Моя мать была угрюмой, нелюдимой женщиной. Наверное, поэтому на селе ее не любили и за глаза называли «бирючка» или «волчица». Прозвище это было обусловлено еще и тем, что мать одевалась во все темное и выражение лица ее было постоянно хмурым. Мы жили с матерью вдвоем, отец мой погиб еще во время войны, и я его совсем не помнил. Я ни разу не видел, чтобы мать хоть когда-то улыбалась. Но в то время меня это мало заботило. В нашем доме всегда было идеально прибрано, а на плите меня всегда ждал горячий обед. Это все, что мне было нужно, когда я возвращался после веселых, но изнурительных игр со своими сверстниками.
Мы с матерью особо ни о чем не разговаривали, она никогда не делилась со мной своими переживаниями или обидами на жизнь. Судя по всему, отца моего мама очень любила. На стене у нас висел его портрет, рядом с которым мама постоянно ставила цветы. Живые летом и сделанные из лоскутков цветной ткани зимой. Она сама с трепетом вырезала эти лепестки из своих старых платьев и при этом начинала что-то мурлыкать себе под нос.
— Мамка, а у тяти винтовка была? — спрашивал я, разглядывая густые, слегка приподнятые на кончиках усы отца и мечтая о таких же.
— Была, — вздыхает мать, — да только и у немца, что его застрелил, тоже была. Спи уже, ночь совсем.
Я сладко зевал и засыпал под заунывную мелодию, что напевала про себя мать. Мне было очень хорошо в те времена, пожалуй, это были лучшие ощущения в моей жизни.
Не знаю, что именно привлекло в моей матери хромого Прохора и зачем он начал таскаться к нам домой, я тогда вовсе не обращал на это внимания. Слышал только, как мать говорила, обращаясь к Прохору: «Уйди ты отсюда, не доводи меня до греха!». А потом случилось следующее. К нам на двор прибежала жена Прохора, а вместе с ней еще какие-то люди. Жена Прохора, рыжая тетка Нюра, выла во весь голос и постоянно повторяла: «Это она Прохора убила! Бирючка — убийца!».
А потом, спустя какое-то время, рядом с нашим домом остановился заляпанный грязью фургон, и мою мамку забрали в тюрьму. Что произошло тогда, мне было неведомо. В памяти сохранились лишь обрывки воспоминаний из того, что болтали на селе. А говорили они, будто Прохор воспылал к моей мамке страстью, а «волчица», то есть моя мать, уважить его отказалась.
Поэтому и столкнула его с обрыва в реку. Прямых доказательств вины моей матери не было, но кто-то из односельчан якобы видел, как Прохор пошел вслед за «Бирючкой» к реке, а обратно она возвращалась одна...
После того как мою маму забрала черная машина, я долго ревел, глядя ей вслед. А потом мне стало не до слез, потому что кто-то из тех, кто стоял рядом, сказал:
— Теперь тебя, Николка, отправят в детдом, тоже на казенные харчи! Там уж не поозорничаешь! Быстро тебя воспитают тамошние надзиратели!
Остальной народ, что собрался, чтобы поглазеть на то, как мою маму увозят, поддакивал, и тогда меня обуял настоящий ужас. Той же ночью я сбежал из дома. Решил не дожидаться, когда за мной тоже приедет казенная машина и заберет меня в какое-то жуткое место, где меня будут «воспитывать».
Я сел на проходящий товарняк, надеясь сойти где-нибудь в ближайшем к нашему поселку городе. Место это я примерно знал, мы с матерью, случалось, ездили в город по каким-то там делам. Но едва я прилег на доски, которые перевозил тот состав, как тут же уснул как убитый.
Проснулся я от толчка. Поезд резко остановился, и я свалился со своего импровизированного ложе. Оглядевшись по сторонам, я решил, что уже нахожусь в нужном месте, и спрыгнул на землю.
С того момента начались мои злоключения. Во-первых, я очень быстро осознал, что место, куда меня привез товарный состав, было мне совершенно незнакомо. Во-вторых, я совершенно не представлял, где находится мое родное село и как мне потом туда добраться. А в третьих, мой желудок требовал еды, желательно горячей яичницы с салом, что готовила мне по утрам мать.
Влекомый запахом съестного, я остановился возле булочной и, прильнув к стеклу, стал наблюдать через витрину за посетителями.
— Ты чей мальчик? — спросила меня одна сердобольная женщина в белой косынке.
Я не отвечал, с жадностью глядя на булку хлеба у нее в руках.
