Только удовлетворение и небольшое предвкушение, словно завтра мне предстоит пойти на премьеру интересного фильма. И увидеть, как отец разыграет те карты, что я подсунула.
Пусть сыграет в своём амплуа. И тогда...
Выключаюсь. И просыпаюсь уже от звонка Чадова. Он что-то ласковое говорит мне... От его низкого глубокого голоса, я сонно тянусь как кошка. Я всё время его хочу...
С ним всë хорошо. Так хочется спать... Смотреть эротические сны... Зная наверняка, что он приедет и воплотит их. Но нарушая наши нежности, звонит сам Бергман!
- Слушаю... - бормочу я.
- Юлия Юрьевна, доброе утро. На самом деле - не доброе. Вам нужно подъехать в нейрохирургию. Привезли Роберта... Он всё ещё Ваш муж верно?
- Верно... А что с ним?
- Черепно-мозговая. Без сознания. Нужно подписать медицинские документы, да и сейчас приедет полиция...
- О, Боже... Еду.
Уверена, что это отец!
Ну... Черепно-мозговая, значит, черепно-мозговая мозговая. Я ни о чем не сожалею! - рявкаю я на пытающееся высунуть морду чувство вины.
Я защищаю детей, себя и любимого мужчину. Если для их защиты будет пробита голова угрожающего нам неадеквата, то так тому и быть.
Приобняв благодарно за плечи бабушку Наталью, уже стоящую у плиты, стягиваю блинчик, и обмакнув в варенье на ходу съедаю.
- Куда, не поемши?! - возмущается она.
Рассказываю ей, что Бориса отпустили. Но у него аврал на работе. И меня вызывают...
Повод - не говорю. Зачем беспокоить нашу бабушку.
Она всовывать мне в руки пакет с контейнером для Бориса. От неё очень тепло дома. Он словно обжит сотней домовых-трудяшек. И брутальное жилище Чадова превращается с каждым днём в родовое гнездо, где есть место и старикам, и детям. Мы все облюблены. Как мы будем без неë? Очень надеюсь, что бабушка Наталья останется с нами.
В отделении людно. Я, спеша, иду по коридору.
- Да ради Бога! Ищите другого анестезиолога. Я вообще не горю с кармой спорить... - слышу голос Чадова.
- Если б мог! - сетует Бергман. - Все на операциях.
- Тогда будете мне и Хасанову ассистировать лично. Чтобы потом не возникло никаких вопросов.
- Коллеги!.. - голос Хасанова из операционной. - Он не доживёт до анестезии, если вы продолжите спор.
- Придётся, - вздыхает Бергман, растëгивая рукава рубашки.
Мне подсовывают документы на подпись. Не читая ставлю росчерки. Их содержание я прекрасно знаю.
- Вы что не доверяете Борису? - сердито смотрю на Бергмана. - Хасанов и Чадов безупречны. Они даже маньяка сначала спасут, а потом посадят, Вы же знаете.
- Я не готов к искам от пациента! - многозначительно поднимает он бровь. - Ирина Васильевна, камеры проверьте в операционной.
Они уходят, я остаюсь на скамеечке одна, дожидаться следователя.
Следователь - девушка. Молоденькая.
Она задаёт мне много бессмысленных вопросов по форме, как делают наши интерны, когда обследуют пациента. Я терпеливо отвечаю.
- У вашего мужа были враги? Ему кто-то угрожал?
- Да, - поджимаю губы. - Мой отец. Угрожал и мне, и ему. Он недавно вышел. А мы оба свидетельствовали против него на суде, когда он пепельницей убил собутыльника. Мне даже пришлось нанять охрану. Из агентства "Альфа". Там, в договоре, прописан повод, по которому я обратилась. И вчера отец отобрал у меня ключи от квартиры Роберта...
В голове картинка, как рассыпаются на детали роботы в руках у Стëпы.
Вот так. Ни стыда, ни совести…
Последняя глава
Привычные мне туфли на каблуках давно пришлось сменить на удобные кроссовки.
Я еду в лифте, вспоминая, как нахально впился в меня здесь Борис.
О, боже...
И, улыбаясь, заливаюсь краской, погружаясь на мгновения в свои переживания того момента. Болючие, острые и сладкие. Пишу ему смс: “Я люблю тебя”. Тут же приходит ответ: “Очень-очень…”
- Ты почему улыбаешься? - пытливо смотрит на меня сын.
