«Жена — не любовница, но друг и спутник нашей жизни, и мы заранее должны приучиться к мысли любить её и тогда, как она будет пожилой женщиной, и тогда, как она будет старушкой».
Сия мудрость принадлежит перу известного русского писателя, философа и публициста В. Г. Белинского. Между прочим, с рождения слабого здоровьем человека, покинувшего белый свет, не дожив до сорока лет. Мне, рядовой «пожилухе», принять бы это высказывание за истину да накинуть на седую голову платок поскромнее, но, знаете, зацепило.
Бог с ним, с Белинским, он почти два века назад жил, но философствующих подобным образом мужчин не становится меньше. Как говорится, «у гроба ещё не старого мужчины стояла его ровесница жена - старуха лет семидесяти». Нормально, да?
Вот и герой сегодняшней истории, проживший с супругой — «другом и спутницей» — больше сорока лет, прозрел:
«Мать честная! Я-то ещё хоть туда, хоть сюда — полнейший кавалер, чуток возмужавший, а жена уже не особенно женщина. Но ведь не прохудившаяся обувка — не отправишь на свалку! Да и жаль. Ведь любил когда-то, сыновей мне родила. Хозяйка она неплохая. Придётся терпеть, как пожилую родственницу».
И, как благородный человек, он оставался при жене, не забывая ей высказать, как она постарела. Не со зла. По простоте. И немного из-за раздражения. Нашего «нестареющего» героя не смущало, что он старше супруги.
Читайте историю про «старую жену и нестареющего мужа», проживающих в одном посёлке с моей мамой.
Ада и Всеволод, представители советской молодёжи давнего времени, познакомились оригинальным образом. Романтично для себя и обидно для тех, с кем пришли в кинотеатр на премьерный фильм. Всеволод со своей девчонкой стоял в фойе, ожидая приглашения в зал, как вдруг заметил парня, за которым приобретал билеты в кассе. Тот запомнился потому, что был рыжим.
Теперь он что-то оживлённо рассказывал светловолосой девушке, а она улыбалась, играя ямочками на щеках. Неведомая сила потянула Севу к ним подойти, несмотря на недоумение спутницы. Хохмач по натуре, он сказал с деланным возмущением: «Ага, вот где ты мне попалась! Год дети растут без тебя — не скучаешь?»
От удивления брови светловолосой убежали под чёлку, у рыжего побледнели веснушки. Он заикаясь спросил: «К-какие дети? Ада, кто этот тип?!»
Девушка Севы ойкнула, а он продолжал нести чепуху: «Обычные дети. Мальчик и мальчик. Сидят на горшках, плачут, маму зовут, а мама с каким-то рыжим шляется по киношкам!»
По итогу дурацкого диалога подружка Севы всхлипнула и ушла. Рыжий, порвав один билет, бросил Аде: «Между нами всё кончено!» и направился в зал — уже пригласили. Взяв светловолосую за руку, Сева сказал как ни в чём не бывало: «Ну что, Адушка-оладушка, пойдём смотреть фильм?» Она ответила игрой ямочек на щеках — улыбка такая, особенная.
Ада выросла в маленьком городке. Из дома в семнадцать уехала, чувствуя себя лишней. Мать, отчим, их общая дочь — зачем им обуза от первого брака? В провинциальном городе, покрупнее родного, племянницу приняла тётка, поддержав, пока Ада в техникуме училась. На последнем курсе посоветовала поскорей замуж выйти. Оно понятно — квартирные метры и деньги не лишние, а у неё семья.
Подвернулся вроде неплохой парень. Рыжие Аде не нравились, но не до выбора. Согласилась считать его женихом. С его родителями познакомилась. Договорились подать заявление в ЗАГС, как только Ада получит диплом, уже приближались «госы». И вдруг — эта встреча со смешным, милым парнем. Любовь с первого взгляда и полное доверие.