— Ты случайно не потерялся? Где твои родители? — снова спросила она, не замечая моего голодного взгляда.
— Тетенька, а вы не могли бы дать мне немного денег? На хлеб, — промямлил я и опустил глаза. Еще никогда в жизни мне не приходилось клянчить денег, и это оказалось так унизительно, что глаза мои тут же наполнились слезами.
— Ты голодный? Не плачь, на, держи, — женщина сунула мне в руку купюру и протянула мне свою булку хлеба. — пойдем-ка, я отведу тебя в милицию, там поищут твоих родителей.
Пока я соображал, думая о том, что в милицию мне идти наверняка опасно, она уже ухватила меня за руку и повела за собой.
— Стойте! — раздалось позади нас. Я оглянулся и увидел двух мальчишек, немного старше меня. Один из них подошел к нам и проговорил, глядя на мою благодетельницу, — не нужно его в милицию. Это мой брат. Отец его отлупить грозился, вот он и сбежал из дома.
— Точно, твой брат? — спросила женщина в косынке и отпустила мою руку.
— Точно. Что же я брата родного не узнаю? Ну и попадет тебе, Колька, от отца за твои проделки!
Мальчишка погрозил мне пальцем и, взяв за руку, повел прочь.
Мы отошли на приличное расстояние, когда парень протянул мне руку и представился:
— Я Ленька, а тебя как зовут?
— Колька, — я недоверчиво пожал его ладонь.
— Смотри-ка, как я угадал! — рассмеялся он, хлопнув меня по плечу. — Слушай, Николаша, здорово у тебя получилось зареветь, когда ты деньги у той тетки выпрашивал. Нам такие таланты нужны. Ты откуда?
— Кому это вам? — спросил я и откусил большой кусок от своей булки. Потом подумал, что нехорошо есть одному, и предложил хлеб своему новому знакомому и его другу, — хотите?
— Ну давай, — ухмыльнулся Ленька и отломил от моей булки два куска. — А вообще, на те деньги, что дала тебе та женщина, можно десять таких булок купить. Я же говорю, у тебя талант. Хочешь, можешь жить у нас. Голодать не будешь, это точно.
— А где это у вас?
— Увидишь. Пойдем.
Так я оказался среди беспризорников, где и прошла немалая часть моего детства. Жили мы в большом заброшенном бараке возле речки. Нашим «командиром» был Матя, Матвей Печенкин, самый старший из нас. Мате уже было лет семнадцать, он даже брился по утрам, сидя на корточках на берегу реки. Хотя в среде моих новых друзей были свои правила, за нарушение которых можно было не слабо схлопотать, жизнь наша мне нравилась. Ребята были друг за друга горой и чем-то даже напоминали большую семью.
Не нравилась мне только наша «работа». Ленька был прав, выпрашивать деньги у прохожих у меня получалось отлично. Но вовсе не потому, что у меня был к этому талант, а потому, что мне было жутко стыдно делать это. Долгое время я еще очень натурально пускал слезу, повинуясь этому чувству стыда, пока мое сердце не огрубело окончательно, и я не перестал ощущать хоть что-то.
Правда, к тому моменту мое «умение» заплакать стало мне без надобности, я уже вырос и не годился в попрошайки. Да и к тому же я уже научился другим «фокусам», таким как вытащить кошелек из кармана подвыпившего гуляки или стащить что-нибудь с прилавка у зазевавшегося продавца.
Когда я только появился среди них, Матя обещал мне помочь найти мою мать.
— Не переживай, я знаю все тюрьмы, и мы ее обязательно отыщем! — говорил он, даря мне надежду на скорую встречу с мамой.
Мате и впрямь через какое-то время удалось раздобыть сведения о моей матери. Я помню, шел проливной дождь, когда Матя вывел меня из барака и сообщил о том, что моя мать скончалась в колонии от воспаления легких.
— Мне очень жаль, Николка. В тюрьме не сахар, там люди часто умирают, — Матя притянул меня к себе и по-отечески похлопал по спине. — Не бойся, я тебя не брошу! — добавил он.
С того момента единственными моими родными людьми стали Матя и ребята, и теперь я еще больше тянулся к ним, уже никогда не помышляя о другой жизни. Неведомо, как сложилась бы моя дальнейшая судьба, если бы не тот несчастный случай. За месяц до этого в наших рядах появился новенький Слава. В отличие от всех нас, Слава уже успел побывать в колонии для несовершеннолетних и вел себя со всеми довольно нагло. В то время Матя уже покинул нас, и вместо него главарем нашим был Сережа Носков, высокий худощавый парень с прыщавым лицом. С первых дней Слава не понравился Сергею, и он с трудом терпел его присутствие среди нас. Сереже приходилось мириться с этим, потому что многие считали, будто опыт и пронырливость Славы помогут нам пережить приближающуюся зиму. У парня все же неплохо получалось воровать.
