*Записано со слов Николая Егоровича Травкина, правнука в пятом колене*
Начну я, пожалуй, издалека. Не то чтобы я сам всё помню — многое дед сказывал, да и тот с чужих слов. Но амулет-то вот он, на шее моей болтается, серебром отливает да лунным камнем поблёскивает. Старый он, страшно подумать — почитай, уже третье столетие минуло, как появился он в нашем роду.
А было это в деревне Волчьи Угодья, что затерялась в муромских лесах. Нынче её и не сыщешь — сгинула, как не бывало. А в те времена, годах эдак в 1770-х, жила там моя прапрапрабабка, Агафья Степановна. Ведуньей она была, знахаркой. Люди к ней шли и в горе, и в радости — кому травки от хвори, кому заговор на счастье, а кому и совет мудрый.
Деревня та была особенная. Жили там люди, что силу от земли-матушки брали, с лесом говорить умели, ветер слушали. Избы ставили с умом — чтоб солнышко на восходе в окошко заглядывало, а на закате прощалось. У каждого двора свой оберег был — кто рябину сажал, кто можжевельник. А на околице стоял дуб вековой — сказывали, душа самого Велеса в нём живёт.
Раз в месяц, когда луна полная, собирались у того дуба старейшины да люди силы — подношения Велесу делали, о защите просили. А уж на Купалу такие гулянья устраивали — вся округа сходилась. Костры жгли, хороводы водили, травы целебные собирали. Верили крепко в силу природы, в духов лесных да водяных. Жили с ними в ладу, почитали.
И вот как-то раз приключилась беда — стал в округе лютовать Чёрный Мор. Не болезнь то была, а сущность злая, что детей малых забирала. Увидит дитя — и всё, почернеет оно, зачахнет, а там и помрёт. А пуще всех невзлюбил он мальчонку одного — Митеньку, сына кузнеца Фрола. Может, за то, что мать его, помирая, успела окрестить дитя, а может, за то, что родился он в грозу, под самый удар молнии.
Как-то ночью прибежал Фрол к Агафье, на руках Митеньку держит, а мальчонка весь горит, мечется. "Спаси, — говорит, — Агафьюшка! Видел я, как тень чёрная в окно заглядывала, а теперь вот сын места себе не находит!"
Всю ночь Агафья с нечистью билась. Травами окуривала, заговоры творила, а под утро достала из кованого сундука камень лунный, что ей ещё прабабка оставила. Серебром его оправила, на шнурок кожаный надела. А как луна последняя перед рассветом в окошко глянула, начала она шептать слова древние, что только людям силы ведомы:
*"Месяц ясный, Велес мудрый,
Духи леса, воды студной,
Дайте силы, дайте власти,
Отведите все напасти.
Камень лунный, дар природы,
Защити дитя на годы.
Стань невидным для злой тени,
Сбереги от наваждений!"*
Три раза слова повторила, на три стороны света поклонилась, а на четвёртую — поклон земной отвесила. И надела амулет на шею Митеньке.
С той поры не мог больше Чёрный Мор мальчонку найти — будто невидимкой тот для него стал. Искал-искал, да так и сгинул в лесах дремучих, не солоно хлебавши.
А амулет тот в роду нашем и остался. От отца к сыну передавался, силой полнился. Много историй с ним связано — да только это уже другой сказ...
2 часть...
## Часть вторая: Сквозь века
Митька тот, что от Чёрного Мора спасся, дожил до глубокой старости. Кузнецом стал, как отец. Только не простым был его дар — металл в его руках словно живой становился, гнулся как хотел, узорами диковинными покрывался. А всё амулет тот — силу давал, да не простую.
Сказывали, раз к нему заезжий барин пожаловал. Увидал работу Митрия Фролыча (так величали уже Митьку к тому времени), загорелся — подавай ему такую же. Да только не смог наш кузнец чужому человеку выковать то, что душа просила. Осерчал барин, приказал своим людям в железа Митрия заковать да в возок кинуть — мол, в городе сговорчивей станет.
Только не тут-то было. Как накинули на него цепи, так амулет лунным светом засиял, хоть день на дворе стоял. А цепи возьми да и рассыпься серебряной пылью. Барин с перепугу едва не помер, креститься начал, да так быстро со двора и убрался.
А когда пришло время Митрию в мир иной собираться, призвал он сына своего, Савелия. "Вот, — говорит, — амулет тебе передаю. Носи, не снимай. Но помни — великая сила великую ответственность налагает. Не для корысти он дан, а для защиты рода нашего и всех, кто защиты просит."
Савелий наказ отцовский исполнил. Время было лихое — война с французом шла. Забрали Савелия в рекруты, да не просто так — он к тому времени уже знахарем слыл, травы знал, кости вправлять умел. Определили его к полковому лекарю в помощники.
