В логове зверя
В бою за освобождение Львова 18 июля 1944 года Султанов, оставшись без ведомого, совершившего вынужденную посадку, расстрелял фашистский самолет, но и сам был атакован. Пуля пробила ему плечо и грудь, самолет вспыхнул, сбить пламя не удалось. Собрав последние силы, Назиб буквально вывалился из машины. Раскрывать парашют в этих условиях опасно: сверху падают горящие обломки. Дернул кольцо метров за 50 от земли, и все равно купол парашюта лизнуло огнем. Загорелся на летчике шлем, полыхнул взрывом пистолет на боку. Обгоревший и окровавленный, Султанов упал буквально на штыки врагов. Понял, что убьют сразу: попал к тем, которые видели, как он сбил их самолет. Но случилось непредвиденное – мимо ехала штабная машина, и оттуда последовал приказ: летчика доставить живым.
Доставили. Бросили в подвал, однако ночью началось паническое отступление немцев, и его затолкали в какой-то эшелон. Эшелон доехал до Венгрии, где Султанова отправили в концлагерь для политзаключенных. Там поместили в тюремный госпиталь, где вместо лекарств были бесконечные допросы. В камере еще три тяжело раненных пленных летчика – Иван Коваленко, Петр Малышев, Владимир Солошенко. Их ставили лицом к стене – на ней пулями отпечатали фашисты силуэт Петра, изощряясь в меткой стрельбе.
Самая младшая из сестер Назиба Султанова, Энзикай Биктимеровна Гизазуллина, с которой встречалась в процессе работы над этой документальной повестью, дала мне прочитать записки еще одной из сестер – Розы Биктимеровны Яруллиной о старшем брате и племяннике. К очередному Дню Победы она передала их внуку Владиславу Кустанаеву, студенту медколледжа г. Гай Оренбургской области, вместе с альбомом фотографий, так что теперь все это хранится в колледже, чтобы ребята знали героические страницы биографии своей страны. Записи составлены не только по семейным воспоминаниям, но и по печатным источникам. Приводится, в частности, отрывок статьи из газеты «Сталинский сокол» (орган Народного комиссариата обороны СССР и Военно-воздушных сил Красной Армии), в которой 21 марта 1945 г. гвардии капитан Г. Юровский говорит о зверствах в гитлетровской тюрьме: «Имя главного врача Людвиг Манш. В камеру часто подсаживали пособников врача – власовцев. Они уговаривали Назиба отказаться от Родины, помогать фюреру, за что обещали ему чуть ли не златые горы. Их сменяли палачи: лечебно-профилактическая процедура – битье резиновой палкой. Дважды в камеру вваливался полковник – князь Толстой, как он отрекомендовал себя. Он предлагал Назибу свободу, если он расскажет все немецкому командованию: «Светлое будущее обещаю. А в России ждет тебя дикая холодная Сибирь».
– Я, господин Толстой, предпочитаю фашистскому раю дикую холодную Сибирь. Как-никак своя. А что вас ждет после войны? Как вы думаете – расстрелять вас или повесить?» От прежней показной вежливости «князя» не осталось и следа. А Назибу десять суток карцера».
Может быть, не лучшим образом была отредактирована во фронтовых условиях эта заметка, но суть, согласитесь, страшная.
Наверное, чтобы хоть как-то отвлечься от этих жутких эпизодов, невольно переключаюсь мыслями в тот весенний день 1975 года, когда Назиб Биктимерович пригласил меня в гости в Михайловку. Солнечное утро. В квартире уютная тишина. На подоконнике весело зеленеют тугие стрелки лука. Потоки света дробятся в стекле аквариума, поддразнивая расписных рыбок. В ряд фотографии – в форме военного летчика старший сын Урал, смеющаяся детская физиономия – внучка. В кухне на плите аппетитно булькает жаркое из кролика – в роли повара сам хозяин. В бульон выливает рассол от огурцов, кладет несколько ложек квашеной капусты, при этом на лице изображает ужас: кто знает, что получится. Сам себя успокаивает: вернется из школы жена (Гузель Гумеровна – учительница), младший сын Артур придет из училища – голодные, все съедят, что ни приготовлю.