Про его девушку, в слезах убежавшую, Ада эгоистично думала: «Значит, он не её судьба».
Всеволод был старше на три года, в чём-то уже состоявшийся. Техникум, служба в армии, работа автослесарем и несколько ничего не значащих романчиков. Его родители проживали в посёлке, а Сева то с ними, то у городского приятеля - город недалеко находился и там было куда интереснее. А может предчувствие встречи с Адой притягивало?
...Четыре года спустя в одной из комнат семейного общежития сидели на горшках близнецы — Петька и Лёнька. Светловолосые, сероглазые — в маму, и уже хохмачи, как отец. Вот и теперь они то и дело менялись горшками, колупали пальчиками на стене штукатурку, громко обмениваясь «мнениями» в виде слогов — они этот мир всего полтора года видели.
Ада порывалась приструнить шалунов, но Сева остановил: «Не порть кайф мужикам! Давай целоваться, пока не мешают».
Они оба работали. Муж ремонтировал транспорт, курсировавший по территории машиностроительного завода. Жена снимала показания электросчётчиков. Их детки привыкали к ясельной группе детского сада. Так что в будни утром и вечером виделись. Выходные были днями единения семьи, и Сева с Адой в них никого не впускали.
Изредко отвозили мальчишек в посёлок к дедушке с бабушкой, чтоб сбегать в кино. Но с ночёвкой не оставляли. Ордер на двухкомнатную квартиру Всеволод получил, когда его пацаны про горшки позабыли. У супругов появилась возможность продемонстрировать друг другу таланты. Он своими руками кухонный гарнитур сотворил — деревянное чудо.
Она сшила шторы и занавески. Склеив из картона коробки разных размеров, покрыла их серебрянкой и лаком — получились короба для хранения, каких в магазине не купишь. Петя и Лёня крутились рядом с родителями, чуток помогая, иногда мешая, но никто их не гнал. В духовке, между делом, выпекался пирог. В большом семейном чайнике духовито парил смородиновый чай.
Смех, разговоры. Ах, как здорово и весело они жили тогда и потом ещё много-много лет! Их простое семейное счастье было похоже на уютный плед - согревающий и укрывающий от бед.
Годы летели быстрее, чем желалось. Переменился уклад в стране. Пётр и Леонид, к слову названные по именам дедушек,, стали молодыми мужчинами. Оба женились. Полученное в колледже образование не способствовало заработку. Братья подались в дальнобойщики. Невестки оказались любящими, верными жёнами, но дочерьми Аде не стали и, родив дочек, за помощью к своим матерям обращались.
Умер свёкор. Здоровье свекрови потребовало заботы. Супруги, переоформив на сыновей квартиру и дачу, переехали к ней в посёлок. Быть может, именно тогда на их счастье появились первые паутинки?
Новое место, запах лекарств, брюзжание лежачей пожилой женщины, отсутствие знакомых у Ады. Вышедшая на пенсию, она увольняться не собиралась. Теперь пришлось. И Всеволод Петрович был не рад переезду. Но ему приходилось полегче — работу на автозаправке нашёл, всего пару остановок проехать.
Надоело дома сидеть — вокруг полно бывших одноклассников и приятелей, с которыми рос. Домашние дела, нестерпимая больная доставались неработающей жене. Небольшой дачкой, правда, он занимался. С какого-то момента балагур Всеволод стал молчалив. Из отношения к Аде ушла волнующая её интимность. Как-то, к ней присмотревшись, сказал с удивлением:
«Ты какая-то блёклая стала, будто вся выгорела на солнце. Стареешь, мать».
Вздрогнув от неприятного вывода и обращения, Ада Леонидовна не нашлась, что сказать. С тех пор как переехали, уже третий год, она в зеркало толком не смотрелась. Не закрашивала седину, не помнила, где косметичка, месяцами не имела нужды приодеться. Что мешало? Свекровь то соглашалась на подгузник, то отказывалась и тогда «ходила по себя».