И все же Сережа был прав, не доверяя новенькому. Как-то раз предприимчивый Слава ограбил нас самих, унес все наши накопления и, чтобы его не успели поймать, поджег наш барак. Все произошло глубокой ночью, и в тот день в огне погибло трое наших, в том числе и Сережа Носков, который пытался вывести самых маленьких.
Мне тогда тоже хорошо досталось, на меня свалилась горящая балка, и я на некоторое время потерял сознание. Тело мое обгорело изрядно, врачам пришлось хорошенько потрудиться, чтобы спасти меня.
Тогда, в больнице, когда состояние моего здоровья немного улучшилось, я и стал общаться с Иваном Ильичом, местным хирургом. Первое время он мне, наоборот, ужасно не нравился. Врач постоянно пытался наставить меня на путь истинный и чуть ли не издевался над моей безграмотностью. Читать я умел, меня научил этому еще Матя. Матвей любил книги, таскал их к нам пачками, так что я перечитал их все. А вот писать самому у меня получалось не очень, особенно прописными буквами. Руки не слушались и выходили какие-то закорючки вместо букв. А о таких науках, как география, биология, физика и так далее, я даже слыхом не слыхивал.
А еще Иван Ильич постоянно пытался вывести меня на откровенный разговор. Выпытывал, кто я и каким образом попал на улицу. Я молчал как партизан, считая, что таким образом обеспечиваю собственную безопасность.
— Ну как хочешь, — вздохнул Иван Ильич, когда в очередной раз не сумел ничего из меня вытянуть. — Давай я тебя хоть в шахматы научу играть, что ли? Хоть какая-то польза от тебя будет.
— А какая польза в шахматах? — усмехнувшись, спросил я.
— Ум развивает. А умный человек способен приносить пользу. Вот ты. Какая от тебя польза обществу? Ты способен только брать, ничего не давая взамен. Это и есть воровство, друг мой.
От его слов мне становилось стыдно. Я вновь испытывал то же самое чувство, что терзало меня, когда мне приходилось клянчить деньги у людей на улице. Я стал задумываться над тем, так ли хороша моя жизнь и что если можно жить как-то по другому? Мне было уже пятнадцать лет, и многие дети в моем возрасте в те времена уже работали. Работали не так, как я и мои друзья, а по настоящему. На заводах или на фабриках. Принося пользу обществу, а не обкрадывая честных граждан.
Впервые я стал стесняться своего образа жизни, и со страшной силой мне захотелось что-то изменить в своей жизни. Тогда я, засунув подальше собственную гордость, обратился к Ивану Ильичу с просьбой помочь мне «стать человеком». Я так и сказал ему, и он не сумел скрыть радость на своем лице.
Мы стали подолгу разговаривать, особенно по вечерам, когда играли в эти самые шахматы. Я узнал о том, что Иван Ильич вдовец, его жена умерла во время родов. Ребенок его тоже не выжил, и с тех пор Иван Ильич жил один, все свое время посвящая работе. Как-то постепенно врачу удалось разговорить и меня, и я выложил ему всю свою незамысловатую историю. И вот тогда Иван Ильич немало удивил меня, задав тот самый вопрос:
— Коля, твою маму звали Валентина?
— Ну да. А откуда вы знаете?
— Как ты говоришь, назывался поселок, откуда ты родом?
— Октябрьский. Но это не точно. Я так запомнил.