На диване старый чемодан – домашний архив. И вот они, сегодняшние адреса дорогих однокамерников: Петр Малышев так и не вылечился, нервные приступы бывают; Иван Коваленко живет в Луцке, пенсионер; у Владимира Солошенко Султанов побывал в Полтаве, он бригадир по ремонту тепловозов. «А это пачка писем из Венгрии», – говорит Назиб Биктимерович, и мне открывается еще одна страничка в летописи человеческой солидарности.
В один из дней в тюремном госпитале появился новый уборщик – венгр Сабо Лайош. Зашел в камеру, шепотом спросил у летчиков их имена. Назавтра тихонько сунул Назибу в карман лекарства, вытащил несколько картошин. На следующий день оставил кусок хлеба. Осторожно разузнали у него, далеко ли от Будапешта советские войска. Через пару дней намекнули, нельзя ли достать какой-нибудь инструмент, чтобы выбраться из-за решетки. Он ничего не ответил, но стал приносить то рубашку, то ботинки, то старый пиджак, объяснив, что в разрушенных домах можно поживиться кое-какими вещами. Настал момент, когда принес, чем подпиливать решетку. Лайош назначил им время побега внезапно – нынешней ночью. Дождь лил как из ведра. Бесшумно сняли решетку, по одному осторожно спустились в тюремный двор. От зарослей кустов отделяет открытое место, преодолели его ползком. Спрятались в кустах, нащупав оставленный Лайошем молоток. Иван Коваленко расправился с часовым, оттащили бездыханное тело вглубь зарослей. Теперь через забор по условному свисту Сабо – все по расписанию, он им даже часы оставил. Ждал, помог перебраться и повел узким переулком. И хоть дождь заливал следы, на всякий случай сыпал махорку. Впереди на следующей улице мелькнула тень – их провожатый успокоил: «Это Янош Клейн, рабочий-паркетчик, надежный человек, будет помогать».
Фашисты объявили большую цену за поимку беглецов, обслуживающий персонал вызывали на допросы.
По грохоту канонады, по участившимся бомбежкам жители ожидали Красную Армию со дня на день. Но каждый из этих дней для обоих венгров был наполнен тревогой: вдруг фашисты поймут, кто виноват в побеге пленных, а больше заботой – как спрятать, как прокормить четверых беглецов. Их разместили в подвале, но рядом упали бомбы, и убежище завалило землей, едва не похоронили тогда под обломками Назиба. Перешли на забытый чердак, но неожиданно там появились немецкие солдаты, стали устанавливать зенитку и только чудом не обнаружили летчиков. Устроили их в чулане под лестницей разрушенного дома, и опять бомба, которая снесла стену, открыла их каморку прямо средь бела дня…
Прихода наших войск пришлось ждать дольше, чем предполагалось, – целых 52 дня прятали советских летчиков две венгерские семьи. Жена Сабо откладывала для них немудреный обед – сухую лепешку, несколько вареных перцев. Десятилетний Арпад, сын Клейна, все это время был связным и ни разу не вызвал у гитлеровцев никаких подозрений, ловко разыгрывая сбор осколков или железок в развалинах, пряча за пазухой с трудом добытую взрослыми еду для беглецов.
«Дорогой мой товарищ и друг Назиб Султанов, – читаю в письме Сабо Лайоша, присланном из Будапешта в Уфу, – 14 января исполнилась 14-я годовщина с того дня, когда после отчаянного побега и восьминедельного убежища я передал вас войскам продвигающейся Красной Армии. За долгое время, прошедшее с тех пор, я все думаю о том, как будем с вами встречаться, потому что наша дружба крепка, нас связывает общая борьба с фашизмом».
Не над землей, но на земле
До самого дня Победы довоевал спасенный летчик, в бою над Берлином сбил свой последний самолет. Наконец, сумел дать знать о себе домой. Тут снова сошлюсь на записи Розы Биктимеровны: «Война… Родители встречают почтальона с тревогой и радостью: что там в солдатском треугольнике со штемпелем полевой почты? Вот и полевая почта Назиба, но на конверте не его почерк…
«Ваш сын гвардии старший лейтенант Назиб Султанов после тяжелого неравного воздушного боя с вражеским самолетом не вернулся. Мы доводим до вас, хотя это очень трудно, скорбную весть о гибели вашего дорогого сына, отважного летчика, хорошего товарища и преданного всем нам боевого друга. Все его товарищи выражают вам искреннее соболезнование».
Большое горе пришло в семью, и все-таки Биктимер Султанович, за плечами которого были Первая мировая и Гражданская война, с надеждой не расставался, считая, что на войне всякое может произойти. И оказался прав: Назиб выжил и продолжал бить врага. После Победы некоторое время служил в Германии, тогда военные помогали немецкому народу восстанавливать разрушенную жизнь. Приезжал в Будапешт, чтобы поддержать семьи Лайоша Сабо и Яноша Клейна. Потом полк перевели в Крым.
Через пару лет Султанова демобилизовали, и дальнейшая мирная судьба сложилась не так, как мечталось. Энзикай Биктимеровна (или Энже, как зовут ее в быту), рассказывала, что Нажиб плакал, когда смотрел фильм Григория Чухрая «Чистое небо». История летчика, которого сыграл замечательный актер Евгений Урбанский, напоминала его собственную. С той разницей, что в кино она радовала более справедливым концом, а в жизни сложилось иначе. Жестокая сталинская установка о том, что советские бойцы не должны живыми попадать в плен, в какой-то момент перечеркнула призвание Назиба летать. Демобилизовавшись, поработал немного инструктором в Уфимском аэроклубе, но на этом воздушная эпопея и завершилась…
Молодой, энергичный Назиб Биктимерович к житейским передрягам относился по-мужски стойко. Поступил в Башкирский сельскохозяйственный институт, окончил его с отличием, и новая профессия на долгие годы притянула к земле. Ветеринарный врач в институте вакцин и сывороток им. Мечникова, затем некоторое время работал в Министерстве сельского хозяйства Башкортостана. Когда я с ним познакомилась, он был старшим зоотехником – инструктором Башкирского госплемобъединения и даже свозил однажды к себе на работу. Машина-«газик» держала тогда путь в Кумлекуль, на молочный комплекс. Помню, ехали по распутице конца марта, и впереди на дороге забуксовал «Москвич». Султанов, не раздумывая, выпрыгнул в подмороженную хлябь. Потом пошутил: «Это инженер будущего тепличного хозяйства, может, отплатит когда-нибудь за подмогу цветочками». А затем уже серьезно, показав рукой направо: «Там хозяйство нефтяников. У них вертолет. Нам бы такой! Ездить ведь много приходится, участок поручен большой – несколько совхозов Уфимского района, – и улыбнулся, чуть смутившись, – я бы вертолет сам и водил…»
В Кумлекуле Назиб Биктимерович то и дело поглядывал на меня, желая убедиться в произведенном впечатлении. Что бы ни говорили сегодня со скепсисом о колхозно-совхозном хозяйствовании в советские годы, но этот молочный комплекс своим современным оборудованием заслуживал самой высокой оценки: новейшая техника, полно света, в коровнике автоматическое доение, по трубкам вдоль стен бежит молоко, попадая затем в колоссальные чаны-холодильники; для рабочих – удобные бытовки, душевые. Назиб Биктимерович обсуждал будущее обучение симпатичной молодой женщины, которую звали Гульфира, уговаривая ее пойти в помощники к технику Максуме Абкаировой: «Дело нехитрое, но требует внимания. Присмотрись. Вам обеим станет легче. Подменяя друг друга, сможете уделять больше внимания семье».
Позже мне скажет о Султанове начальник головного племпредприятия Ульфат Исхакович Муртазин: «С людьми всегда найдет общий язык. И сам к делу – без устали, по-молодецки энергично. Вот и показатели по его участку высокие. За 74-й год перевыполнение плана, то же и в первом квартале нынешнего 75-го».
