Места для неожиданности по следам конференции 1996 года в Анже «эффекты surprise в психозах».
Кэрол Девамбреши-Ла Санья в ходе обсуждения клинических случаев задала довольно простой вопрос: «Почему мы не скучаем в клинических отделениях? Когда мы отслеживаем серию случаев за многие годы, почему нам не становится скучно? Ответ: неожиданность».
Вот и я решила присмотреться к этому означающему и написать свое эссе в режиме того, что для меня стало неожиданностью из обсуждаемого за последний месяц в школе лакановских аналитиков.
Скелет этого самого неожиданного будет базироваться на размышлениях господина Мальваля, ибо такой точности мысли доселе мне не попадалось, которая как мне кажется не просто соединяет, а пристегивает теорию к практике.
Первое. Бредящее воображаемое истерички. Фокусируя свое внимание на анализе пациенток, преследуемых инопланетянами, Мальваль разводит в стороны бред ( присущий психотикам) и мерцание фантазма (невротикам), мы по ту сторону этого обсуждения, как бы невзначай, обнаруживаем столь точные формулировки, характерные для истерической структуры.
1) Могут ли истерички бредить? да и бредят они воображаемым или другими словами- воображаемое, захваченное бредом. Бред истерички это не что иное, как мерцание фантазма, и в случаях анализируемых Мальвалем с инопланетянами – оно выражено в похищении и изнасиловании. В своей практике я встречала такие фразы, близкие к этой тематике: «в комнату перед сном кто-то заглядывает, Другой может поймать и сделать практически все, что захочет и я не смогу защититься». Сцена пассивного соблазнения формирует их воображаемую основу - исходный фантазм. В невротическом полюсе всегда есть место для сомнений в реальности своего переживания и склонность к ночным (или около ночным) кошмарам.
2) для истерической структуры характерны эффекты внушения и массовые эффекты
3) они поддаются лечению гипнозом
4)и часто страдают соматическими и сексуальными расстройствами, которые оказываются конверсионными феноменами, поскольку исчезают во время психотерапевтического воздействия.
Но что их существенно отличает от истинно-бредящих, так это ценный комментарий, озвученный Сержем Коттэ:
«Можно ли измерить интенсивность воображаемого . Превышает ли интенсивность пережитого возможность воображаемого или ваше воображение никогда не сможет создать такую интенсивность».
И в противовес возможностям воображаемого нахожу в 3ем семинаре Лакана свидетельства Шребера, как психотическую интенсивность пережитого
«в семье где он провел детство – о религии и речи не было, в доказательство серьезности своих переживаний он даже приводил списки прочитанных им книг, но он не собирается обсуждать вопрос, ошибается он или нет – он утверждает – это факт, у меня были самые прямые доказательства, если слово Бог вообще имеет смысл, то это именно Бог и есть. До сих пор я никогда не принимал Бога всерьез, но с момента когда я это пережил, я узнал Бога на опыте. Не опыт является гарантией Бога, а Бог является гарантией моего опыта. И если я говорю с Вами о Боге, я где-то должен был его взять, учитывая что в детстве его не было, значит опыт меня не обманывает» ( стр 166)
В заключении, вычитанные ориентиры в работе с истерической структурой:
1) хорошо бы чтобы кастрация служила желанию Другого, соглашаясь принять свою нехватку в бытии 2)конструирование фантазма снижает тревогу истериков 3)продуктом аналитического дискурса должно стать новое знание, которое может появиться только когда мы выслушиваем жизненный опыт каждого.
Второе. Снова совершенно четкое и ясное, но уже в отношении психоза выражение Мальваля: «В течении долгого времени у меня в анализе были психотики, с которыми при интерпретации я иногда допускал определенные ошибки. И когда я познакомился с этим способом интервенции - противодействовать наслаждению Другого, мне это очень помогло в лечении».
Что это значит и есть ли подкрепляющие примеры. В финальном обсуждении мы находим отсылку к случаю пациентки Марио Зергема, который подумав о психотической радикальности тишины и одиночества своей пациентки, обнаружил в почтовом ящике от нее означающее «дерьмо», которое адресовалось в письме аналитику в качестве ответа на созданный самой пациенткой эротоманиакальный перенос с невыносимым присутствием Другого. Аналитик в каком-то смысле решается совершить акт, акт скандирования, называя его «постаналитическиминтервью» или «пост-анализом», вводя «до» и «после» (принимая во внимание шестимесячный перерыв). Разве не противодействие наслаждению Другого? – как то, что Другой больше не собирается ее отбрасывать, поскольку анализ завершен и в то же время он продолжается. Точно также согласие на перемещение между несколькими аналитиками ( их было трое у пациентки) не является ли способом противодействовать наслаждению Другого?
