Продолжение "Записок" отставного генерал-майора Сергея Ивановича Мосолова
В Орхее я был болен, при смерти. 22 дня не ел и не спал; и думаю, что болезнь пришла последствием головной раны. Исповедался и приобщился святых тайн. Чрез несколько дней захотелось мне арбуза, которого я без лекаря наелся, то есть выпил сок из оного; сделалась во мне перемена, из жестокой горячки и взрыду сделалась во мне лихорадка, продолжением которой я избавился от смерти, и вся гниль от грудей и опухоль в ноги оттянула, так что у меня ноги сделались как брёвна толсты.
А тогда мы пошли в поход из Молдавии в Елисаветград, где мне сделалось, думаю от дороги, гораздо легче; но лихорадку я от себя не отгонял, она у меня была ровно 9 месяцев, пока всю желчь и гниль из меня выгнала потами, и в ней я никогда не лежал, или верхом был, или на дрожках, только как жар придет, то ложился, а опухоль из ног пропала от слабительных порошков, кои я всякий день принимал; но ел всё, что хотелось, только понемногу, даже и кислое молоко.
Из города Елисаветграда весною мы пошли в Польшу и расположились по Днестру все четыре батальона, содержали кордон, не пускали беглых солдат и мужиков на ту сторону. Cie было летом.
Мне досталось стоять в самом дурном месте, между каменными горами, в местечке Ушице; а потом, как сделалась конфедерация в Польше и потом реконфидерация под предводительством графа Потоцкого-Щенсного (Станислав), то меня с батальоном командировали для прикрытия его особы и всех членов; ибо граф Потоцкий был нам предан (и еще был полк конный полковника Глазенапа?).
В Дубнах мы содержали караул, где и контракты польских дворян были. Оттуда пришел я зимовать в местечко Николаев князя Чарторыжского, где случилась жестокая буря или, лучше сказать, вихрь, что всю конюшню повалило, и много лошадей у меня моих и батальонных передавило; однако ж, на покупку казенных лошадей отпустили мне по свидетельству деньги.
Забыл я написать: как я зимовал в местечке Мурованых Куриловцах с батальоном, было страшное землетрясение с шумом и продолжалось 5 минут (перед войною с поляками, землетрясение было 1793-го года ноября 27-го дня). Оттуда нас два батальона, - 2-й под командою премьер-майора Шпармана и мой, 3-й, того ж корпуса пошли к Каменцу-Подольскому, чтоб его взять, ибо там были конфедераты.
Как туда, в город Каменец, господин Золотницкий (Михаил Владимирович) приехал, то мы взяли крепость без урону. Сей нам и ключи вынес от крепости 1793 года апреля 21 дня и отдал полковнику Зубову (Николай Александрович), который командовал нами авангардом; он с позволения господина Дерфельдена (Вилим Христофорович) с ключами и с полною реляцией поехал к Государыне (Екатерина II).
Дерфельден приказал и мне ехать с ним же. Мы поскакали на почтовых, приехали к генералу-аншефу Кречетникову (Михаил Никитич), тогда главному над нами начальнику, который отправил нас в Петербург, куда мы с Зубовым Николаем Александровичем приехали мая 1-го дня 1793 года рано.
Всемилостивейшая Государыня очень была довольна, что без пролития крови взяли крепость Каменец-Подольскую: Зубова пожаловала в генерал-майоры, а меня именным повелением в подполковники, и старшинство отдали, которое у меня пропадало по драгунской службе, как был 5 лет на Кавказской линии. Итак, я стал считаться в подполковничьем чине с 1788-го июля 14 дня.
Из Петербурга граф Николай Иванович Салтыков позволил мне заехать на 2 недели в Москву. Тут я с женою Настасьею Ивановною пожил одну неделю, да к матушка Дарье Трофимовне в Арзамас съездил; там 4 дня жил; и простясь с ними обратно уехал служить со своим батальоном, которой зимовал тогда в местечке Николаеве.
На другой год сделалась революция в целой Польше, и наших много пропало в Варшаве; то генерал-поручик Дерфельден и велел мне с батальоном скорей идти перенять бригаду польскую, которая хотя присягала на верность нам, но взбунтовавшись, ушла на конях.
Уже она сражалась на дороге с ротами Екатеринославского гренадерского полка, и потянулись поляки к кордону цесарскому (здесь австрийскому). Я тотчас, сколько у меня было поблизости рот (ибо тогда еще стояли по квартирам) собрал до 160 человек егерей, побежал с ними, чтоб их перенять, но всех не захватил, а только до 30 человек поляков в плен взял со всем, с лошадьми и амуницией, которую они везли на подводах, без малейшего урону, и все это представил графу Ивану Петровичу Салтыкову, ибо он уже был у нас главный начальник и жил в Лабуни.