— Три года назад я ездил в командировку. Неподалеку от одного поселка с таким же названием при строительстве моста произошел взрыв и было много пострадавших. Врачи работали на месте, задействовали даже поселковый медпункт. Местные жители помогали нам кто чем мог, и среди них была одна женщина, Валентина. Она больше других пыталась помочь, даже дежурила возле больных по нескольку ночей кряду. А потом, когда наша бригада уже ехала домой, одна моя коллега рассказала историю этой Валентины, которую услышала от местных жителей. Так вот, Валентина эта была вдовой, мужа своего погибшего она крепко любила, даже траур по нему много лет носила. Случалось, деревенские мужики к ней клинья подбивали. Как так одинокая баба пропадает? Да только Валентина ни кого из них и видеть не желала. Один из таких, сам к тому же женатый, вел себя всех настырнее и наглее, до того довел женщину своими приставаниями, что она его с обрыва в реку столкнула. Правда, никто этого лично не видел, но Валентину все равно осудили. Бабы ее на селе не любили, наверное, за то, что гордая была. У Валентины той был маленький сынишка, и в ту же ночь, когда женщину увезли на допрос, мальчик пропал. Следствие длилось не один месяц, но в конце концов, Валю признали не виновной. Следователь попался дотошный, и он доказал, что мужик, что ее домогался, упал в реку в результате несчастного случая. Валентину отпустили, но сына своего она найти так и не смогла. Даже в газете объявление о пропавшем мальчонке печатали.
Сердце мое готово было выпрыгнуть из груди, пока я слушал Ивана Ильича. Но я все равно не решался поверить в то, что все это было не обычным совпадением.
— Иван Ильич, я же вам рассказал, что моя мама умерла. В тюрьме умерла от воспаления легких.
Голос мой дрогнул при этих словах, и я отвел в сторону глаза.
— Коля, а ты не думал о том, что Матвей специально сказал тебе это? Каким образом он смог выяснить хоть что-то о твоей матери, не зная даже ее адреса?
— А зачем ему было врать мне?
— Ты же сам говорил, что у тебя хорошо получалось просить деньги у людей, вот Матвей и не захотел терять свои барыши. Что же, все это легко проверить. Как только тебя выпишут, мы поедем в тот поселок и попытаемся отыскать Валентину.
— Вы поедете вместе со мной?
— А почему бы и нет? Мне как раз полагается отпуск, проведу его на природе.
Родной поселок я узнал сразу, еще когда в окнах поезда замелькали невысокие домишки с черепичными крышами. Хотя все это было словно во сне, в видении, что часто являлись мне за все эти годы, но я это без сомнения, было то самое место, где я родился. Постепенно, по мере того, как мы приближались к станции, я вспомнил все. И высокую колокольню, возле которой всегда кружило множество ворон, и заброшенный деревянный сарай неподалеку от старой церкви, где мы с мальчишками прятали свои «сокровища», и извилистую речку с крутыми берегами, заросшими душистыми травами. А еще я вспомнил вкус мамкиных щей, что тоже не раз снился мне, точнее то, как я с аппетитом хлебаю суп из глиняной чашки.
— Так, у кого бы нам разузнать, где живет эта самая Валентина? — оглядываясь по сторонам, проговорил Иван Ильич, едва мы сошли с поезда.
— Это не потребуется, — не в силах унять волнение, ответил я.
Моя счастливая мордашка и сияющие глаза говорили сами за себя, и Иван Ильич невольно улыбнулся.
— Тогда веди нас к своему дому, Сусанин, герой, — сказал он и закинул на плечо свою сумку.
Мы пошли вперед вдоль деревянного забора и вышли к колхозному полю. Я не мог даже мысленно проложить путь до нашего дома, но безошибочно шагал по дороге, ведомый собственными воспоминаниями, словно пес, который знает дорогу домой.
— А кто такой Сусанин? — спросил я Ивана Ильича, пока мы шли по тропинке возле поля.
— Эх, друг мой, сколько же еще пробелов в твоем образовании нам придется заполнить?! — вздохнул он и принялся рассказывать мне историю героического крестьянина.
Еще издали я увидел свой родной дом и прибавил шагу. Сердце стучало так, что, казалось, его удары слышны не только мне. Иван Ильич, замолчав, шел следом, вероятно, вместе со мной, прочувствовав этот момент.
Когда мы подошли ближе, радость на моем лице померкла, ставни дома были плотно закрыты, дорожка, ведущая к дому, заросла травой, и весь вид говорил о том, что в доме никто не живет.
— Коля, ты уверен, что все правильно вспомнил? Это точно твой дом?
— Уверен, Иван Ильич, — понуро ответил я. — Вон из того окошка я частенько выпрыгивал во двор, когда мамка меня гулять не пускала, а мне очень хотелось. А вон на крышу той сарайки я пытался забраться и свалился с лестницы. Шишка была в пол головы. Не сомневайтесь, это мой дом.
— Тогда не знаю, что и сказать. Три года все же прошло с тех пор, как я был в этом селе, вполне может быть твоя мама куда-то уехала.
Я устало вздохнул и присел на крыльцо. Страшно хотелось заплакать от обиды на свою судьбу, но присутствие рядом Ивана Ильича заставило меня сдержать слезы.