Из-за тремора пальцев не могла держать ложку, страдала от спастических болей и бессонницы. У неё было заболевание, долгие годы гасимое болеутоляющими и народными средствами. Теперь болезнь основательно вгрызлась в старое тело, а сама больная - в невестку. Когда она умерла, Ада поблагодарила Бога за освобождение.
После полугода ей захотелось ремонта, обновления — вокруг, в отношениях с мужем, внутри себя. Сбегав в парикмахерскую, вернулась домой, как ей казалось, весьма привлекательной — волосы подстрижены «шапочкой», мелирование скрыло седину. С лёгким макияжем пришлось повозиться — потеряла сноровку. Надела весёленькое платье в цветочек. Взбила рукой подвитые волосы.
Подмигнула себе в зеркало: «Шестьдесят - не приговор, Адушка - оладушка!»
Накрыла к ужину стол. Вино они употребляли только домашнее. Его и выставила в хрустальном графинчике. Только-только успела к возвращению мужа с работы. Не глядя на неё, Всеволод Петрович сказал: «Привет. Ужин готов? От сынов новостей нет?» Его обычный набор фраз. Если Петя или Лёня звонили, с интересом выслушивал пересказ разговора. Мог выразить мнение.
Другую «болтовню» Ады с некоторых пор воспринимал равнодушно. Оно понятно — мать похоронил. Но она была в летах и не жила, а мучилась. А вот им встряхнуться пора. Не отступая от намерения расшевелить Всеволода и поговорить по душам, Ада спросила: «Тебе не любопытно, почему вино на столе и я вся такая?»
«Мать поминаем? Вроде для других поводов рановато после её смерти. И зря ты снова стала крутить бигуди и подмазывать губы — это смешно в твоём возрасте», — буркнул Петрович.
Оживление жены его раздражало. Услышав про ремонт от уже немного обиженной Ады, усмехнулся:
«Можно, конечно, обновить стены, побелить потолки, но сама-то ты прежней останешься и с каждым годом будешь всё больше стареть. Пока мама была жива, ты вела себя соответственно, а теперь замолодилась с чего-то, скачешь козой. Смешно, Ада, право слово».
Ада Леонидовна возмутилась: «А ты? Нестареющий, что ли?»
Всеволод Петрович заявил, что девочки взрослеют раньше мальчиков и, соответственно, вянут раньше. Да, ему шестьдесят с плюсиком, но когда на работе он говорит комплимент сотруднице или завернувшей заправить автомобиль женщине, у них глаза загораются от удовольствия, потому что они видят в нём крепкого, интересного мужчину, а не деда.
«И заметь, все они моложе меня. А на тебя кто-нибудь обращает внимание? Ты уже выхолощена природой, Ада. А я, при желании, мог бы в третий раз стать отцом», — подчеркнув свою мужскую победу, добавил, жалея поникшую жену:
«Не переживай. Я тебя не оставлю. Помню твою молодость, красоту. Нашу любовь. Сыновья, внучки нас связывают. Ты, они — самые родные и близкие для меня».
Хорошие слова, но отодвигающие Аду, как женщину и жену. И оскорбительные.
Муж ушёл в зал (к слову «гостиная» они не привыкли). Заработал телевизор. Теперь он будет сидеть в кресле - спиной к ней, пока не начнут слипаться глаза. Потом ляжет в их ставшую слишком широкой кровать и будет с храпом спать до утра. Перед работой съест завтрак, приготовленный «старой женой», наденет поглаженные ею рубашку и брюки.
Набрызгается одеколоном и отправится на свою заправку - делать комплименты тем, кого считает женщинами и свято верить, что они улыбаются ему не из вежливости, а от огромного удовольствия. И вот что делать? Напоминать, что он старше - бессмысленно. Ада Леонидовна задумала показать Петровичу, насколько он молод.
