимать различные формы и наиболее ча­стые - это нерегулярная, гибридная, регулярная и совершенно иная война, когда применяется оружие массового уничтожения.

Эффективность военной силы зависит не только от своего качества и количества, а также, самое важное, от необходимого политического определения стратегической эффективности.

Один подход не может быть удобен для всех. Несмотря на многие черты глобализации, которые потенциально сглаживают некоторые различия между политиками и их обществами, стра­тегические контексты и культуры реальных и потенциальных во­юющих сторон несомненно будут более или менее асиммет­ричны.

Даже если каким-то чудом один размер эффективно­сти/ неэффективности военной силы подошел нескольким госу­дарствам, где политические системы почти полностью совпа­дали, как бы это ни было странным, то культурный фактор, не­смотря на стратегические обстоятельства, остался чрезвычайно различным.

И, наконец, согласно этому короткому списку скептических мыслей, даже если кто-то подписался бы отстоять убеждение, что степень эффективности военной силы может выражаться коли­чественно с течением времени, можно было бы утверждать, что существует неизменный показатель менее эффективной практи­ческой военной силы.

Подобные выводы дают основания судить, что даже теоре­тические вопросы применения обеих методик еще далеки до сво­его совершенства и, скорее всего, дебаты еще будут продол­жаться, хотя сама терминология может претерпевать изменения.

Гуманитарные операции

США часто используют гуманитарные операции как при­крытие для военных интервенций или осуществления боевого присутствия. Такая стратегия проводится как гуманитарная по­мощь и ликвидация последствий стихийных бедствий (Humanitarian Assistance and Disaster Relief, НА/DR). Чаще всего к ним причастны ВМС США, так как проекция политических ин­тересов США, в том числе через демонстрацию силы, обычно осуществляется через морское могущество (включая наличие баз в разных частях мира).

ВМС США могут проводить военные операции вне условий войны, морские нерегулярные действия, морские операции по безопасности. Как указывает Джошуа Теллис, «терминология, с которой мы обращаемся к гуманитарной помощи и ликвидации последствий стихийных бедствий (НА/DR), среди других нетра­диционных функций, проводит четкое различие: есть война, а потом все остальное. При такой категоризации НА/DR зачастую означает какую-либо деятельность, пока не появляются более важные обязанности. То есть нельзя сказать, что мужчины и жен­щины ВМС Соединенных Штатов не стремятся сделать мир лучше. Это означает, что слишком часто НА/DR рискуют быть оторваны от более широкого стратегического нарратива» [35].

По мнению автора, НА/DR помогает формировать местный политический контекст, и именно в этом контексте будущим американским дипломатам и солдатам (а также военнослужа­щим и политикам других народов) придется работать. Хотя НА/DR является моральным императивом самим по себе, без ожидания взаимной выгоды, само собой разумеется, что в анар­хическом политическом ландшафте страны будут тяготеть к гос­ударству, которое, по их мнению, отвечает их интересам.

Как это может выглядеть? Операции по оказанию гумани­тарной помощи и ликвидации последствий стихийных бедствий дают возможность огромному количеству развивающихся стран положительно и тесно взаимодействовать с безликой американ­ской военной машиной.

Такие операции покажут новому поколению, что делают Соединенные Штаты и что означают глобальные лидерские средства. Кроме того, это даст сигнал о том, что США инвести­руют в поддержание присутствия и стабильности, что неверо­ятно важно в то время, когда многие из стран поставили под во­прос американские обязательства перед союзниками из Европы, на Ближнем Востоке и в Азиатско-Тихоокеанском регионе. В та­кую эпоху повышение деловой репутации на основе подлинного взаимодействия с местными сообществами может обеспечить ос­нову для ослабления озабоченности по поводу американского со­кращения расходов, тонко, но неуклонно сдвигая преобладаю­щий нарратив об американском выводе войск.

То есть, в конце концов, трудно поддерживать такой нарра­тив в то время, когда американские моряки публично раздают медицинскую или продовольственную помощь. Или НА/DR мо­жет свидетельствовать об обратном, что другая страна более успешно инвестирует в регион, чем Соединенные Штаты. Реше­ние остается за Вашингтоном.

Здесь нужно учитывать опыт ВМС США в качестве посред­ников при передачи гуманитарной помощи. Например, визит кораблей в порт Грузии после конфликта в августе 2008 года с показательной выгрузкой каких-то медицинских товаров.

Хотя есть примеры более удачных проектов, если говорить о медицинской помощи. Например, Куба отправила в друже­ственные страны около 30 тысяч докторов различной специали­зации, что в десятки раз больше, чем медицинско-гуманитарная помощь о стороны американских военных в странах Латинской Америки и Африки.