Пожимаю плечами.
Стёпа с ранцем. Ему во вторую смену.
Выходя из лифта, присаживаюсь, чтобы поправить ему выбившуюся из брюк рубашку. И ахнув, хватаюсь рукой за стену, внезапно ощутив, что мой небольшой животик уже мешает координации.
- Мам! - ловит мою вторую руку Стёпа. - Я сам могу. Ну чо ты…
Пока я поднимаюсь, он заправляет рубашку.
- Я хочу ремень, как у папы.
- Подрастешь, будет тебе ремень.
У него пока подтяжки.
Стёпа, периодически ловя от нас обрывки разговоров, догадался, что Роберт в больнице. И... давно просился навестить. Сегодня - последний шанс. Роба выписывают.
Возле сестринского поста несколько человек.
- Ирина Васильевна, добрый день! - бросаю я старшей сестре, стараясь не отвлекать ее особенно.
Улыбаясь, она подмигивает Степану.
- Там бабушка... - шепчет мне настороженно Стёпа, сжимая руку.
- Ты перепутал, бабушка дома.
- Другая бабушка... бывшая бабушка! Та…
На мгновение становится неловко. Замираю у ординаторской.
- Юля!
- Тая!
Пересекаемся мы с Таисией Хасановой.
Так вышло, что у неё, Вики Державиной и у меня практически одинаковые сроки. И мы должны родить с разницей в месяц.
И теперь дружат не только наши мужья, но и мы, своей тесной компанией беременяшек. У нас один гинеколог и одна доула.
У меня наконец-то есть человеческий круг общения. И я наслаждаюсь им! И, как это не удивительно, но главный инициатор всех наших "девочковых" тусовок - это я. У меня никогда не было подруг. Я компенсирую это сейчас. Они классные душевные девочки.
- Как суд прошел?
Вчера был вынесен приговор отцу.
- Десять лет.
- Оу...
На десять лет я снова свободна.
Если он выйдет, то уже глубоким стариком. А может и уже не выйдет…
После операции Хасанов передал "пациента" Таиссии. И она занимается его лечением. Я периодически навещаю его. Кому же еще? У него нет ни родственников здесь, ни друзей.
За моей спиной шепчутся, что я бросила мужа в такой страшной ситуации… Бросают презрительные взгляды в спину. Мне плевать. Мне плевать! Близкие знают, как обстоят дела на самом деле. Борис пару раз вызверился на персонал. Поэтому, шепчутся только за спиной.
Итак, Роб. Сделано, на самом деле, очень много. Таисия пишет диссертацию, и в ее рамках испробовала все варианты лечения и реабилитации. Я подписываю всё экспериментальное лечение! Пусть пытается... Роберт никогда не будет прежним, но если Тая как-то облегчит ему жизнь - пусть.
- Роберт ещё в палате?
- Да. Ты будешь его забирать?
- Нет... Его мать приехала.
- А ты к Горынычу? Он пациента к наркозу готовит.
- Нет. Стёпа хотел попроведовать Роба.
- Ты предупредила?..
Неопределенно машу пальцами в воздухе.
Приоткрываю дверь в палату. Роберт сидит в коляске, смотрит в окно. Эту коляску купила ему я. Как опекун, я распоряжаюсь всеми его средствами сейчас.
- Привет, Роб. Я сегодня не одна. К тебе гость.
Иногда мне кажется, что он приходит в ярость от того, что у него отняли речь, и он больше не может засовывать мне под корку чувство вины и тотальной благодарности.
Он нажимает левой рукой на джойстик. Коляска поворачивается.
Стёпа замерев смотрит на него.
Незаметно постукиваю пальцем сыну по плечу, напоминая, чтобы он поздоровался.
Мы решили, что Степе не надо знать деталей о том, как поступал Роберт. Для ребенка это лишний стресс.
- Привет... папа... - прижимается Степа к моему бедру.
Роберт сильно сдал и выглядит на десятку старше своих. Похудел, осунулся. И скорее выглядит как дедушка Степе, чем как отец.
- Двенадцать! - отвечает ему Роберт. - Двенадцать... Семь...
- Мам? - поднимает Стёпа на меня озабоченный взгляд.
- “Двенадцать” - это “здравствуйте”, - перевожу я.
