- Ты, Елен, прямо вот без напора. Он, хоть и не понимает почти ничего, но мало ли. Я в таких детях не особо, поэтому осторожненько, понемногу, главное не навредить.
Аленка, наконец, оторвалась от теплого и мощного тела Прокла, который обнял ее, прижал к себе, и так и держал, стараясь защитить от страха, неуверенности и дурных мыслей. Главное - они вместе, остальною сдюжат. И не такое проходили, руки не разжимали. А тут - мальчонка. Справятся… Кивнула Игорю, который сам был на удивление растерян, прошла мимо, подошла к инвалидной коляске, постояла в нерешительности. А в ней, как будто и не было никого - так, лежало сложенное вдвое шерстяное одеяльце, только и всего. Аленка откинула уголок, прикрывающий лицо Мишани, наклонилась, а потом села на корточки, не в силах удержаться. Она увидела неживое лицо. И не человек и не кукла, блеклая бледная кожа, обтягивающая острый нос и угловатые скулы, сухие губы, огромный лобик, казавшийся еще больше из-за отсутствия волос - ребенок был брит наголо. И только глаза были живыми, огромные, чуть выпуклые, они бы были похожи на пуговицы, если бы не лес черных, пушистых ресниц. Да еще облака, плывущие в этих глазах. Быстрые, тревожные, неверные.
Аленка сунула руки под одеяло, нашла холодные пальчики, сжала в своих ладонях. Ребенок не отнял их, но и не шевельнулся, так они и лежали в Аленкиных руках мягкие, вялые, пластилиновые.
- Мишань… Мишенька, мальчик хороший. Ты не узнаешь меня?
Мишаня не пошевелился, у него даже ресницы не дрогнули. Так и смотрел в небо остановившимся взглядом, как будто видел что-то, и лишь нижняя губа чуть опустилась, безвольно и жалко.
-Все, Ален, хватит. Тут, главное, не перестараться. А то я тоже сдуру пер, так его потом еле уколами отходили. Оставь. Я его в комнату отвезу, ребята присмотрят. А мы к Петровичу с тобой сходим. Ждет он.
Прокл бережно приподнял Аленку, помогая встать, и в этот момент она увидела, что У Мишани чуть дрогнули ресницы. На какой-то момент, на долю секунды его взгляд стал живым, он глянул Аленке прямо в лицо, дернул уголком рта, и крошечная, как бисеринка слеза скатилась по щеке. Но тут же снова равнодушная пелена заволокла глаза, и в них опять отразились облака. Холодные предзимние облака осеннего неба.
…
В палате Илья Петрович лежал один. Игорь расстарался, выделил ему отдельную, хоть и маленькую, как чуланчик, но светлую, с большим окном, выходящим во двор. Тень от огромных старых груш скромно остановившихся за забором, как будто стесняющихся зайти на территорию все равно доставала до окна этой палаты, поэтому солнечные зайчики, хитро проскочившие сквозь еще не полностью опавшие листья носились по чисто выбеленной стене, как сумасшедшие. И по лицу деда они прыгали, и тот морщил нос, как будто от щекотки. Большая, явно тяжелая голова была бессильно вдавлена в подушку, руки (Аленка и не обращала внимания на то, какие у него были руки - с тонкими, длинными, нервными пальцами, которые могли передать горло, как клещи) лежали поверх одеяла, ровно и без малейшего движения. Можно было подумать, что дед спит, но нет. Глаза! Он следил за вошедшими совершенно ясным и острым взглядом, у Аленки снова возникло чувство, что от этих глаз не скрыться, и ощущение опасности снова сковало ее. Прокл чуть отодвинул жену в сторону, прошел вперед, двинул стул к кровати, сел. Но дед дернул бровью, левый угол рта и так, опущенный, как будто в тоске дрогнул, пополз еще ниже, и от этого лицо стало жалким и потерянным. Илья Петрович что-то хотел сказать, но не смог, просипел, как будто горлом, и Прокл понял, встал
- Иди, лягуш. Он тебя зовет. Присядь к нему
Аленка подошла, присела. От деда пахло смертью, есть такой запах, как будто смешали пепел, полынь и землю, высушили эту смесь, капнули стоялой воды, развеяли покруг.
- Илья Петрович. Я пришла. Что вы…
Она хотела было сказать - “Что вы плачете”, потому что показалось, что правый глаз вдруг стал влажным, но дед смотрел сурово, прямо в глаза, никаких слез не было и в помине. Аленка положила ладонь на его сухую жилистую руку, он шевельнул пальцами, но поднять их не смог.
- Ми… Ми… Лена…
Дед с трудом шевелил во рту языком, было понятно, что он, как наждак ранит ему рот, и Аленка взяла с тумбочки поильник, смочила деду губы.
- Я поняла, Илья Петрович. Не бойтесь. Я к Мишане, как к сыну. Я обещаю…
- Все, Елена. Прокл, забери ее. А то вы мне деда раньше времени угробите. Я его сейчас капать буду. Завтра придете.
Аленка с Проклом шли от больницы медленно, с наслаждением подставляя лица теплому солнышку. Вот такая здесь осень - то ласкает, вроде вернулось лето, прямо надевай платье полегче, иди к реке, ложись на теплый песок, смотри в небо. А то закрутит метелями, занесет белым село, напугает зимой. Долгой, ветренной снежной.
- Как будет-то, Прош? Мальчик совсем и не жилец уж. Саим здесь, глаза там. Да и дед…
Прокл обнял ее покрепче, прикоснулся губами к виску, чуть поморщился от пушистой ткани платка
- Ничего, Ален, Даст Бог, поправятся.