Подкараулив момент, фотографировала мужа на телефон. Вот он утренний, зевающий во весь не особенно зубастый рот. Вот до пояса голый — с пузцом, с потерявшими упругость мышцами. Тут складки, там пигментные пятна и узелки папиллом. А вот его голова с лысинкой на макушке. Особенно курьёзным вышел видеосюжет, на котором Петрович спит, раскинув в стороны руки.
Расслабленный живот провис вбок. Брови насуплены — даже во сне давит мысль, как профессора. Рот приоткрыт. Ноздри раздуты, а губы только что пузыри не пускают. Жаль, со звуком запуталась — не слышно, как он храпит на весь дом. Не урод. Не дряхлый старик. Соответствующий своему возрасту мужчина. Её Севка, когда-то заменявший ей весь мир!
Закончив свой нехитрый проект, Ада Леонидовна представила его супругу: «Глянь, Сева, на замерший момент!» Собственное изображение Петрович назвал подставой. Мол, она выбрала самые «личные, беззащитные» моменты, не для чужих глаз.
«Ты бы меня ещё на унитазе сняла! А что ж нет фотографии, где я побрит, подтянут и в костюме? Да себя рядом — для контраста! Возьми актрис и актёров - из советских. Первым даже салоны красоты не особенно помогают. А мужики интереснее стали. Как там... брутальнее. Вот!» — отбрехивался муженёк.
«Ты не актёр, Сева. Пенсионер - заправщик, которому не так уж и далеко до семидесяти осталось. Но если ты так настаиваешь, я признаю себя старой, а тебя — огурцом-молодцом», — усмехнулась Ада Леонидовна.
С этого дня на любые претензии мужа — по поводу отсутствия выглаженной рубашки, какого-то беспорядка, не купленного хлеба — она отвечала беспечно: «А что ты хочешь от старой, дряхлой жены? Ни сил, ни памяти нет. Ты молодой — выгладишь, приготовишь, уберёшь».
И на дачу теперь приходила только ради своего цветника. А что вырастало на фруктовых деревьях, на грядках, ела без зазрения совести, не обращая внимания на ворчание Петровича: «Тунеядка! Моя мать в твоём возрасте сама дачу вскапывала!»
«Потому и умирала в мучениях. Правда, облегчить их старалась я, а не ты», — отвечала Ада Леонидовна, беря с блюда самое наливное яблочко.
Впрочем, еду готовила. Но ела сама по себе, и если в раковине оказывалась тарелка Петровича — принципиально не мыла: «Старость» не для трудов. Её беречь надо. Имела мысль на работу устроиться — лифтёром или консьержкой в элитную высотку из новой части их посёлка, но передумала.
«Ну это ярмо! Даже если Севка совсем задурит и свою зарплату из общего бюджета изымет — своей пенсией обойдусь. В крайности сыновья меня не оставят. Лучше собой займусь».
И пошло-поехало: два раза в день прогулки с шагомером. Обязательный отдых днём. Питание по личному режиму. Для поддержания спокойствия раскраски-антистресс приобрела. За причёской решила следить, ногти подпиливать, а декоративную косметику в мусор выбросила — крема для лица хватит. Сама ощущала и другие говорили — выглядела хорошо.
На свои годы. Ну и всё. А через себя не перепрыгнешь. Бодрилась, а внутри гнездились грусть и непонимание - куда делась их с Севой любовь? Ушла и даже тёплого уважения не оставила.
Петрович злился на поведение жены, жаловался по случаю, что у неё старческая деменция начинается: по дому ничего не делает, гуляет с кулёчком семечек и в блокнотик записывает, сколько шагов протопала. Потом раскрашивает картинки, как малый ребёнок. Лучше б носки связала на зиму. Мало кто верил в деменцию, но болтовня мужа до неё доходила, и было весьма неприятно.
