Серия 1.
Серия 3.
Серия 4.
Серия 5 (финал)
Пришлось звонить долго и настойчиво, потом стучать в дверь. Другой подумал бы, что дома никого нет, но я-то знаю, что есть. И моя настойчивость была оправдана: в двери послышался щелчок замка. Но никто не открыл дверь. Тогда я зашёл сам, осторожно, опасаясь, хотя знал, что опасаться пока что вроде бы нечего….
В этих старых домах некоторые двери тяжёлые, я почувствовал эту тяжесть, будто бы немножко как в кино, где путешественники находят тайный ход. Хотя, наверное, дело в моей богатой фантазии.
И вот вижу: сидит в прихожей на тумбочке бледный молодой человек, моложе меня лет на десять. Голова у этого парня маленькая, а рыжая шевелюра большая, она вздымается, как хорошо ухоженное птичье гнездо. Он одет в пальто, хотя на улице не меньше плюс двадцати. Красивый молодой человек, опрятный, и тоненький весь, он похож то ли на наркомана, то ли на художника в творческих муках. Когда он посмотрел на меня отчаянно и я увидел вокруг глаз круги, мне стало жалко его, особенно, когда он сказал этим умирающим слабым голосом, какой часто бывает у наших пациентов:
«Извините, что так долго не подходил к двери. Вы, наверное, коллектор? Понимаете, я попал в сложную ситуацию, я не знаю, что мне делать. Мне не хватает даже заплатить за квартиру, а уж что говорить о долге вашей организации».
О, друг, если бы ты знал, думаю я, что мы за организация, ты бы обрадовался нам. Но, увы, некому оценить результаты нашей грязной работы, кроме самой организации. Меня это не то, чтобы беспокоит, но иногда думаю: как бы было здорово, если все давно всё поняли, мир познакомился бы с нами, охотниками, о нас писали бы в интернете, показывали нас по телевизору. Увы и ах, это только мечты, участь охотника – анонимность. В принципе тоже неплохо – быть как бы отключённым от всего мира….
«Слушайте, молодой человек, к нам поступила жалоба на шум по ночам. Я из другой организации, я не коллектор, не переживайте. Наоборот, я пришёл вам помочь. Скажите, есть люди, которые живут вместе с вами и как-то пугают вас?
Молодой человек посмотрел внимательней, он немножко как будто протрезвел. Пациенты воспринимают нашу помощь, как вторжение. Стоит только намекнуть, как они начинают защищаться. Я – охотник за особенными женщинами, и знаю, насколько они влияют на наших пациентов, даже когда находятся в фазе сна. С лёгкостью представляю, что может быть, если я приду сюда перед самым закатом: глаза молодого человека будут гореть ненавистью, капилляры в них полопаются от внеземной силы, внеземной воли, данных ему из того мира, частью которого являются эти «особенные женщины».
«Молодой человек, я буквально только удостоверюсь, что всё нормально», – говорю я и начинаю проходить вглубь коридора. Молодой человек, будучи не в силах подняться на ноги, хватает меня за руку обеими своими худощавыми ручонками, едва сдерживая меня. Я мог бы одёрнуть свою руку, не давая держать, но не нужно, это важная часть доверительных отношений с пациентом. Я смотрю долго ему в глаза и говорю: «Я знаю, вы мучаетесь, не обманывайте себя. Я тот, кто хочет избавить, а не навредить. Я понимаю вашу боль, вашу мучительную любовь. Если доверитесь мне, то помогу вам». Работает это не всегда, но тут сработало – молодой человек ослабляет хватку, на глазах проступают слёзы, и он убирает свои руки. Не знаю, как именно это работает, но в половине случаев я внушаю таким образом доверие. Видимо, я создан для этой работы.
Молодой человек едва держится даже сидя, поэтому я спрашиваю, где ему отдохнуть, и провожаю его на кухню, где он постелил себе матрас. И он мигом засыпает, бедный мальчик. Мне всего тридцать лет, но этот юноша мне будто как сын, такой он беззащитный, неоперившийся. Необычные женщины, на которых я охочусь, любят таких вот пациентов. Зло не стремится напасть на сильных, обычно оно ищет простые пути.