Когда мы виделись в дальнейшем, года через полтора-два, Назиб Биктимерович с увлечением рассказывал о выращивании племенных бычков. Наверное, и в институте Султанова неплохо учили, и в детстве, в Миякинском районе, в отцовском доме, воспитали в нем уважение к крестьянскому труду и к добросовестности в любом деле, но самой главной его жизненной школой оказалась война, святое и кровью омытое боевое товарищество, ответственная и сложная летная служба. А все это вместе взятое и выковало завидный человеческий характер, в работе упорный, к людям отзывчивый, в дружбе верный, в любви заботливый.
Энже Биктимеровна вспоминает, каким красавцем в белой военной форме приехал Назиб из Крыма в отпуск в 1947 году. Когда отправились к родственникам в Белебей, он познакомился там с будущей женой. Гузель рано лишилась родителей, жила с сестрой в Бирском детдоме. Получила педагогическое образование. Милая, женственная, к тому же умница, она была прекрасной женой, мамой, бабушкой. Ближе я узнала ее годы спустя, когда Урал уже стал членом отряда космонавтов, приезжал к маме летом, и я бывала у них в гостях. Гузель Гумеровна с горечью отмечала, что увидеть сына летчиком-космонавтом Назибу не довелось… О ней будет речь чуть дальше, а здесь, раз уж вернулись в пору молодости родителей Урала, нельзя не сказать о том, как появился в семье младший сынок Артур.
О сестрах Назиба Султанова Сагиде и Наиле в рассказе про военные годы уже было упомянуто. Роза Биктимеровна в своих записях назвала их наземными воздушными разведчицами. Они служили в том же авиационном полку, где отважного летчика Назиба Султанова считали погибшим. Обе ушли на фронт добровольцами – мстить за брата. Читаю в записях: «Фашистская Германия капитулировала… В Братиславе танцуют, поют, некоторые плачут. В полку торжество прервалось неожиданно. Пуля, пущенная с чердака гитлеровским недобитком, оборвала жизнь 22-летней комсомолки Сагиды Султановой (1923–1945)… Наиля Биктимеровна окончила после войны в Москве институт по специальности “Картография и топографияˮ. Работала в Киеве. В 1960 году, когда летела в командировку, погибла в авиакатастрофе».
Энже Биктимеровна добавляет: «Несчастье унесло 48 жизней. У Наили остался сынок, Артуру было 2 года 4 месяца. За ним поехал в Киев дед Биктимер Султанович, в обратном полете их сопровождала няня. Малыша привезли в дом Назиба и Гузели, он сразу сказал «папа», а Гузель Гумеровну назвал мамой позже – видно, еще первое время помнил Наилю… Так для Урала двоюродный братик стал родным. Я уже застала Артура юношей, которого родители обожали, баловали. Через годы, когда Назиба Биктимеровича уже не стало, я, бывая в Михайловке, видела, как Артур оберегает маму, как ласково к ней относится. Теперь он со своей семьей живет в родительском доме. Урал Назибович, когда из Жуковского приезжает «на побывку в Уфу», у родных окружен любовью и вниманием – ему рад не только брат, но и его жена Фануза («наша золотая сноха», – отзывается о ней тетя Энже), их дочери Ирина и Лиля, внуки и внучка.
Вот и Артур Назибович добрался до статуса деда. А мы с ним вели разговор о том далеком времени, когда он был учеником Михайловской средней школы и учился с 5-го по 8-й класс у мамы, которая преподавала математику и с него спрашивала строже, чем с других. «Двойки ставила, если не выучил, – вспоминает, – но сдал я экзамены по алгебре и геометрии на твердые четверки». Гузель Гумеровна в этой школе проработала с 1965 года до выхода на пенсию в 1980-м, пользовалась авторитетом у коллег, уважением у школьников, особенно у тех, кого курировала как классный руководитель. В те времена звание «Ветеран труда» присваивалось не столько по возрасту, сколько по заслугам, и она им гордилась. Ее не стало в 2005 году, ей было 80. Свет ее памяти греет не только родных – выпускники чтут имя доброго и требовательного учителя.
Продолжение следует...
Автор: Алла Докучаева
Журнал "Бельские просторы" приглашает посетить наш сайт, где Вы найдете много интересного и нового, а также хорошо забытого старого.