Кое-как мы дотащили фрица до погреба. Несмотря на его кажущуюся тщедушность, немец был просто неподъемным. Когда его тело исчезло в темноте, я закрыла дверцу и прикрыла ее ковриком. Теперь нужно было решать проблему с нашим внешним видом. Как выглядели простипомы военного времени, никто из нас не знал, поэтому пришлось обратиться за помощью к Авдотье. Та выслушала нас, а потом покачала головой.
- Ну дела… дела… Непросто вам будет, девоньки… Но ежели для победы нашей это, то придется постараться… Сейчас чего-нибудь придумаем.
После этих слов мне стало не по себе. А потом началось наше преображение в «немецких подстилок».
Мокрые волосы нам Авдотья завила на папильотки, после чего усадила у печи. Сама же она накинула платок и выскочила из дома, ничего не сказав.
Проснулась Галина Акимовна и, свесив голову с полатей, уставилась на нас удивленным взглядом.
- Это куда это вы намарафетились? Букли навертели…
- К немцам пойдем, - проворчала Клара, видимо думая, что старуха глухая и не услышит.
- А-а-а-а… Решили шаламандрами заделаться? Грех это и позор.
- Это у нас задание такое, - подруга закатила глаза. – Ясно?
- Ясно, ясно… Главное после такого задания в подоле не принести. Орден мандюлевой славы-то заработаете, а потом всю жизнь немчонка воспитывать придется. – Галина Акимовна села, свесив ноги с печи. – Придет он, потом и скажет: «Што ж ты мамка меня народила от оккупанта?».
- Да кто собирается орден ваш зарабатывать? – разозлилась Клара. – До этого дела еще далеко!
- Как это далеко? – не унималась старуха. – Думаете, фрицы с вами вышивать под каганцом станут? Разложат на кроватях и…
Я уже хотела прервать ее рассуждения, которые пошли не в ту степь, но тут хлопнула дверь и в комнату вошла Авдотья с двумя женщинами.
- Это Зинка и Люська. Помогать будут! – заявила хозяйка дома. – Волосы подсушили?
- Да вроде бы. – Клара потрогала пальотки. – Влажные немного.
- Ничего, нам кудри не нужны! – Авдотья спустила свекровь на лавку. – Мама, вы выспались?
- Выспалась, выспалась… вот теперь хочу посмотреть, как девок к ордену готовить будете, - проскрипела старуха, на что женщина удивленно приподняла бровь.
- К какому еще ордену?
Но Галина Акимовна лишь отмахнулась.
Люська и Зинка притащили с собой какое-то барахло. Вскоре на столе стоял пузырек с «Тройным» одеколоном, почти пустой тюбик с морковно-красной губной помадой и пудра. На спинке стула висели платья в цветочек.
- Остатки роскоши! – с гордостью объявила Зинка. – Я еще до войны в город к тетке ездила. Приобрела на кровно заработанные!
- Ну, всё… мы теперь засияем… - в глазах Гестаповны появилась обреченность. – Две звезды-ы-ы-ы… две светлых повести-и-и-и…
После всех манипуляций, женщины остались довольны. Они рассматривали нас восхищенными взглядами и цокали языками.
- Как артистки, ей Богу! – всплеснула руками Авдотья. – Налюбоваться не могу!
Она поднесла к нам большое зеркало, и я глубоко вдохнула. Мать моя женщина…
Волосы были уложены надо лбом в высокий валик, а сзади скручены в улитку. На белом лице запятыми изогнулись темные брови, а рты-бантики сияли спелой морковью.
- Давайте примерим платья. Может, где подшить нужно! – Авдотья повела нас в спальню. – Одевайтесь.
Наряды действительно пришлось немного ушить, и теперь они хотя бы выглядели не как с чужого плеча. Когда мы вышли показаться, Галина Акимовна прошамкала:
- Шаламандры настоящие. Не отличить!
Наступил вечер, но следователи так и не явились. Зато приперся один из полицаев, встреченных нами в лесу. Косоглазый Павел окинул нас жадным, немного насмешливым взглядом и сказал:
- Хороши же у тебя племянницы, Авдотья… неча сказать… Быстро дорогу к немцам в койку нашли. Зовут вас. Собирайтесь.
- Кто зовет? – я начинала нервничать. Все должно было быть не так.
- Кто надо! – оскалился полицай. – Бегом, давайте!
Нам ничего не оставалось делать, как натянуть на себя теплые платки, старые пальтишки, выделенные нам соседками из своего скудного гардероба и валенки.
- Вот, возьмите! – Авдотья сунула нам тряпичную сумку, в которой были ношеные туфли со стоптанными каблуками. Ну, понятно… шаламандры в валенках как-то не очень…
На улице все еще шел снег, морозец пощипывал щеки, но я не обращала внимания на такие мелочи. Меня больше заботило, что нас ожидает впереди.
Полицай привел нас к добротному дому и мы с ужасом поняли, что там идет гулянка. А это было очень и очень плохо.
- Заходите! – хохотнул Павел, заталкивая нас в сени. – Сейчас развлекать господ будете.
Под его пристальным, косым взглядом мы сняли верхнюю одежду, и надели туфли. Они были до ужаса малы. Мои пальцы свернулись в дулю в этих жестких «коробочках», но приходилось терпеть. Другой обуви у нас не было.
В большой, жарко натопленной комнате стоял дым от сигарет, пахло квашеной капустой и потом. Немцы сидели за столом, что-то громко обсуждая. Все они были хорошо поддатыми.
- А вот и дамы! – подобострастно воскликнул полицай. – Встречайте, господа!
Фрицы враз затихли и обернулись. Только сейчас сквозь дымовую завесу я заметила следователей. Они сидели напротив, без мундиров, в расстегнутых до самого пупка рубашках с закатанными рукавами. У меня немного отлегло от сердца. Они здесь, значит, будет не так страшно.
- Я, я! Зер гут! – загалдели фрицы. Один из них поднялся и налив по пол стакана самогона, протянул нам. – Дринкен! Пить! Пить!
Я покосилась на полисменов, но мужчины лишь улыбались, как и остальные за столом. Хотя, а что они должны были сделать? Ладно…
- За любовь! – Клара влила в себя спиртное аккуратно, чтобы не размазать губную помаду. Ни один мускул на ее лице не дрогнул. Глыба! Кремень!
Я глотнула мутную гадость и почувствовала, как внутри все загорается адским пламенем. Мама дорогая… Пришлось собрать всю силу воли в кулак, чтобы не заорать и не вывернуть содержимое желудка прямо на чью-нибудь башку. Аромат сивухи смешался с ароматом «Тройного», исходящим от меня, превращаясь в убойную смесь.
- О-о-о-о! – радостно заулюлюкали немцы. – Гут! Танцен! Танцен!
Что??? Я увидела, как растерялась подруга. Какое нафиг «танцен»?!
- Вас просят станцевать, - милостиво перевел Леонтьев, глядя на нас безмятежным взглядом. Потом он перевел взгляд на полицая и приказал: - Играй на гармошке.
- Сию минуту, герр! – Павел схватил гармонь, стоящую на лавке. – Ну, бабоньки, под что плясать будете, а?! Давайте-ка «Валенки»!
Он растянул меха и стал наяривать эти чертовы «Валенки», а немцы в ожидании уставились на нас. В танцах я была совсем никакая. Гестаповна тоже… Движений мы никаких не знали, поэтому все, что получалось выдать под плясовую, было похоже на скачки под «Крошка моя я по тебе скучаю» во времена нашей молодости.