И я иду в спальню, иду за закрытую дверь… Ничего пока что не произойдёт, я знаю это по опыту. Начнётся всё перед закатом и, возможно, продолжится ночью. Но каждый раз немножко побаиваюсь, как будто перед нырком в холодную воду в знакомой реке. Тело привыкло к холодной воде, но ум до сих пор сопротивляется. И я осторожно открываю дверь спальни, поворачивая округлую ручку. Чувствую едва уловимый запах тухлятины, как будто, знаете, умерла кошка или другое животное, и разносит вокруг зловоние после смерти.
И вот я распахиваю аккуратно дверь и вижу обычную картину: к потолку прицеплена какая-то ткань, вроде бы шторка, чтобы не попадали даже крупицы солнечного света. Я отодвигаю шторку, свет немножко попадает в помещение, и я слышу треск, как будто что-то лопается под воздействием солнца. Я опускаю штору, достаю смартфон и включаю фонарик, навожу на центр комнаты. Там на двух табуретках стоит шкаф, как будто гроб. Это он трещал, он в некотором смысле сейчас одно тело с существом, которое покоится внутри. Я вожу фонариком по комнате и вижу, что окна тоже занавешены, не попадает ни одного солнечного луча.
После короткого визуального осмотра я подхожу к шкафу. Это кондовый советский шкаф, такие вроде бы производили ещё при Хрущёве, потому что у моей бабушки был такой же, это желтоватый такой тяжёлый шкафина с покатыми углами. Вблизи этот трупный запах звучит сильней, он как расстроенное пианино. Извините, приходится прибегать к метафорам, это такая потребность в нашей работе, чтобы не сойти с ума. Итак, в одной руке я держу смартфон и подсвечиваю, другой рукой поднимаю дверцу шкафа, потом другую.
И вот я вижу: манящие изгибы тела, лёгкое белое платье, нежные ручки, белоснежные волосы блондинки, лицо будто с обложки, вызывающе красивое, похотливое, гадкое лицо с закрытыми пока что глазами, как будто во сне. Так выглядят необычные женщины, о которых я говорил. Нет, это далеко не просто красавица, которых вы видите в рекламе, я не очень точно выразился, тут красота почти инфернальная, в каждой чёрточке, в каждом сантиметре видно желание, похоть, едва уловимые мельчайшие изгибы, тончайшие мазки художника. Как, может быть, картина «Мона Лиза» Леонардо да Винчи, только нарисованная Дьяволом, если попытаться выразиться точней.
Я слукавлю, конечно, если скажу, что не чувствую соблазна, что сердце моё не обливается томлением. Просто я настолько умею контролировать эти вещи, что отвращение к этой похоти пересиливает желание. К тому же, я упоминал уже ранее, во мне действует до сих пор посттравматический стресс. Не буду пока что вдаваться в подробности, скажу только, что эта женщина, лежащая в импровизированном гробу, напоминает мне одну мою несчастную любовь. Каждая девушка, пышущая похотью, напоминает мне о той несчастной любви, тем более если я вижу так называемых необычных женщин, на которых я охочусь по работе. К тому же моя несчастная любовь тоже была блондинкой, что играет свою роль в восприятии….
Итак, когда я полностью отключаюсь от созерцания этой развратной красоты, этой мерзкой и похабной красоты, я чувствую только смрадный запах, идущий от тела. Со стороны это выглядит как парадокс: перед вами как будто лежит пышущее здоровьем развратное тело в лёгком платье, а от него исходит запах мертвечины. Тот, кто не знает всей правды, остановится на том, что это хорошо ухоженный труп, но почему-то не избавленный от запаха, плохо бальзамированный. Я объясняю по-другому, и то, что я расскажу, большинство посчитают это сумасшествием. Также, наверное, подумали советские учёные в двадцатых годах прошлого века, когда столкнулись с явлением Посмертия впервые. Придётся немножко ввести вас в курсе дела для понимания общей картины. Думаю, вы уже достаточно подготовлены.