— Эй, вы чего там делаете? Кто такие? — раздался голос с дороги.
За забором остановился какой-то дед с ведром в руках.
— Мы к Валентине. А она давно здесь не живет? — ответил за нас двоих Иван Ильич.
— А зачем вы к ней? По какому такому делу7
— А вы местный следователь или что? — усмехнулся Иван Ильич и посмотрел деду в глаза.
Взгляд у хирурга был такой, что он сам преспокойно мог работать распознавателем, я не раз на себе испытывал этот взгляд. Дед тут же сменил тактику и заговорил уже более дружелюбно.
— В городе Валентина. Уже второй месяц как. Она часто уезжает. Все сына своего ищет пропавшего, никак не смирится с его исчезновением. Упрямая баба, бирючка наша, что тут сказать, сколько уж лет прошло, а она все сдаваться не хочет. Так чего вы от нее хотели, может передать что, как она вернется?
В этот момент к дому приблизилась женская фигура, и я, вскочив с крылечка, бросился к ней навстречу. Я сразу узнал мать. Для меня она ничуть не изменилась! Я и не заметил ни залегшие на лбу глубокие морщины, ни запавшие глаза — ничего из того, что свидетельствовало о ее многолетней печали. Я видел только ее милое моему сердцу родное лицо и готов был взлететь к облакам от переполнявшей меня радости.
Я остановился в двух шагах от нее и замер. А ну как мать не узнает меня? Не поверит, что я и есть ее сын. Все же столько лет прошло, и я-то уж точно выгляжу совершенно иначе.
— Коля? Коленька мой! — прошептала мать и упала в мои объятия.
Из груди ее вырвался громкий всхлип, и тогда я, обхватив ее обеими руками, прижал к себе.
— Мам, прости меня! Прости, что не дождался тебя тогда, — еле слышно проговорил я и заплакал, больше не в силах сдерживать слезы.
Мать тоже плакала, по щекам ее катились крупные слезы. А еще она улыбалась! Я не помнил ее такой, мать будто расцвела, черты лица ее при этом изменились до неузнаваемости, она словно стала совсем молоденькой девчонкой и очень красивой!
— Вот такое у нас дело, дед! Теперь понимаешь? — подал голос Иван Ильич, и голос его звенел, видимо, тоже от радости.
Потом мы втроем снимали ставни с окон и убирали дом. И говорили, говорили обо всем, что с нами было. Слушая меня, мать периодически смахивала слезы с лица, но тут же снова улыбалась, как бы боясь прогневить судьбу своей печалью.
В тот же вечер, когда наш дом общими усилиями приобрел жилой вид, а на плите готовились мои любимые щи, мама вошла в кухню, совершенно преобразившись. На ней было легкое платье в голубой цветочек, и волосы ее были уложены в прическу.
Я смотрел на нее во все глаза, и не я один...
— Как я вам? Не слишком светлый наряд? — спросила мама, оглядывая наши растерянные лица.
— Нет-нет! — в один голос ответили мы с Иваном Ильичом.
Хирург прожил у нас почти месяц. За это время он подлатал крышу нашего дома, поправил забор, и мы вместе с ним перекрасили наличники на окнах. Моя мама сшила новые занавески, и дом наш заметно преобразился. Когда мать достала швейную машинку, она целыми днями строчила для меня рубашки. Сшила она и себе два новых платья, и теперь я больше не видел, чтобы она одевалась в темную одежду.
Накануне перед днем отъезда Ивана Ильича они с матерью долго сидели во дворе и о чем-то разговаривали. Мне не спалось, и я открыл окно.
— Не знаю, как вас благодарить, Иван Ильич, за то, что вернули мне сына, — донесся до меня голос матери.
— Да при чем тут я? Простое везение. Или судьба, в которую я не особо верю, — рассмеялся Иван Ильич.
— Поверишь тут. Во что угодно поверишь. Но вам, Иван Ильич, я по гроб жизни буду благодарна. Мне казалось, меня на земле держит одно — желание разыскать Колю, только я и сама в последнее время не верила, что это возможно. Никто не верил. По началу я винила односельчан в том, что Николка пропал, думала, это они свою злобу на мальчишку выплеснули. Та же жена погибшего Прохора, к примеру, могла таким образом отомстить мне. Я ее мужа не убивала. Правда. Поверьте!
— Я верю. Не сомневаюсь даже.
