Вспомнился тут мой начальник в Сиэтле. Во-первых, он был моральным... эээ... нехорошим человеком (это выражалось в его отношении к работникам), а во-вторых, сильно тосковал по родине и делал это в довольно извращенной навязчивой форме: когда мы делали пол в раздевалках муниципального бассейна, из мощной колонки, которая в пустой комнате чудесным образом превращалась в нехилый такой "долби" без всякой "дитжитал", изливался… Утесов.
Ну или ещё какие-то русские народные, под которые ещё Хрущев лобызался со своими друзьями. Начальнику моему было 23 года. Даже бандитская романтика фильма "Брат" должна быть ему чужда и непонятна - Путин сел на пост президента раньше, чем на флешку в голове этого человека записались первые воспоминания…
Откуда же эта тоска по тому, что никогда не испытывал, по стране, где никогда не жил? Эмигрантом быть не просто: покидая свою родину, человек ее как бы консервирует в себе, лелеет, дорожит. Или смакует, поливает грязью. Это не важно. Важно то, что те зерна, которые посеяла в нем родина, уже никогда не взойдут, не вырастут из них цветочки, не опадут на пол безжизненные клочки былой красоты. Эмигрант передаст эти зерна детям, а те, возможно, даже внукам… Тогда как на родине уже растут совсем другие цветочки, десятилетиями проходившие селекционный отбор, у них, у этих потомков эмигрантов, даже вдали от собственных корней могут сохраниться уникальные зерна…
Дорога в русскую деревню в Боливии выглядела ровно также, как и в любую русскую деревню в России: разбитая проселочная дорога, залитая глубокими лужами. По сторонам то поля, то целина, а под ногами глина, которая с каждым шагом делала смычный "чавк", как какой-нибудь удав, пытаясь заглотить ногу целиком.
Первые русские поселенцы в этих землях появились ещё в семидесятых. Говорят, что тогда здесь были непролазные джунглями… Глядя на бескрайние поля, в это сложно поверить: кажется, что забрось их, так если, что и вырастит в этой глине, это березка, с ума сошедшая от того, куда смогла ее закинуть русская ментальность.
От основной дороги до деревни староверов 14 километров… Автомобиль, который отважился ехать в нужную сторону, завяз через пару километров, с трудом вылез и поехал обратно. Ну а я, в компании двух местных боливийских школьников из соседней деревни, которым приходилось на своих двоих добираться до городской школы (хорошо, раз в неделю - по субботам), пошлепал по грязи дальше.
Русской коммуны на карте нет, поэтому такие попутчики оказались, как нельзя кстати. Впрочем, едва они свернули к своей деревни, я потерялся в этих одинаковых полях и однообразных лужах… Только на последних лучах заходящего солнца чудом удалось выйти к деревне.
Нет, меня встречали вовсе не девицы в кокошниках с хлебом-солью, не парни в косовортках, перебирающие струны балалаек… Даже сруба ни одного и дыма стелящегося по земле, душистого такого, тоже не было. Зато мужичок рыжебородый с беленькой девицей в длинном сарафане и платке в таком, довольно строгом, проехали на мотоцикле…
— Где я главного могу найти? - крикнул им я.
Парень махнул рукой за спину:
— Тама! Никиту покликай!
Никиту я встретил под раскидистым манговым деревом. На краю фруктового сада, за которым начинался пруд с гигантскими пираньевыми, а за ним - те самые бескрайние поля с кукурузой и ещё Бог знает чем. Это был пожилой мужчина с длинной рыжей бородой и круглым животиком. Он просто сидел в плетенном кресле и наслаждался закатом. Вместе со стаей гигантских летучих мышей-фруктоедов, которым закат тоже был небезразличен.
В сумерках как-то не особо рассмотрел в чем он был одет, да и не старался этого сделать: я просто наслаждался настоящим русским живым языком, на котором у нас завязалась беседа. Никакого иностранного акцента. Деревенский тягучий говорок средней полосы, наполненный такими душевными "шибко и экий", перемеживался чисто русскими вздохами "эхе-хэй" и обрусевшими испанскими словечками, которые так колоритно и естественно вплетались в речь, как-будто всегда там и были. Я слушал и не мог поверить, что нахожусь в сельве далёкой южноамериканской страны…
Никита меня принял и чуть позже повел к дому. Там по веранде прошмыгнула его супруга, завернутая от макушки до пят во что-то белое. На мое "здравствуйте" она ворчливо откликнулась:
— Опять кого-то притащил… - и скрылась в доме.
— Я не притащил - огрызнулся Никита. - Он сам пришел!
Мы ещё долго говорили с ним на веранде. В основном о России, в которой ни он, ни его супруга никогда не бывали. К разговору, сначала робко, выглядывая из-за двери, присоединилась и жена Никиты, а потом, осмелев, вовсе села вместе с нами. Это была сухонькая женщина с низким голосом и суровым взглядом, ещё не старушка, но где-то рядом. Говорила в основном односложными предложениями, перескакивая в своем повествовании то в начало, то в конец, то опять в начало. Вот примерно так она рассказала, почему негостеприимно меня встретила:
— А они дней пять у нас жили. Две девочки. Родителям даже звонили. И зачем? Ну живите - пожалуйста, а писать зачем? Зачем писать на все ваши интернеты? Мы этого всего не любим.
После указания мужа, она ушла в дом, вынесла столик, на котором вскоре появилась пластиковая одноразовая тарелка, наполненная омлетом, тушёной картошкой с мясом, рисом, ломтиками огурца и арбуза. Мой ужин. Ел я в одиночестве - Никита с женой удалились трапезничать в дом. Палатку я поставил тут же - на веранде. Здесь планировал заночевать и завтра. Как сказал Никита - одна ночь, две ночи, это ничего. Можно.