- Это такая игра?
- Не совсем...
Из-за травмы хирургам пришлось удалить фрагмент мозга, отвечающего за связанную речь. И образовались новые связи... Образовались удивительным образом. И Роберт уверен, что он говорит слова и фразы, но произносит цифры. Некоторые мне удалось привязать к определенным смыслам.
Роберт очень нервничает, что его не понимают и не может осознать происходящее.
- Тридцать шесть...
Это я знаю.
- Сейчас.
- Что он сказал? - любопытствует Стёпа.
- Просит открыть окно.
Сегодня тёплый день.
Помимо этого, у Роберта дисфункция правой руки и нарушение равновесия.
Реабилитолог учил его писать левой, но выяснилось, что когнитивные способности тоже нарушены. И он не обучаем. Возможно - пока. Нужно много работать с ним. Но это теперь не моя задача.
- Сто два...
- Я не понимаю, Роб, извини.
- Сто два! - начинает нервничать он. - Сто два!
Стёпа подходит к нему заглядывая в глаза.
- Пить?
- Десять.
- Десять - это "нет".
- Кушать? - угадывает Стёпа.
- Десять...
- Гулять? - чешет в маковке.
- Десять!!
Стёпа с любопытством давит на джойстик. Коляска двигается в сторону.
- Степ, не надо, - прошу я.
- Я тебе принес раскраски, - вытаскивает он из ранца. - Правда я тут робота закрасил, но там ещё много картинок. И фломастеры. Чтобы ты не скучал.
Кладёт к нему на колени. Роберт опускает взгляд.
- Скажи ещё что-нибудь, я буду угадывать.
Они общаются. Я тихо сижу в стороне.
- Шесть - это "да"! - догадывается Стёпа. - Я придумал!!
Открывает на коленях у Роберта букварь.
- Это что? - требовательно вопрошает Стёпа, как учитель, показывая на арбуз, у буквы "А".
- Триста двенадцать.
- А это? - показывает на карандаш.
- Сто два! Сто два!
- Мама он просил карандаш!
Стёпа даёт ему тетрадку и карандаш.
Роберт что-то гротескное корябает левой рукой.
Вздрагиваю! В дверях палаты его мать.
- Добрый день, - здороваюсь с ней.
Она молча заходит в палату. Садится на кровать и слепо смотрит на Роберта.
- Вы не торопились, - не могу сдержаться я.
- Я боле-ела... - тихо.
- Я оформляю развод. Права по опеке передам Вам.
- Это о-он за мной должен ухажива-ать в ста-арости, а не я за ним... - горько.
- Что-то Вы не так делали, когда он был ребенком. Судьба дала Вам второй шанс - самоотверженно и бескорыстно любить своего ребенка. Любовь лечит… Ее отсутствие порождает монстров.
- Ты ненормальна-ая?.. - переводит на меня презрительный взгляд. - Я стара! У меня нет столько сил...
- Найдете.
Тем более, что его доля после раздела имущества будет очень внушительная. Наймет помощницу.
- Уходите, - требует она.
Стёпа, насупившись, смотрит на нее исподлобья, собирая свои вещи в ранец.
- А у нас теперь другая бабушка. Добрая!
Она смотрит на него растерянно и равнодушно.
- И у меня вот! - кладёт мне руку на живот. - Сестра будет.
Переводит взгляд мне на живот.
- Этот хоть от Роберта?
- Оба моих ребенка не от него.
И мне не стыдно!
- Стёп, пойдем.
- Двадцать четыре! - изрекает Роб, поднимает тетрадку. - Двадцать...
Стёпа забирает у него.
- Пока, пап. Потом ещё поиграем...
Мы выходим. Я присаживаюсь на скамеечку, чувствуя, что потеряла силы.
- Что написал? - сует мне в руки Степан.
Приглядываюсь к едва читаемым буквам.
"Не-бро-сай".
Вздохнув, закрываю тетрадь и эту главу своей жизни.
Всё.
***
Степаха спит в детской. Бабушка там же.
Мы с Юлей сидим у горящего камина на ковре. Свет выключен... Горят несколько свечей. Рядом стоят кружки с ароматным чаем.
Я обожаю эти вечер! Сколько я провел похожих в одиночестве, скучая по ней - не счесть. И сейчас, когда она рядом, я всё еще чувствую то саднящее чувство одиночество, но уже как заживающую рану. И гораздо больше ощущаю тихие вибрации долгожданного счастья где-то за грудиной.