— Прохор сам оступился, когда бросился меня догонять. Я и не заметила, что он упал, бежала вперед как можно скорее, лишь бы от него подальше, и только потом уже узнала о том, что с ним приключилось. После всего уже жена Прохора Нюрка поменяла свое отношение ко мне, когда узнала о моей беде и о том, что Колька пропал. Да и все остальные односельчане тоже мне сочувствовали. Они раньше меня бирючкой звали за глаза. Или волчицей. Кто как. А тут как-то горе мое на односельчан подействовало, прониклись они. Каждый понимал, что такое ребенка своего потерять. Помогали мне во всем. И в поиске Коли, и на работе прикрывали, когда я в близлежащие города ездила сына искать. Наш председатель даже выбивал для меня командировки в том городе, куда я ехала. Я ведь так и думала, что Коля если жив, то с уличными ребятами связался, вот только никак я не могла и предположить, что он так настолько далеко заберется.
— Учиться ему надо теперь, наверстывать упущенное..., — завел свою волынку Иван Ильич и я прикрыл окно. Нехорошо чужие разговоры подслушивать, пусть себе разговаривают. Я укрылся одеялом и прислушался. На стене мирно тикали часы, отмеряя ход времени. Комната, в которой я спал, стала как будто немного меньше, но все равно казалась самым уютным местом на свете. И мне до сих пор с трудом верилось в то, что я снова нахожусь здесь, в своем родном доме, а во дворе сидит она — моя мама!
Прошло полтора месяца с тех пор, как Иван Ильич уехал от нас. Тем утром мама решила испечь пироги с капустой, и запах распространялся аж до самых ворот. Вдыхая божественные ароматы, я силился одолеть произведение об Иване Сусанине, а когда поднял голову, оторвавшись от книги, увидел через окно моего друга хирурга.
Мы с мамой одновременно выскочили на крыльцо и, улыбаясь, разглядывали нашего гостя.
— На постой не возьмете? — спросил Иван Ильич, — в вашем селе строится новая больница, слышал, врачи сюда теперь требуются, вот и не замедлил подать заявку. Места ваши мне шибко понравились, тишина здесь, не то что в городе. Так как? Найдется у вас для меня угол?
— Найдется, Иван Ильич, — все так же улыбаясь, ответила мама. — А я думаю, куда столько теста растворила? Нам с Колькой столько выпечки вдвоем не съесть.
***
Когда ты счастлив, годы бегут незаметно. Вот и моя жизнь промелькнула, словно один миг. Всю свою жизнь я прожил в родном селе, наблюдая за тем, как меняется наш поселок. Я видел и его рассвет, и то, как село умирало, когда ближе к новому столетию люди целыми семьями уезжали отсюда. Мы с женой к тому времени были уже пенсионерами и покидать родные края не собирались. Здесь, в этих местах прошла наша жизнь, здесь родились наши дети, здесь похоронены моя мама и мой отчим Иван Ильич, память о которых я сохранил в своем сердце навеки.
Мама и Иван Ильич поженились через год после моего возвращения домой. Спустя еще год у меня появилась сестра Галя, а еще через некоторое время близнецы Миша и Гриша. Больше никто на селе не называл мою мать бирючкой или волчицей. Никто бы уже не смог разглядеть в этой счастливой женщине с сияющими глазами ту нелюдимую, угрюмую вдову, что жила, отгородившись от всего остального мира, лелея в душе воспоминания о своем погибшем муже.
По настоянию Ивана Ильича я все же выучился и стал тем человеком, о котором он говорил — таким, что приносит пользу обществу. Всю свою жизнь я проработал в родном колхозе механизатором, а потом, когда колхоз перестал существовать, продолжил трудиться на частном сельскохозяйственном предприятии. Разница не велика, как оказалось. Была ли от меня польза, судить не мне. Но все же, я считаю, моя профессия помогала давать людям то, в чем они нуждаются, а не отнимать у них это. Как в случае, если бы я пошел по скользкой дорожке и стал настоящим вором.
Все. Заканчиваю свое повествование. В сором времени к нам в гости должны нагрянуть наши дети со своими детьми и вторыми половинками, а это, скажу я вам, целых одиннадцать человек! Тут одними щами не обойдешься! Пора помогать жене накрывать на стол, а еще топить баню и готовить мангал. Все должно быть честь по чести! А как иначе? Этому меня научил Иван Ильич — счастье состоит из маленьких кусочков, а именно из радости общения с близкими людьми, разговоров у костра и даже вкусного обеда, разделенного с другими.
Автор: Юферева С.