...в последние дни Часова упорно держала меня в облике дряхлого старика – и упорно повторяла, что никакого «облика» нет, что я и есть старик, и ребенок, и молодой парень, и подросток, который то ли сам ненавидит весь мир, то ли весь мир ненавидит его самого, и мужчина средних лет, которому кажется, что жизнь уже прожита – это тоже я. Я не верил Часове, я не понимал Часову и злился, что не понимаю – потому что чувствовал, она-то права, так права, что правее некуда, она видит меня всего, от корки до корки, от первой страницы до последней, она знает обо мне то, чего я еще сам о себе не знаю, и боюсь, что не узнаю никогда. У Часовы были какие-то свои планы, о которых она мне ничего не говорила – она вообще не могла говорить, только рисовала на вырванных откуда-то из ниоткуда страницах знаки, которые, по её мнению, я должен был понять. Я вежливо кивал, да, да, что тут непонятного-то – хотя непонятным было все.
Раньше Часова помногу шла мне навстречу – например, по утрам останавливала время даже не на полдня, а намного дольше, чтобы я мог не просто поваляться в постели, но и посидеть на кухне с чашечкой кофе, глядя, как застыли не успевшие упасть листья. Иногда Часова давала мне двадцать лет (не подумайте ничего такого, просто я становился двадцатилетним), и останавливала время, чтобы я мог ходить по незнакомому городу, забираться в самые потаенные и закрытые закоулки, иногда (что греха таить!) брать то, что мне особенно придется по душе. Еще иногда Часова позволяла мне вернуться к безжизненным и почти рассыпавшимся руинам, где когда-то был город моего детства – она отматывала время назад, замораживала город в тридцать первом августе в мой день рождения, в шесть часов вечера – и позволяла мне, десятилетнему, бегать по городу, - правда, без Боньки и Поньки это было скучновато, но у Часовы были свои правила.
В последнее же время Часова упорно оставляла меня в теле старика – даже не позволяла делать какие-то передышки. Я пытался уговорить Часову хотя бы на пару часов – но Часова была непреклонна. Должно быть, у неё были какие-то свои планы, недоступные мне, Часова вообще редко делилась со мной своими планами – но на этот раз я чувствовал, что замышляется что-то и правда грандиозное. И поэтому я даже не удивился, когда мы вышли на очередной станции, и я увидел...