К приятельнице Ады — Нюре, живущей по соседству, приехала двоюродная сестра. Половину жизни она с мужем в холодном краю провела, там его и похоронила, а сама обосновалась в городке N с волжским климатом. В свои сорок семь лет уже была на пенсии, кокетливо называя себя «юной пенсионеркой». А звали её Галиной. Поселковым кумушкам она показалась весьма оригинальной особой.
Собственные поредевшие бровки ей заменили «трафаретные», угольные. При этом цвет волос — естественно, блонд. Свою стрижку — ассиметричная чёлка и выбритый левый висок — Галина называла «бунтарской». Выразительные карие глаза оставались её фишкой, а вот губы зря «подкачала». А ещё, имея неплохую фигуру, она смелым образом выражала себя через наряды.
Белое и бледно-жёлтое платья, исполненные крючком, были чуть ли не мини. Укороченные футболки обнажали живот и пирсинг в пупке. К футболкам с молодёжным принтом Галина надевала светлые бриджи, позволяющие рассмотреть, что на ней стринги. Всё в ней поселковым кумушкам казалось слишком и чересчур.
Но в целом, если не придираться, как бабке Агапке с лавочки у подъезда, Галину можно было определить как пикантную, слегка переборщившую перчиком, женщину.
Ада Леонидовна её видела, а познакомилась, когда к Нюре зашла. Присутствие посторонней её смущало, уж хотела уйти, но тут Галина потёрла ладошки: «А что, девки, сообразим на троих?» Нюра и Ада переглянулись: десять утра, да и повода нет. Но Галя нашла на радио музыкальную волну, захлопала дверцами кухонных шкафчиков, и они сдались.
Тем более что Нюрин муж ушёл на рыбалку, а Петрович заправлял машины на автозаправке. После первой рюмки Галя, больше для несведущей Ады, рассказала, что жить начала, только став вдовой, пять лет назад. Сменила имидж, обзавелась подружками, необременёнными семьями. Всю жизнь верная жена и заботливая мать единственного сына, стала ходить на свидания.
Не мужа искала — забытых впечатлений, взрыва эмоций, чувств! И вот — третий год у неё бойфренд.
«Он байкер — сорвиголова. Моложе меня на пять лет. В постели ураган, по жизни атаман. Умеет как зарабатывать, так и тратить. Любит меня — знаю, чувствую, вижу. Но иногда гуляет, котяра проклятый. За вину не считает, поскольку походя. Пропадёт на два выходных и вернётся с расцарапанной спиной и букетом роз. Вот как недавно. Но я что-то психанула и вот — к сестре Нюре приехала на пару недель. Пусть поскучает, понервничает», — говорила Галя, поблёскивая глазами.
«То есть... Прощала и теперь простишь?» — ахнула Ада.
«Ты бы лучше осмотрелась, нашла степенного мужчину, замуж вышла», — вставила совет Нюра, осуждая двоюродную сестрицу.
Но оригинальная женщина мотнула головой: «Прощала и прощу! Классно мне с ним, как никогда с мужем не было. Про твоего степенного, Нюра, я знаю. Пусть нам Ада про своего расскажет. А то я тут три дня, а уже слышала сплетню, что он тебе старческую деменцию приписывает».
Слегка захмелевшая Ада рассказала и прослезилась даже. Галина задумалась и вдруг предложила: «А хочешь, я ему докажу, что если он и огурец, то позапрошлогодний, залежавшийся в бочке?»
«Да когда ты успеешь и как?» — усомнилась Ада Леонидовна.
«Не будешь мешать и ревновать — успею. Приступлю с завтрашнего дня, а ты держись нейтрально и не отсвечивай. Согласна?»
... Неделю спустя Всеволода Петровича на карете скорой помощи увезли. Из частной конюшни. Там всем желающим предоставлялась возможность на лошадях покататься — вполне спокойных и под присмотром инструктора. Так вот, в седло он уселся, а слезть с лошадки не смог — защемление седалищного нерва случилось. От боли скакнуло давление. В общем, чуть не помер, бедняга.