После принятия никоновских "бесовских" церковных реформ, направленных на унификацию богослужебных практик Московской церкви с Греческой православной церковью, на свете появились раскольники или староверы, старообрядцы - люди, не признающие нововведения церкви.
Если кому интересно, можете почитать о нелегкой судьбе некоторых поморов, представителей крупнейшей старообрядческой церкви России, о их миграции в Сибирь, суровых нравах и обычаях, в трилогии Алексея Черкасова "Сказания о людях тайги" - одно из любимейших мною произведений. Ну а мы поговорим о тех, кого судьба выжила не только на дикие окраины родной страны, но и дальше - за ее пределы.
На плодородных южноамериканских землях первые русские поселенцы начали появляться в девятнадцатом веке, но основной поток староверов - фактически беженцев, пришелся на шестидесятые годы двадцатого.
Тогда многие старообрядцы, к тому времени выжитые советской властью в Маньчжурию, почувствовали давление и со стороны китайского правительства - настало время "красного террора", "культурной" революции Мао Цзэдуна. И люди отправились дальше по свету: Аляска, Австралия, Бразилия, Аргентина. Кто-то, в поисках лучшей жизни, двинулся и вглубь южноамериканского континента: в земли Парагвая, Уругвая, Боливии.
Так вот и появились в жаркой сельве русские деревни, где покос пшеницы сочетается со сбором кокосов, где квас делается из ананаса (и не только), где "дерево" еще "лесина", а "ярмарка" уже "ферия"... В общем, самобытный, уникальный и очень красивый мир. Так могли бы жить, или хотя бы выглядеть мы, если бы не всеобщая глобализация, униформизация, урбанизация и прочие элементы одинаковости. Мужчины могли бы ходить в пестрых косоворотках, подпоясанные вышитыми кушаками, а женщины - в расшитых сарафанах в пол, с самшурой на голове. Красиво.
Язык старообрядцев Боливии безусловно русский. Люди, многие из которых никогда и не были в России, говорят на языке предков без какого-либо заметного иностранного акцента, но считать, что язык условного Пушкина здесь сохранился без изменений, не приходится. Живой язык, как вода в реке, в которую не войти дважды: за годы жизни в уединении сложился уникальный диалект, похожих на который нет нигде. Простая мелодичная деревенская речь, наполненная архаизмами девятнадцатого века, "оками", "хеками" и, кажется, в хаотичном порядке расставленными ударениями, переплетена с обрусевшими испанскими, португальскими словами, со словами и вовсе придуманными.
Например, ленивец, о существовании которого крестьянин в России не мог даже предположить, а соответственно - назвать, здесь именуется "потихоня", мандарины почему-то "мимозки", а название плодов манго спокойно склоняется до "манги" - это когда "мангов" много. Кстати, эти самые "манги" - в сезон - основная пища чушек (свиней) и коров.
Насколько речь староверов красива и своеобразна, можно понять лишь по одной фразе Никиты. Так он объяснил происхождение названия деревни - Тоборочи: "Лесина тут такая ро́стится. Шибко красива: когда цветет - голуба́".
Как, спустя сотню лет жизни вдали от родных земель, людям удалось сохранить язык? Здесь есть непреложное правило: в избах говорить только на русском. Родному языку учат с рождения: до пяти-шести лет дети не знают испанского совершенно.
А потом - школа, восемь классов и там преподавание проходит только на испанском. Конечно, говорить о хорошем всестороннем образовании не приходится - сейчас, в условиях пандемии, учитель приезжает только три раза в неделю. Школа, это крохотный домик с одной комнатой, через которую проходит тонкая перегородка. В ней дети всех возрастов поделены на два класса - от пяти до восьми и от восьми до четырнадцати лет.
Жизнь старообрядцев коренным образом отличается от жизни их собратьев в глубокой сибирской тайге не просто тем, что здесь растут "манги", а в Сибири кедровый орех, но и по общему восприятию современного мира. Если уклад старообрядцев сибирской тайги не меняется годами - они относятся крайне настороженно к любым современным благам, от электричества до сложных современных механизмов, то в Боливии все проще. Здесь есть не только свет, но и стиральные машинки, кондиционеры, современные автомобили и лучшая сельхозтехника.
Боливийские русские вовсе не отшельники, они отлично ладят с местными и возделывают поля рука об руку с ними. Торгуют выращенными сельхозкультурами (здесь, пожалуй, есть все, кроме гречи, которую тоже пытались вырастить, но чего-то не пошла), мясом, сыром, рыбой (в основном это паку́ - здоровая травоядная пираньевая с "человеческими" зубами, а также тилапия).
Если говорить о Тоборочи, то сюда, с года на год, даже асфальтом дорогу должны покрыть.
Представителей общины русских старообрядцев в Боливии можно назвать самобытными, двигающимися по своему, особенному пути развития людьми - никак не отсталыми, закрытыми отшельниками-сектантами.
Вера в Бога - это главное, что есть в жизни каждого старовера, это то, из-за чего их предки покинули Россию, оторвались от корней и то, что всеми силами они пытаются сохранить. Без веры нет жизни, но стоит замкнуться на одной лишь вере и этой самой жизни все равно не станет. Мне кажется, уникальный, самобытный быт боливийских староверов, в котором крепко переплетены новоделы современности со свято оберегаемыми обычаями, подтверждает это лучше всего.
Староверы не любят фотографироваться, поэтому почти все фотографии к этому посту взяты из открытых источников.
Если хотите, то можете поддержать меня подпиской и комментарием (на дзене платят за активных подписчиков) или напрямую копеечкой. Денежку можно кинуть сюда: 5599002025835531 либо отправить по СБП: 9614315286 (НКО Юmoney)
Продолжение истории читайте здесь:
