Птицы падают с неба, прерывающиеся голоса зовут нас домой, а юношеские мечты разбиваются о мимолетность жизни в первой новой песне группы The Cure за 16 лет
Алексис Петридис, The Guardian
Как знает каждый поклонник The Cure, альбомы группы находятся где-то на скользящей шкале между двумя крайностями. На одном стороне — альбомы, где Роберт Смит даёт волю своему природному таланту к написанию поп-песен: «The Head on the Door», «Wish», часто критикуемый «Wild Mood Swings». На другой стороне — альбомы, в которых, как можно предположить, Смит видит свою истинную музыкальную наследственность: мрачные исследования экзистенциального отчаяния, с длинными песнями и почти полным отсутствием радиофрендли мелодий, такие как печально известный «Pornography» 1982 года и «Bloodflowers» 2000 года. В мире, где чарты больше не имеют значения для таких групп, как The Cure (их период как надёжных, хотя и эксцентричных хитмейкеров завершился в середине 90-х, что никак не повлияло на их способность собирать стадионы), их первый новый сингл за 16 лет намекает, что грядущий альбом «Songs of a Lost World» скорее относится ко второй категории.
«Alone» длится почти семь минут, и более половины времени занимает длинное инструментальное вступление: это первая композиция на грядущем альбоме, и её структура напоминает «Plainsong», открывающий трек с альбома «Disintegration» 1989 года, самого успешного в карьере группы. В её звуке ощущается намеренная разрозненность: бас Саймона Гэллапа не столько ведёт песню, сколько украшает её искаженными репликами; ледяные синтезаторы и типичная для The Cure гитарная линия то появляются, то исчезают, и бывают моменты, когда кажется, что всё вот-вот развалится. В песне используется красивая, довольно величественная последовательность аккордов — даже в самых мрачных своих произведениях The Cure почти никогда не были лишены мелодичности — но она исполнена в траурном темпе и звучит ещё медленнее из-за ритм-секции, в которой нет хай-хэта, а только удары басового и рабочего барабанов, иногда сопровождаемые катарсическим звоном тарелок. Если говорить о сравнении с прошлым The Cure, то можно вспомнить такие же суровые и аскетичные ударные, как в «Pornography», особенно в песне «Cold».
Когда голос Смита наконец появляется, он поёт строки, которые, кажется, основаны на «Отбросах» (Dregs), произведении поэта Декаданса Эрнеста Доусона 1899 года. Поэзия Доусона уже вдохновляла на написание песен — именно он придумал фразу «дни вина и роз» (и, к слову, «унесённые ветром»), а также его знаменитую строчку «я был верен тебе... по-моему» перефразировали как Коул Портер, так и Моррисси. Но «Отбросы» — это совсем другое: написанное незадолго до его смерти, оно полно призраков, безысходности и смертности. Таким же является и «Alone». Среди образов, заимствованных у Доусона, Смит добавляет намёки на свою собственную смертность: птицы падают с неба, прерывающиеся голоса зовут нас домой, юношеские мечты разбиваются о мимолетность жизни. В свои 65 лет Смит звучит, как человек, которого ужасает мысль о конце жизни: «Куда всё ушло? Куда всё ушло?» — умоляет он в один из трогательных моментов. Его голос почти не изменился с годами, но певец поющий «Alone» сильно отличается от двадцатилетнего Смита, который начинал «One Hundred Years» с нигилистического «не важно, если мы все умрём».
Смит явно имеет личные причины для фиксации на смертности — он рассказывал, как потеря обоих родителей и старшего брата во время длительного создания «Songs for a Lost World» повлияла на материал, и со временем станет ясно, насколько сильно. Но как первый залп, как тизер предстоящего, общая мысль «Alone» для его аудитории, похоже, такова: оставьте надежды все те, кто думает, что лучшая песня The Cure — это «The Lovecats» или «Friday I’m in Love». Но для тех, кто предпочитает The Cure в их самом мрачном и отчаянном обличии — как, вероятно, и сам Смит — «Alone» станет достойной закуской.
