По пути в ресторан Рашид и Данила часто заезжали на таинственные «стрелки».
Это всегда происходило в темных дворах, рядом с детскими площадками, у подъездных лавочек с облупившейся краской, на которые никто не садился, а только ставили ноги в ботинках и харкали.
Сквозь тонированные стекла, с заднего сиденья БМВ девчонки наблюдали, как их мужчины, широко расставив ноги, уверенно и вызывающе разговаривали с другими - такими же уверенными и вызывающими.
В летних палисадниках у подъездов пышно цвели золотые шары рудбекии, в приоткрытые окна проникал запах травы и пыли, отчего сердце наполнялось сладкой едва уловимой тревогой.
Затем они ехали ужинать в ресторан, после в ночной клуб.
- Я ждала тебя, так ждала, ты был мечтою моей хрустальною! Угнала тебя, угнала, только что же тут криминального-о-о!
По «Бим-радио» громко играла в непроницаемой ночи «Девятка», в волосы задувал ветер, и обеим казалась, что Ирина Аллегрова исполняет песню про них. Это они роковые, смелые, и они – угонщицы!
В любом месте Рашида и Данилу сразу узнавали и, кажется, были им рады. По крайней мере всегда давали лучшие столики.
Когда девчонки, непременно вдвоем, уходили в туалет, чтобы наперебой, у зеркала, делиться впечатлениями от вечера, мужчины принимались что-то неторопливо обсуждать, угрюмо водя глазами по залу.
Стоило Зое и Даше сесть за стол, они тут же замолкали. Разговоры мужчин казались такими значительными, словно в них решалась судьба всего города.
- Что-то вы, девочки, сегодня мало танцуете, - заметил Данила. - Надо еще подзарядиться, - он держал рюмку двумя костистыми пальцами, небрежно коснувшись сначала бокала Даши, потом Зоиного.
Рашид спиртное не пил и поэтому ничего не поднимал.
- Ааа! Хорошо пошла водичка беленькая, - Данила выпил, запрокинув красивое лицо, закусил водку салатом «Столичный».
На нем был коричневый кожаный пиджак поверх малиновой водолазки, еще сильнее оттенявшей белесость кожи и волос. На пальце правой руки – перстень с крупным изумрудом. Камень невольно притягивал взгляды, источая, как и сам Данила какое-то зловещее очарование.
– Надо танцевать, - продолжал Данила. – Вы девчонки мастистые, видные. Но молодость и хорошая жизнь быстро заканчиваются. Сегодня есть дудочка, нет кувшинчика, завтра есть кувшинчик, нет дудочки. Вот у вас пока… - ни сморщившись ни единой черточкой гипсового лица, он прикурил сигарету, - У вас пока все есть: и дудочки, и кувшинчики – и ноги красивые и танцевать хочется. Так редко бывает… поэтому надо танцевать, девчонки.
- А вы сами – почему не танцуете? – спросила Зоя, осторожно ставя на стол бокал с желтым вином и принимаясь за судака под майонезом c грибами.
Данила с Рашидом переглянулись и захохотали. То есть захохотал Данила – громко, будто актер в театре, а Рашид, как обычно, оскалил зубы.
- Да старые мы уже, - лениво произнес Данила, потянувшись к фруктовой тарелке в центре стола.
Как бы нехотя забросил в рот пару фиолетовых виноградин, и Даша вспомнила разговор.
Когда они с Зоей после пары вышли покурить на «сковородку» - так среди студентов называлась площадка у памятника Володе Ульянову, учившемуся в Казанском, еще тогда Императорском Университете и отчисленному после первого курса за участие в революционной сходке – Зоя бережно достала из бардового рюкзачка, висевшего за плечом, сложенную салфетку.
- Смотри, - сказала она, таинственно ее разворачивая.
Оторвавшись от дымящейся сигареты, Даша опустила глаза к рисунку на салфетке, выполненному простым карандашом.