И важное место дерьма, отброшенности в психотической структуре, мы можем подкрепить Шребером в том же 3ем семинаре Лакана: «речь у Шребера все время заходит о том, что страшит его больше всего – что его бросят, оставят. На протяжении всего шреберовского бреда эта угроза бросить постоянно возвращается, подобно музыкальной теме или мотиву, проходящему красной нитью в литературном или историческом повествовании».
Третье от Мальваля: «При лечении психотика аналитик не должен прекращать сохранять этическую позицию объекта а», но здесь с учетом добавления аналитика Габриэля Ломбарди - некоторых разовых, возможно, чрезвычайных ситуаций, когда аналитик возвращается, хотя бы на мгновение, к позиции субъекта, при этом не вступая в противоречие ни со своей этикой, ни со своими функциями.
Габриэлю Ломбарди удается со случаем 14летнего лечения психотического пациента приблизиться к подобию объекта и показать моменты (мгновения) где была важна позиция субъекта.
1)Аналитик навещает пациента без его запроса (запрос матери) несколько раз в неделю, решает поговорить с ним сам НА ОЩУПЬ без ожидания ответа в перспективе, он месяцы терпеливо ждал, когда тот заговорил что-то невнятное и неразборчивое про писание стихов – аналитик не скрывал своего удивления ( мгновения субъекта) и выразил интерес их послушать. Далее поиски в Библии несколько месяцев доказательства «Я сын Божий, потомок Коэнов, одного из Израилевых племен». И только потом это привело к ассоциациям, скудным воспоминаниям из детства. У пациента в итоге появляется желание рисовать.
Мои размышления здесь сосредоточены на аналитике, как том, кто развязывает язык с молчания и плевков (некоего йазыка) до ассоциаций и детства. Сначала пациент рисует плевками и взглядом ( черные точки), а в конечном итоге рисует на холсте. Можем ли мы предположить, что преобразование наслаждения произошло прежде в языке, как попытка оставления абсолютного наслаждения?
2)Аналитик поддерживает иронию в свой адрес, становится объектом иронии: ( el doctor esta cachuso). Он поддерживает выпадение объекта – cashuso ( испорченный, искалеченный)– предлагая себя в качестве адресата, и это выпадение приносит определенную долю наслаждения и облегчения пациенту.
3)Аналитик переходит к роли третьего лица – фрейдовой остроты ( остроты относительно евреев и Христа). Следует отметить, что Шребер никогда не использует остроту про Бога – на это способны были только голоса. Здесь мы улавливаем передачу своего jouissance Другому социальной связи, а не бредовому Другому (как у Шребера). Кажимость, которая социализирует, так как субъект отписан от бессознательного и смеется только тогда, когда рассмеялся Другой и на какое-то мгновение кажется, что этот субъект не отписан от бессознательного.. Проницательность пациента в определении субъективной позиции собеседника и его склонность удивлять Другого в своем субъективном ключе – нет ли здесь того самого мгновения (мига) субъективности, которое было введено аналитиком в самом начале по отношению к основной позиции аналитика в качестве подобия объекта?
Словами аналитика Ломбарди: «Каким путем мы достигаем этой цели? По траектории, которую каждый раз скандирует точное «позволить себя затронуть» как субъекта со стороны аналитика. В результате каждый раз при удивлении со стороны аналитика мы уходили от симптома и его неизлечимого эффекта замешательства со стороны пациента. Такой дополнительный сюрприз таинственным образом открывал для субъекта более прочное положение, более пригодное для жизни существование.
Эффект, оказанный на Другого (удивления в Другом в переносе, а также остроты, которая его продолжает), вводит ценность jouissance, которой не было изначально в этом психозе. Измерение удивительного здесь заключается в открытости социальному, тому, что вне дискурса оставляет субъекта в замешательстве. Аналитический акт, возможно, проявляется здесь во всей его сложности».
И последнее. Между выбором присутствия психоанализа в работе с психотиками, в частности как это называть, медицинским термином «лечение», предложенное Мальвалем или «обхождение» Миллером, которое больше прижилось, был еще предложен термин «забота»из философского дискурса Хайдегера. И это весьма интересно, ибо хайдегеровская забота Sorge – забота, которую он как философ имел ввиду, чтобы субъект мог осуществить сам. Не это ли продукт психоанализа с психотическим субъектом, чтобы он мог (смог) так или иначе позаботиться о себе сам?
Кроме того, хайдегеровская забота включает в себя и такие значения, как тщательность, преданность, очеловеченная забота.
#ШколаКлиническогоОбразованияЛакановскихАналитиков #клиническиештудииАртелиБФЛ #znakperemen