В этом малом походе я егерями очень был доволен, что они охотно в двое суток сделали более 100 верст переходу; правда, что многие стерли ноги от того, что болота переходили прямо.
Здесь некоторую диковинку скажу. Проводник меня вёл через плотину. Пришли на две дороги, он меня повел было налево, а здесь появился селезень, то есть утка дикая; увидел я, что она по дороге побежала направо и я подумал, что это Бог нам дал спутника или проводника лучше, нежели жид, который может и обмануть.
Так и вышло, что если б я не пошел по той дороге что селезень показал, то б ни одного конфедерата не видали; ибо поляки все там бежали и к той стороне, куда селезень нам показал. У тех конфедератов я отбили 12 человек гренадёр, коих они обобрали, Екатеринославского полка, как дрались с Булгаковым полковником. Пленные объявили мне, что у той бригады польский был командир майор Вишковский, коего чуть было я не захватил самого уже на цесарской границе.
После мне велено идти с двумя батальонами, 2-м и моим 3-м к местечку Дубенки, где с Костюшкой, их предводителем, была баталия (здесь бой под Зеленцами) у нашего полковника Пальменбаха (Евстафий Иванович). Оный Пальменбах там и убит на батарее.
Туда приехал из Петербурга командовать авангардом генерал-майор Валериан Александрович Зубов, а весь корпус был под начальством генерал-поручика Дерфельдена.
От Дубенок зачали иметь малые сшибки с поляками, и по большей части дрались только казаки и егеря, под командою моей до самого города Хелма, где они все собрались под начальством трех генералов и нам дали баталию.
Тогда я был послан с двумя только ротами для занятия леса, мимо которого должно идти 1-й и 2-й линии; тут мне и досталось всех горячее; ибо не знали мы, что в лесу были от них поставлены пушки и скрыты за засекою. Как я стал входить в лес перепалкой ружейною с их егерями ж, то вдруг они по мне выстрелили картечами, убили одного офицера и 16 егерей и многих ранили; хорошо, что я врассыпную с егерями шел.
Тогда Зубов, услышав, что у меня идет порядочная свалка, прислал ко мне и остальных егерей моего батальона; с ними уже я начал заходить во фланг батареи, чтоб оную и взять на штыках, но они штыков не любят, ушли; а пушки увезли на лошадях по дороге.
Однако ж я много взял в плен раненых солдат и "косенеров", то есть которые только с косами были против нас, из мужиков набранные; и так прошел уже лес с малой перепалкой. Кончилась баталия; я получил благодарность за успех, что линию 1-ю и 2-ю избавил от картечи, а на себя все это обратил: ибо они б из лесу стреляли вдоль наших линий по фронту, и за то, после, Государыня пожаловала меня в полковники 1794 мая 28-го.
В день Троицы Святой баталия была; а военная коллегия поместила меня в комплект указом в Новогородский полк (?), который тогда находился в корпусе генерал-поручика Ферзена (Иван Евстафьевич), против Костюшки; но генерал Дерфельден меня туда не отпустил, а велел сию кампанию до окончания прослужить с егерскими двумя батальонами, 2-м и 3-м под командою его.
Так я и остался в том же корпусе командиром над двумя батальонами надевши на себя только полковничий камзол, а мундир был егерский.
После сего, шедши к Праге, в трех местах еще с поляками дрались; но большого сражения нигде не было. В последнем генералу Валериану Зубову и полковнику Рароку из пушек ноги ядрами отбило; Рарок в 15-й день после того умер, а генерал Зубов остался жив; видно, у него кровь почище была.
К штурму Праги я уже пошел со своим одним батальоном 3-м, а 2-й остался со своим командиром Шпарманом у прикрытия генерала Зубова; ибо у него нога была отстрелена ядром, а потом отпилена в деревне Поповке, в которой он раненый лежал.
К Праге все корпуса собрались, куда приехал и граф Суворов (Александр Васильевич); взял все корпуса в свою команду. Сперва, обыкновенно по его манере "теоретически штурмовать", в лагере пили и ели довольно, и пели песни, а потом подошли близко к Праге Варшавской.
Я тут попался уже в команду генерал-майора Ласси (Борис Петрович), у коего в колонне и на штурме был. Накануне штурма 23-го октября 1794 года господин Дерфельден велел делать брешь-батарею, думаю, для того, чтоб поляков уверить, что еще мы нескоро пойдем брать ретраншемент Пражский; но сия фос-брешь-батарея далась мне знать.