Лицо мужчины со спадающими на плечи волосами и тонкими узнаваемыми чертами… Иисус! – догадалась она. Только не такой как на иконах – бесстрастно-застывший, но молодой, с живым темным взглядом, и не в фас, а с наклоном головы будто у сочувствующего зрителя.
- А! Как красиво! Когда ты это нарисовала?
Зоя закончила художественную школу и выглядела в глазах Даши профессионалом. Но все ее работы были какие-то однообразные. Тяжелые маслянистые натюрморты, скучные лесные и деревенские пейзажи совершенно Дашу не впечатляли, но она их все равно хвалила, чтобы не обидеть подругу.
Глядя на черно-белый набросок Христа - текучий, воздушный, исполненный невесомыми линиями и штрихами, она, пожалуй, впервые, восхитилась искренне.
- Да это не я. Это Данила нарисовал.
- Какой Данила? – не поняла Даша и вдруг догадалась: - Как, твой Данила Лебединский?!
- Ну да, а какой еще? Он такие за пять минут делает, хотя даже курсов художественных не заканчивал. Правда пишет в основном Бога и еще какую-то женщину с покрывалом на голове со звездами и крестами…
- Богородица, - догадалась Даша. Подруга происходила из татарской семьи и не была знакома с христианскими святыми. – А Данила что, верующий?
- Даже и не знаю, - склонив голову, Зоя озадаченно поджала яркие тонкие губы, походившие на рубец. – Вроде нет. Креста ведь не носит…
После того рисунка, Даша смотрела на Данилу с гораздо большей симпатией.
Ее уже не передергивало от хладного взгляда его серых жутковато-фосфоресцентного оттенка глаз. Все в нем теперь - небрежный излишне дорогой шик в одежде, развязные манеры, и даже мат, каким всегда была хорошо сдобрена его речь представлялось продолжением талантливой противоречивой личности.
- Так уж и старые? – улыбнулась Даша, мягко прищурившись. – А может просто стесняетесь танцевать?
- Не хотим выглядеть, как тот утырок, - отозвался Рашид.
Он отодвинул парчовую штору ресторанного кабинета и кивнул в сторону перекатывавшегося с ноги на ногу взрослого мужика в черной рубашке и джинсах. Сжимая под мышкой барсетку и мерно переставляя коротенькие кривые ноги, тот воображал, что двигается в такт музыке. Рядом извивалась в танце его подруга с лицом школьницы-оторвы.
Даше нравилось, что Рашид не матерился в ее присутствии. Он как-то сразу почувствовал, что от мата её коробит и легко от него отказался. Но… он по–прежнему смотрел на нее несерьезно!
В его взгляде читалось недоверие и снисходительность: к ее возрасту, к тому, что она еще совсем девчонка, и что наивна. Казалось, когда они остаются вдвоем, без Данилы и Зои, то очень много разговаривают.
Однако, вспоминая потом их беседы, Даша с досадой осознавала, что говорила всегда только она: о том, что в школе слыла «белой вороной», об ухажерах (выдавая их за ухажеров своих однокурсниц), о каком-нибудь фильме или прочитанной книге, о нелепых выходках университетских преподавателей и о всякой подобной чепухе.
Дважды читала ему стихи Шекспира. Один раз – надрывный монолог Отелло перед тем, как задушить Дездемону «Таков мой долг, таков мой долг…», а в другой раз – глубокомысленный сто двадцать первый сонет «Уж лучше грешным быть, чем грешным слыть…».
Рашид слушал молча, не перебивая, смотрел в сторону и вертел, как обычно, в пальцах какой-нибудь предмет. Иногда усмехался. Но чаще они целовались.
Перед каждой новой встречей, Даша заклинала себя больше ничего не рассказывать и только расспрашивать его.
Но они оставались вдвоём, глаза Рашида снова подсмеивались над ней и, она говорила и говорила, доказывая серьезность своего существования, и забывая обо всем, о чем хотела его расспросить.
Но однажды взгляд его всё-таки изменился…