Даже работа совместного российско-сербского центра в Нише в контексте международной политики воспринимается го­раздо позитивнее, так как там работают специалисты МЧС Рос­сии, а не Минобороны.

Джошуа Теллис указывает на еще один пример стратегиче­ской важности НА/DR. Это угрозы, исходящие от нестабильных узких мест (Chokepoints). Последствия изменения климата, вы­рубка лесов, загрязнение окружающей среды, повышение уровня моря, береговая эрозия, коррозия лиманов, истощение рыбных ресурсов, массовая миграция, бедность, урбанизация на побережье - все это говорит о том, что бедные прибрежные сооб­щества по всему миру будут попадать под значительное давле­ние в ближайшие десятилетия.

Все чаще уязвимые группы населения, которые продол­жают расти), обладающие меньшими финансовыми возможно­стями и меньшим количеством коммунальных связей, в резуль­тате миграции и урбанизации столкнутся с повсеместными и еще более разрушительными экстремальными погодными усло­виями. Разруха, нищета и неудовлетворенность - это рецепты для нестабильности, что может поставить под угрозу критиче­ские места в Аденском заливе, Карибском бассейне, Малаккском проливе и Сингапуре, а также многих других точках.

Если читать между строк, становятся понятными интересы США контролировать подобные узловые места, где пересека­ются важные геостратегические маршруты.

А поскольку точный прогноз о будущих стихийных бед­ствиях и гуманитарных катастрофах составить практически не­возможно, Вашингтон может обосновывать свое передовое при­сутствие необходимостью нахождения дежурного контингента, который может прийти на помощь в случае такой необходимо­сти.

Кроме того, НА/DR можно рассматривать и в качестве опыта подготовки воинского состава.

Грег Смит, офицер ВМС США в отставке (пилот морской авиации, работавший на Р-ЗС), на данный момент являющийся исследователем Университета Джона Гопкинса, показывает, ка­кой урок можно извлечь из НА/DR для подготовки к будущим бо­евым действиям [36].

Он считает, что НА/DR включают в себя огромное чувство срочности и более высоких ставок, чем при запланированных учениях и тренировках. Особенно для младших офицеров, кото­рые участвуют в операциях НА/DR, повышается понимание сов­местной, комбинированной и межведомственной координации и предоставляется возможность развивать способность к приня­тию решений с разумным риском.

Операции НА/DR влекут за собой уникальное, неподготов­ленное сотрудничество с партнерами из других ведомств. С единством усилий и пониманием времени как общего врага, военные и гражданские организации пробиваются сквозь рутину волокиты и временно отбрасывают личные интересы в сторону. Для руководителей на каждом уровне результатом является фун­даментальное и значительно улучшенное понимание возможно­стей «других», с которыми они работали, действовали, планиро­вали и общались во время операции HA/DR.

Выводы

Анализ работ американских аналитиков и военных интеллекту­алов позволяет сделать вывод, что однозначного решения насчет при­менения hard и soft power, а также их возможных деривативов, нет.

Во-первых, есть зависимость от контекста. Во-вторых, реше­ние о применении той или иной силы зависит от политического истэблишмента, где могут меняться предпочтения и приори­теты. В-третьих, есть дихотомия на чистую дипломатию и воен­ную силу, где могут применяться и сочетаться оба подхода. В- четвертых, крайне сложно определить фарватер будущей геопо­литической напряженности и возможных конфликтов.

Чтобы понимать текущую природу всевозможных трений и эскалации, необходим постоянный мониторинг и оператив­ный анализ, на основе которых можно попытаться спрогнозиро­вать возможные сценарии развития ситуаций. При этом важно не только знание фактов и динамики процессов, но также понима­ние стиля мышления всех сторон, которые прямо или косвенно вовлечены в конфликт или могут использовать его в своих инте­ресах.

Если существует форсайт анализ для экономики и полити­ческих рисков, то для военно-политической сферы нужно при­менять методику коучинга, т. е. постоянного обновления знаний и их практической реализации (насколько это возможно примени­тельно к конфликтам, при этом сохраняя политическую репута­цию). Дискурс гибридных войн, психологических операций, инструментов геоэкономики и превентивной дипломатии адек­ватно вписывается в рабочую теорию коучинг-войны [43].

Из ряда открытых публикаций американских авторов оче­видно, что США будут продолжать курс на конфронтацию с Рос­сией и продолжать дестабилизацию в ряде стран как вокруг наших границ, так и в «классических» зонах своих интересов. Для противостояния этим деструктивным усилиям необходим проактивный подход с установкой на аутентичные модели, кото­рые позволят работать на опережение.

Список используемых источников:

[1-43] См. библиографический список в https://www.geopolitica.ru/ article/ zhestkaya-myagkaya-i- umnaya-sila-vo-vneshney-politike-ssha

Леонид Владимирович Савин