Тут с одним своим батальоном прикрывал оную, когда строил оную артиллерии капитан Бегичев, а я был впереди на чистом месте, чтоб вылазка не случилась. Но вылазки я не боялся, а из 4-х батарей с переднего фасу из укрепления да во фланг из-за реки Вислы 5 батарей все по мне стреляли ядрами (ибо мы делали брешь днем) так жестоко, что я принужден весь батальон рассыпать по лугу и велел егерям лечь, а сам один остался на коне, арабском жеребце, на котором и в Хелмском сражении был и на прочих стычках, не стоял ни секунды на одном месте, разъезжал, чтоб не сделать цели, и притом подъезжал ближе, желал осмотреть, где у них есть ворота.
Итак, сколько полянам ни хотелось меня убить, но Бог сохранил меня, а я своих егерей таким порядком спас, с коими в голове колоны в следующую ночь и на штурме был, - 24 октября 1794 года, и с ними овладел бастионом, на коем было больших 6 пушек; за мною и все уже взошли.
Тут ров был неглубок, почти все по штыкам взлезли, то есть штыки в вал затыкали и на них егеря ногами становились; ибо вал был земляной; только много в волчьих ямах наших попадало, кои были на гласисе вырыты.
Даже до самого мосту поляков кололи, а как они в улицах в дома скрылись, то тут и егерям досталось потерять жизнь; во весь штурм Праги убито и ранено было у меня не более 46 человек. Хвосту колоны больше досталось потерять от картечи, ибо они спали, как я привел колону к самому гласису; я ж и колонновожатый был.
С рампара часовой спрашивает по-польски "кто идзе? - а я отвечал: "свои, мой коханый", - также по-польски, и тотчас закричал "на штыки" и лезть велел на вал и бастион; спасибо, егеря боялись меня и любили, этим могу похвалиться. И так я последнее сражение с ними имел, а после штурма Праги господин Дерфельден велел мне по повелению графа Суворова собрать все отбитые у неприятеля пушки, коих я нашел 110 разного калибра, и почти все новые; с ними отправили меня в город Киев, и еще для прикрытия прислали конный полк бригадира Сабурова (Василий Федорович), - Острогожский.
Егерский батальон сдал я старшему по себе на дороге секунд- майору Мельникову во всем сполна, в чем взял и квитанцию и к команде отрапортовал, а сам вступил в командование над батальоном 1-м Новогородского пехотного полка (?) и с сим батальоном, явившись к бригадиру Сабурову, я прикрывал 110 пушек и 1600 человек пленных взятых в разные времена.
Однако с дороги, граф Суворов, из них лучших по просьбе польского короля отпустил 500 человек, в том числе генерала-майора Мейна, которого я взял во время штурма в плен, и довольно штаб и обер-офицеров. В дороге много претерпели нужды от холоду, особливо бедные пленные недостаточны были одеждою.
Пришедши к Бердичеву, явился у генерал-майора Хрущева Алексея Ивановича, который, обо всем отрапортовав графу фельдмаршалу Румянцеву-Задунайскому, приказал мне занять квартиры около местечка Бердичева в тех же деревнях, где уже 2-й батальон моего полка квартирует и пленных расставить по квартирам за присмотром; а пушки с прикрытием граф Румянцев велел отвезти в город Киев и там отдать в арсенал, что было и исполнено.
Тут я получил за штурм Праги с рескриптом от Государыни 3-й степени Владимирский крест, а за прикрытие брешь-батареи, сделанной у Праги ничего не дали; артиллерии ж капитану Бегичеву за ту батарею дан 3-й же степени Владимирской крест. Я тогда вспомнил пословицу польскую "интрига идзе до горы, а заслуга упада". Признаюсь, хотелось мне за то прикрытие получить хоть шпагу.
Как на штурм я шел, то много волонтеров из свиты Зубова было, а как на бастион с егерями полез, то только один майор Шпренгпорт был, которого отец теперь во Франции. А по взятии уже все с поздравлением ко мне явились, и целехоньки; однако ж, все получили кресты.
Думаю, что им прежде даны были в карманы, как поехали из Петербурга. Все офицеры и егеря мои после служили против французов, в Италии и в прочих местах под командою князя генерал-майора Багратиона, с помощью которых от государя императора Павла Петровича все отличные и знаки получили; ибо знали они, где и как открыть места и напасть на неприятеля.
Белокопытов, что у меня в батальоне поручиком и капитаном был, он и полк от Багратиона принял, будучи уже полковником, а Спесивцев, поручик там же, дошел до полковничьего чина; потом и прочие заслужили милость Императора; мне только Бог не определил там служить.
А к тому ж и то больно, что обещание мое не удалось выполнить: 18 сражений только до числа ста не докончил, то есть от 1768 года по 1799-й год, где только несколько пуль мимо ушей пролетало; всех баталий, сражений и стычек в три войны на Кавказской линии 82 раза.