Пахом Перфильевич лежал на кровати, натянув одеяло до самого носа. Когда родные и близкие — сын Иван и его жена Авдотья — наконец собрались, он открыл глаза, потом закрыл их и начал говорить скрипучим голосом.
— Друзья мои, — начал он, — я умираю, и это имеет огромное значение.
— Да что вы, папа! — заплакала сноха Пахома Перфильевича Авдотья. — Не говорите так!
— Не перебивай! — сказал Пахом Перфильевич. — Я умираю, и помимо скорби вам нужно подумать об увековечении моей памяти.
Из-под одеяла вылезли две ступни Пахома Перфильевича с кривыми ногтями и желтыми пятками. Авдотья зарыдала.
— Тише! — сказал сын Иван.
Пахом Перфильевич помолчал, потом снова заговорил.
— Вы все должны гордиться тем, что были моими современниками. Таких, как я, на свете раз-два и обчелся.
— Да, папа, — хором откликнулись сын со снохой.
— Не перебивать! — сказал Пахом Перфильевич, утягивая ноги под одеяло. — Я думаю, весь город будет скорбеть обо мне, а может, и вся страна, потому что я простой, скромный, очень умный и очень человечный. Все близкие, и особенно вы, должны позаботиться о сооружении мемориальной доски на этом доме и памятника на кладбище с соответствующей надписью «Незабвенному Пахому Перфильевичу…» и так далее, потом «Вечная память…» и так далее, ну и потом обязательно «Спи спокойно…» и так далее. Все должно быть очень скромно.
Авдотья завыла. Иван погладил себя по голове.
— Доска, — продолжил Пахом Перфильевич, — должна быть простой: на белом мраморе мой профиль из черного мрамора и соответствующая надпись «Здесь жил выдающийся директор бани…» и так далее. Гвозди и инкрустацию сделаете из бронзы или другого ценного материала.
Ваня с Авдотьей переглянулись.
— Но папа, — сказала Авдотья, — это же очень дорого!
Кривые ногти выползли из-под одеяла.
— Ничего, сможете, я вам полностью доверяю. И не перебивайте. Далее. Памятник я уже присмотрел. Три миллиона — это не деньги, когда речь идет о моем увеко-ко-ко-вечивании. Тьфу, не выговоришь!
— И повторяю, на памятнике тоже никаких излишеств. Только мой барельеф, и на заднем плане портреты Сталина, Брежнева, Горбачева и Ельцина, а также других родных и близких, на которых я положил… — Умирающий зажмурился, потом разжмурился и посмотрел на детей. — Чего положил? Забыл.
— Руки, — подсказала Дуня.
— Нет, лучше «все силы», — сказал Ваня.
— Может быть, — вздохнул Пахом Перфильевич. — Я еще подумаю, чего именно. Вся композиция должна быть пронизана, с одной стороны, неизбывным горем, а с другой — светлой памятью о моем образе. Хрущева не изображать, при нем тринадцатую зарплату не платили.
— Папа, — рыдая, сказала Авдотья, — это же будет стоить бешеных денег! Мы с воды на хлеб перебиваемся. Комнатушку в десять метров на четверых снимаем.
Желтые пятки медленно вползли под одеяло.
— Меня трудно переоценить, — вздохнул Пахом Перфильевич. — И кстати, здесь, в моей квартире, организуйте музей и подарите этот музей городу. Тут места хватит, все-таки пять комнат. Я напишу об этом в завещании, там все сказано.
— Но папа! — не выдержала Авдотья.
Ноги медленно выползли из-под одеяла.
— Помолчи! — строго сказал Пахом Перфильевич. — Вещи, к которым я прикасался, и воздух, которым я дышал, должен всем напоминать о моем беззаветном служении… и так далее. Ты, Ваня, постарайся, чтобы бане — или хотя бы подсобке — присвоили мое имя. Я этого достоин!
— Папаня, но это уж слишком! — не выдержал сын. — Мы с детьми как рыба об лед бьемся, а вы квартиру городу хотите отдать!
Ноги исчезли под одеялом.
— Молчи, сын! Торг неуместен. Мое значение не преуменьшить! Кстати, о даче. Дачу тоже превратите в мемориальный комплекс и подарите городу. Мои личные вещи — под стекло, чтоб каждый мог насладиться, как говорится, лицезрением… и так далее.
Авдотья завыла в голос.
— Перестань! — сказал умирающий. — Кроме того, все свои сбережения я завещаю на благоустройство кладбища. Я не хочу лежать среди окурков и полиэтиленовых мешков. Теперь о вас. Вас я тоже не забыл. Каждому — тебе, Ваня, и тебе, Дуня, — я оставляю по шайке — они выглядят как новые, и по новому березовому венику. Ими всего один раз пользовались. Парьтесь и вспоминайте меня по субботам. А насчет денег скажу так: деньги — зло, если ими неправильно пользоваться… и так далее.
— Ой, даже не знаю, что сказать! — завопила Авдотья. — Я хочу, чтобы вы долго не мучились!
— Вот молодец! — похвалил ее Пахом Перфильевич. — Вижу, убиваешься. Жалеешь меня?
— Да.
— А ты, Ваня?
— Чего?
— Тоже жалеешь?
— Да, я тоже убиваюсь, папа.
— Это хорошо! Но сегодня я точно не умру и еще подумаю над завещанием. Неплохо бы улицу в мою честь назвать, надо подумать.
— Конечно, папа, — сказал сын. — Только мы с Авдотьей по-разному думаем, она женщина и хочет, чтоб вы быстро, без мучений. А я нет, я хочу, чтобы жили долго-долго, пока все завещание не передумаете…
Автор: Евгений МАЛЬГИНОВ
Издание «Истоки» приглашает Вас на наш сайт, где есть много интересных и разнообразных публикаций!