И вот, в битве под Малоярославцем, когда французские ядра землю родную рвали, увидел Савелий, как летит смерть огненная прямо в походный лазарет, где раненые лежали. Вскинул руку с амулетом, закричал что было сил: "Отведи беду, защитник!" И что вы думаете? Ядро то, словно живое, в сторону свернуло, в пустое поле улетело.
А ещё был случай... Когда в Париж входили, набрёл Савелий на лавку древностей. И старик-лавочник, как увидал амулет, весь побелел. "Monsieur, — говорит, — это же Le Pendentif de la Sorcière — Кулон Ведьмы! Его уже триста лет ищут все тайные общества Европы!" Предлагал золота столько, что десять деревень купить можно было. Да только Савелий отказался — не продаётся родовая память.
Вернулся он с войны уже при медалях, да только не военной славой дорожил, а амулетом отцовским. Женился, детей растил, к земле припадал — силу от неё черпал. А когда холера в губернию пришла, так он с амулетом от двора к двору ходил, заговоры читал, травами поил. И где он прошёл — там смерть отступала.
Сын его, Алексей, уже по-другому силу амулета познал. Времена настали смутные — старых богов забывать стали, новым молились. Но крепко держал он веру отцов, хоть и тайком. По ночам у старого дуба с лесными духами говорил, путников, что в лесу плутали, выводил. А кулон-то ему всегда верный путь указывал — камень в нём теплел, когда правильной тропкой шли.
Довелось Алексею и от жандармов односельчан прятать, когда в 1861-м году крестьянский бунт случился. Соберёт он беглецов в овине, амулетом над головой проведёт — и вроде пустое место для чужих глаз, никого не видать. Так и спас многих от каторги.
Много ещё историй было — и про моего деда, и про отца. Да и со мной всякое случалось... Вон, в году 1941-м, когда немец к Москве подходил...
Но это уже совсем другая история.
3 часть.
Вот ведь как оно в жизни-то бывает... Думаешь, что все тайны древние да сказки стариковские быльём поросли, а они возьми да аукнись в нынешнем дне. Да так аукнись, что душу наизнанку вывернет.
Намедни встретил я Алёнку Вересову. Городская она, в наши края на лето приехала — говорит, от суеты московской отдохнуть. Красивая — глаз не оторвать. Волосы русые до пояса, глаза зелёные, как трава по весне, а в них словно омут — так и затягивает. Голос — как родник лесной, тихий да чистый...
Встретились мы у старого колодца на окраине деревни. Я-то по привычке воду оттуда беру — лучше той воды нигде нет. А она стоит, в глубину вглядывается. Увидала меня, улыбнулась... Тут-то всё и началось.
Стали мы встречаться. То на речку вместе сходим, то по грибы. А то просто сядем на завалинке, и я ей про старину нашу рассказываю. Она слушает, глаз не сводит — особливо с амулета моего. Я-то сдуру и рад стараться — все семейные предания как на духу выложил.
Бабка моя, Серафима Кузьминична, как прознала про то — всполошилась. "Ты, — грит, — Колька, голову-то от любви не теряй. Присмотрись к девке-то повнимательней. Больно уж она на старые фотографии наши заглядывается, особливо на ту, где прапрабабка Агафья снята."
А я смеюсь — мол, чего ты, бабуль, мелешь? Какие тайны в век интернета? Времена колдовские прошли.
Да только стал замечать — как Алёнка рядом, так амулет мой то нагреется внезапно, то похолодеет, то словно пульсировать начнёт. А раз ночью проснулся — она у меня дома осталась ночевать — вижу: сидит она у окна, на луну смотрит и шепчет что-то. А по стене тень её — как есть ведьмина: скрюченная, с крючковатым носом, и пальцы, как когти птичьи.
Я притворился, что сплю. А она повернулась, и глаза у неё в темноте горят, как у кошки. Подошла ко мне, смотрит — не сняла ли я амулет? А он, родимый, на груди у меня теплом отдаёт, защищает.
Утром она как ни в чём не бывало. Завтрак готовит, щебечет о чём-то. А я смотрю на неё и думаю — неужто и впрямь она из рода той самой ведьмы, что амулет мальчонке отдала? Может, через века прошла, чтоб своё забрать?
Вечером того же дня сидели мы на бережку. Она головой у меня на плече примостилась, вроде дремлет. А я слышу — шепчет чуть слышно: "Ничего, я подожду. Рано или поздно ты оступишься, амулет снимешь. А я тут как тут буду. Время у меня есть — вечность впереди..."
Вот так и живём теперь. Она думает, что я не знаю, а я знаю, но виду не подаю. Любовь у нас странная — словно круг замкнулся. Старое колдовство с новым временем переплелось. Она ждёт своего часа, а я берегу подарок прапрабабки.
А самое чудное — ведь люблю я её, окаянную. Может, потому и тянет нас друг к другу, что связаны мы этим амулетом крепче, чем узами венчальными. Да только не знаю, чем всё это кончится...
А вы как думаете?