Сев по-турецки, Юля прижимает ладони к животу и смотрит в огонь.
Я, опираясь спиной на диван, - перебираю струны.
- Завтра отвезешь нас?
- Куда?
- С утра на работу...
Юля уже глубоко в декрете, но Бергман предложил ей должность председателя конфликтной комиссии больницы. Поэтому, она даже в декрете немножко работает с документами. Для нее эта должность очень важна! Это прямо её место.
Я ей горжусь.
- …А после работы к Роберту. Минут на сорок, - извиняющимся голосом. - Стёпа просил...
Степаха любит навещать Крынского в психоневрологическом пансионате.
Меня это люто бесит, но... Юля так решила. Ок. Наверное, для Стёпы в этом есть смысл.
Посещают они Роберта не часто. Где-то раз или два в месяц. Степан очень быстро выучил его странный язык и общается с ним, они вместе раскрашивают какую-то нейрографику, которую привозит Юля.
Хрен с ним...
- Ты самый лучший папа... - на всякий случай напоминает она, ловя мое лёгкое ревнивое недовольство.
- Я знаю! - самодовольно подмигивая ей. - Но ты мне всё равно говори. А муж?
- И муж... самый-самый.
Смотрю на ее красивые руки лежащие на животе. Обручалка врезается в кожу.
Забираю ее кисть, с трудом стягиваю колечко, переодеваю на мизинчик.
Мы тихо расписались, не устраивая свадьбы. Юля не захотела. Да и без церемонии нас расписали сразу же после того, как был оформлен ее развод с Робом. А церемонию нужно было ещё ждать пару месяцев.
А вот венчались мы красиво, пригласив всех друзей. С шикарной атмосферной фотосессий.
Фотки в рамочке стоят на камине, рядом с горящими свечами.
- Пусть пока так... - целую пальчики.
К вечеру они у нее немного отекают. Мы перенашиваем. Уже неделя лишняя.
- Ты когда Василису отпустишь?
- Ты знаешь... Я когда Степочку носила, я его даже толком почувствовать не успела. Все плохо-плохо было... А потом раз и... закончилось. Животик такой маленький был, что в свободной одежде и не видно было, что беременна. А сейчас мне так нравится, - гладит живот. - Что Василиса общается со мной. Что я ее чувствую...
- Ну я-то тоже хочу! - с усмешкой цокаю я. - Нельзя быть такой жадиной.
- Это так волшебно, - продолжает наглаживать, - что я не хочу, чтобы заканчивалось.
- Родная, как только ты соскучишься по пузожителю, я тебе тут же Ивана заделаю, клянусь! Дай уже дочку потискать...
- А вдруг я больше не смогу?
- Пф... Да у нас с первого раза оба птенца. Даже не сомневайся.
- Ладно... - улыбается не отводя глаз от огня. - Отпущу...
- Давай, завтра?
Морщит нос.
А меня прёт от кайфа, что это всё моё! Наконец-то! Я так богат, что дух захватывает.
Дома везде игрушки, раскраски... Юлины вещички... То духи, то крем, то шарф... То трусики...
Она все время извиняется за этот лёгкий бардак, а мне нравится!..
- Юлька...
Бросает на меня искоса взгляд.
- "Что видят мои глаза в тебе... Птицу берущую разбег... Нежность бредущую в тишине... ко мне!"
Закрывает глаза, плавно вьется по нежный перебор.
Моя красота...
Откладываю гитару в сторону.
- "Ко мне", сказал... - игриво рычу я, хлопая себя по бедрам.
Подхватывая за талию, заставляю оседлать себя.
Наглаживаю животик между нами.
- Ну что... - шепчу ей в губы. - Давай поторопим нашего пупсика?
- Как?
- Известным способом... - задираю ее длинную юбку по бедрам.
Мы такие оголодавшие... Нам то нельзя, то можно, то снова нельзя! Сейчас опять можно, а родит, опять будет нельзя...
Отвожу волосы, тянусь, целую во вкусную шею.
Мы жадно впиваемся друг другу в губы.
Животик немного мешает зажать ее потеснее. И мы тихо смеемся, несколько раз чмокаясь. А потом как голодные впиваемся друг в друга опять.
Конец!