- Знаешь, Лен… Я ее чувствую. Она с горошинку еще, наверное, Игорь смеется, говорит, что это фантазии беременной женщины, а все равно. Чувствую. Прямо вот руку положу на живот, сердечко так и бьется. Смотри!
Ксюша стояла у печки в новом Аленкином доме, грела ладошки об ее выпуклый, начисто выбеленный бок, на котором Машка, выпросив у Татьяны цветные карандаши и все их переломав, нарисовала васильки, похожие на синих ежиков, и говорила. Быстро, как будто боялась, что ее перебьют, тихонько, чтобы больше никто не услышал, ловила Аленкин взгляд, улыбалась растерянно. Аленка подошла, обняла ее за плечи, чмокнула в висок.
- Нууу, Ксюш. Он прав, наверное. Ну как у горошинки может так громко сердечко биться? Его там и нет еще. Бисеринка малая.
Ксюша постояла, помолчала. Потом отвернулась, отошла к окну, посмотрела на улицу. А там бушевал дождь. Да такой бешеный, прямо, как летом, стоял стеной, казалось еще немного и разразится гроза, расколотит в хлам собравшуюся уже царствовать зиму, вернет май и застелит сады белым покрывалом, только не снежным, а вишневым да яблоневым цветом.
- А еще, Лен, я ее вижу. Во сне. Знаешь она какая? Она высокая, тоненькая, как будто прозрачная. Смотрит на меня, а глаза огромные, ресницы, как бабочкины крылья. И волосы…
Аленка прихлопнула открывшееся от порыва ветра окно, поежилась от холода. Это только казалось, что дождь летний, влетевшие капли были ледяными и колкими, еще немного и они превратятся в льдинки, остудят сердце, вернут зиму.
- Ксюш… Ну, не выдумывай. Какие волосы? Может у тебя мальчик будет? Толстенький, как Игорь твой. Давай чай пить, у меня бублики свежие, Танюшка напекла. Хозяйка растет…
Ксюшка вздолгнула, глянула спокойно, как будто снова вернулась откуда-то, из одной ей известных далей.
- Черные волосы, Лен. Как водопад до пяток самых, черный, вороной. Ладно. Давай чай пить.
…
Прокл должен был приехать завтра. По всем расчетам, Игорь уехал позавчера, заселился там в гостиницу, звонил оттуда, ждал. Аленка уже совсем извелась, не находила себе места, что раз сбегала в больницу, помыла сама пол в палате, куда поместят деда, сварила бульон на молоденьком петушке, напекла лепешек, вытащила из погреба яблоки, натерла пюре. В комнатке, которую они приготовили для Мишани повесила занавески с белыми облачками на фоне голубого неба, расставила игрушки, накупленные в сельпо, отогнала Машку, которая пыталась утащить нового Мишку, положила конфеты в вазочку, взбила подушку. Она совсем не знала, даже не представляла, как она будет справляться с этим мальчиком. Металась туда-сюда, все валилось из рук, пока в маленьком коридорчике, ведущем в кладовку ее не поймала Анна.
- Мам! Ну что ты так нервничаешь? Ты же не одна! Смотри нас сколько, мальчишки им займутся, я подхвачу. Ну, подумаешь, больной. Вон, Машка тоже больная была? А сейчас носится колбасой, спасу нет от нее. Вы же ее вылечили?
Аленка вздрогнула от этого вопроса. Уж больно внимательно, почти вьедливо посмотрела на нее Аня, как будто знала что. Ну точно - знала.
- Вылечили, Ань. Повезло. Ты что спрашиваешь, о чем?
Анна отвернулась, как будто спряталась, как черепашка в панцирь, вздохнула
- Да так. И этого вылечите. Все будет хорошо.
…
Вечерний свет золотом облил мокрые верхушки почти облетевших деревьев. После ливня, который вдруг разом превратился в пургу, а потом оборвался, как будто его выключили, не успев даже забелить дороги, выглянуло солнце. Но такое холодное, как будто его остудили нечаянно, не было от него тепла, только свет. Аленка, укутавшись поверх тулупчика в шаль, шла по двору доить коз, и почти добралась уже до сарая, как чья-то тень перегородила тропинку, темная и косматая.
- Привет, золотая. Как ты?
Аленка даже не сразу узнала цыгана, отшатнулась, колючие мурашки пробежали по спине, сковав тело от страха. Но поняв кто это, она расслабилась, выругалась даже.
- Черти тебя носят! Заблудился, что ли?
Джура натянул мохнатую шапку поглубже, сверкнул глазами, вытащил самокрутку, закурил
- Не боись. Я слежу за тобой, сердце, чтоб не обидел кто. Всех разорву, а со старухой не справлюсь. Вот, предупредить пришел. Ты с ней не вяжись.
Аленка разозлилась. Лезли со своими советами, а кто бы понял-то? Какая беда ребенок больной, как выдержать это? Любую цену заплатишь, кто же знал, что старуха неподъемную цену назначит?
- Ты еще советчик. Явился! Или ты думаешь, что я этой старой гадюке дитя Ксюшкино отдам? Обойдется! Ты чего хочешь то? Если дело скажешь, выслушаю, а так пришел - иди. Некогда мне.
- Ты, алмаз сердца, про старуху не знаешь ничего. А она наша была. А потом с чертями повелась, ромы выгнали ее из табора. А мужик ее, совсем Бога лишился, отвел ее к холму, ноги связал, да сбросил в реку, там где теченье сильное. Утопла она, он сам видел. А потом обьявилась вот. Землянку ту сама вырыла, все устроила сама. А мужик ее от болезни помер, в неделю. Высох до кости. В гробу не видать его было. Вот тебе дело.
Аленка слушала, пыталась приостановить бег испуганного сердца, молчала. Потом поудобнее перехватила ведро, чуть двинула плечом цыгана
- Пусти. Мне доить надо. А разговоры твои ни к чему, опоздал. Уже не поправишь ничего, дело сделано. Пусти.
Джура посторонился, буркнул
- Ну, гляди. Я предупредил тебя, солнечная. Что б ты снова в то ярмо не полезла. Не вылезешь.
Когда Аленка дошла до сарая и обернулась, на тропинке уже никого не было. А может быть свинцовый вечерний свет просто растворил черного, как смоль цыгана.