Когда в руках держишь томик Толстого или Чехова, всегда подсознательно понимаешь: текст великого писателя. Когда читаешь книгу, автор которой не на слуху, не на виду, мало издаётся, мало читается, как бы известен, но на самом деле забыт - вдруг осознаешь: и это тоже великий писатель! Великий - от масштабного замысла до последней строки.
В этом сентябре 60 лет, как нет Василия Гроссмана (1905-1964). У него был рак почки, и он умер после неудачной операции 14 сентября 1964 года, не дожив до своих 59 лет.
На самом деле Гроссман умер раньше - в 1961, когда его главный роман "Жизнь и судьба" репрессировали (изъяли рукопись, черновики и похоронили в архивах КГБ).
Писатель пытался спасти книгу, в письме Хрущёву признавался:
"...Эта книга мне так же дорога, как отцу дороги его честные дети... Нет правды, нет смысла в нынешнем положении, в моей физической свободе, когда книга, которой я отдал свою жизнь, находится в тюрьме, ведь я её написал, ведь я не отрекался и не отрекаюсь от неё. …Я по-прежнему считаю, что написал правду, что писал её, любя и жалея людей, веря в людей. Я прошу свободы моей книге".
Хрущёв не ответил. А Суслов заявил, что книгу напечатают не раньше, чем через 200-300 лет (и просчитался! СССР текст опубликовали в 1988)
У автора одного из лучших русскоязычных романов отняли и жизнь, и судьбу, украли славу и признание. Нет, признание он получил, но посмертно и совершенно не в тех масштабах, в каких могло быть. А всё потому, что он написал в 50-х книгу, которая прямо и честно рассказывала о репрессиях, раскулачивании, голоде, тоталитаризме, холокосте, доносах, пытках, предательстве и лицемерии, возведённых в привычку.
Это была очень смелая и очень опасная книга. Поэтому её конфисковали и спрятали в архиве КГБ-ФСБ, как думалось, навсегда. Только в 2013 было принято решение передать в Минкульт пожелтевшую рукопись с сильнейшим текстом 20 века. Наверное, решили, что книжка уже не опасна.
Но сила текста "Жизни и судьбы" такова, что сшибает с ног и сейчас. Настолько громко в ней звучит вера в человеческое достоинство, свободу, силу любви.
Дилогия, состоящая из книг "За правое дело" и "Жизни и судьбы" выросла из войны, из Сталинградской битвы, участником которой с первого до последнего дня был военкор Гроссман. Потрясение от пережитого вылилось в грандиозную задумку - эпопею, подобную "Войне и миру".
Сильнейшее читательское впечатление - письма матери героя, погибшей при уничтожении еврейского гетто (мать Гроссмана погибла при тех же обстоятельствах). Убийство евреев в газовой камере - страшно и физически невозможно читать. Строки про голод, допросы на Лубянке, антисемитизм, крючкотворство во время войны - страшно, страшно, страшно.
И в то же время в текстах Гроссмана столько мужества, благородства, непокорности злу, уверенности в том, что правда жизни и победа - не за хамами и подлецами, а за людьми, способными не соглашаться на сделки с совестью, не становиться винтиками бесчеловечной системы.
Беззубая утопия, скажете? Почему же тогда советское государство так боялось текстов Гроссмана, расценивало их как угрозу? Даже после смерти писателя действовал запрет - в 1967 положили на полку великолепный фильм Аскольдова "Комиссар" по мотивам рассказа Гроссмана "Бердичев".
В тексте "Жизни и судьбы" есть четверостишие Льва Халифа (без указания авторства):
Из чего твой панцирь, черепаха?
– Я спросил и получил ответ:
– Он из пережитого мной страха
И брони надежней в мире нет.
Тут и о Гроссмане, и о его героях, и о нас.