Ладно Галина, естественно, составлявшая ему компанию, сориентировалась — позвала помощь, вызвала скорую. Потом он в больницу с сиреной, а она — к Аде Леонидовне — извиняться, что чуть её супруга не ухайдакала. Говорила виноватым тоном:
«Переборщила я. План-то был прост. Увлечь слегка деда собой и вынудить доказывать, что он ещё ого-го! Ну ты знаешь, Ада, для чего он шеметом костюм спортивный купил — чтоб со мной спортивной ходьбой заниматься. Я-то профи, за мной не каждый спортивный человек угонится. А тут пожилой, нетренированный пенсионер. Да ещё курящий. Он остановится, задыхаясь, а я кокетничаю: «Догоните — поцелую!»
«И что — целовала?» — ревниво перебила Ада.
«Один раз. Шутливо. В лоб», — призналась Галя.
«Ну если как покойника — это ничего», — успокоилась «заказчица» эксперимента и Галина продолжила:
«После тренировки тащила его на Волгу, а утренняя водица прохладная. Не для его косточек. Спрашивала: „Устали, Петрович?“ А он топорщился и про сорок лет в душе говорил. Ну никак не сдавался! Вот я и придумала катание на лошадках. Для меня не впервые, а он, ещё в седло не забравшись, разволновался. Ну, а потом уж защемление случилось, давление поднялось. Слава богу, хоть не инфаркт — никогда бы себе не простила!»
После снятия боли и обследования у Петровича выявили предрасположенность к ишиасу и грыжу в районе поясницы. Давнюю. Молодой врач, вчерашний интерн, назидательно объяснил мужчине, что с такими болячками в его возрасте пешие прогулки показаны и чередование трудовых нагрузок с отдыхом.
«Умеренных нагрузок, Всеволод Петрович», — подчеркнул врач, которому пожилой пациент казался дряхлым дедушкой.
Больного навещали жена и сыновья. Она помалкивала, а Петя с Лёней, не ведавшие, что батька их себя в «нестареющие» записывал, ласково говорили, что в его возрасте себя нужно беречь.
«Мама вон моложе тебя, а с пониманием к здоровью относится. Выздоравливай и увольняйся с работы, папа. А деньгами мы вам поможем. Мы не из тех, кто родителей наедине со старостью оставляет», — рассуждали братья со своей ещё молодой колокольни.
Про Галину Петрович не спрашивал. Ада сама сказала, что его «тренерша» уехала. Он в ответ взвился:
«Чёртова кобылица! Ну видела же, что перед ней не пацан, а мужчина солидных лет. Думал, разомнусь чуток. Нет, идёт, крутит туда-сюда задом в розовых лосинах да подначивает: «Догоняйте, Петрович, вы ведь что-то там про сорок лет в душе говорили». Язва!»
Ада Леонидовна слушала, и что-то такое происходило с ней. Не ощущалось ни сочувствие к мужу, ни «как бы победа». Сидела рядом лишь по обязанности, потому как «и в горе, и в радости», а она - жена.
С той поры миновало лет семь или восемь. У Петровича стали отказывать ноги — еле до туалета доходит. А если жены дома нет — может и постель намочить. Сыновья расстарались насчёт инвалидной коляски, чтобы отец мог на свежем воздухе побывать. Привозят полные сумки продуктов, Петровича моют сами и уверены, что брак родителей — пример вечной, верной любви.
Ада Леонидовна их не разочаровывает. Она терпеливо заботится о муже, а за глаза, той же Нюре, признаётся: «Проснуться бы, а я одна! Устала. И нет ни в душе, ни в сердце искорки к этому старику, которая бы меня поддержала. Но куда ж его? Муж».
Благодарю за прочтение. Пишите. Голосуйте. Подписывайтесь. Лина
"
