26 декабря 2009г. монолог Андрея Кончаловского - пресс-конференция перед премьерой спектакля "Дядя Ваня", в театре им. Моссовета
А.К. – Конечно, у вас есть вопросы. Для того, чтобы избежать ненужных вопросов, я скажу, что спектакль мы решились выпускать спектакль сейчас, а вообще я бы с удовольствием выпустил его ещё через месяц, но уже нет сил и надо показывать спектакль и называть это премьерой. Мы не выпустили спектакль в октябре, потому что у нас актриса, которая играла Елену Андреевну, она понесла, как говорится, забеременела, и поэтому нам нужно было искать другую актрису и вводить её. И это отняло у нас приблизительно месяц. Ну а в связи с этим спектакли, которые мы намечали на конец октября, они были сырыми. Мы делали просто такие публичные репетиции. А в силу того, что у нас уже была запланирована Италия и запланирована Прибалтика мы, собственно, вынуждены были поехать туда, не без удовольствия… и играли спектакль там уже на публике и было интересно, что они думают просто потому что итальянская публика непредвзятая. Московская публика, я думаю, предвзятая, естественно.
Ну вот. Поэтому нам было интересно, что думают люди, которые абсолютно нейтральны, я бы сказал. Ну и потом была, значит, Латвия. Приём был очень хороший, замечательный, я бы сказал. Люди, даже итальянцы, которые смотрели спектакль на русском языке, они… Когда я говорю «хороший», что значит «хороший» - смеются в нужных местах и плачут в нужных местах, а не наоборот. А бывает так – ты хотел, чтоб они плакали, а они хохочут. Вот. Самое большое впечатление от итальянских зрителей я получил в том, что ни один мобильный телефон не звонил, что редко у нас и ну немножко лучше в Прибалтике, но у нас телефоны не выключаются.
Теперь, что касается бесконечного повторения «40 лет спустя, 40 лет назад». Это так… Это в общем… Ну, конечно, людям надо за что-то зацепиться и вот цепляются за то, что поставил 40 лет назад, вот теперь… Вы знаете я ведь… Сколько раз Тосканини дирижировал Девятую симфонию Бетховена. Может быть 100. И никто не говорил: «Вот Тосканини… (в этот момент принесли плохой кофе «Ой, это не кофе. Это не годится») Поэтому я всегда сравниваю работу режиссёра с работой дирижёра и завидую дирижёру, любому, которого не спрашивают: «А в чём актуальность «Волшебной флейты»? А вот вы опять ста…» Или музыкальные критики никогда не пишут «Тосканини дирижировал лучше, он быстрей дирижировал» или «У него было больше форте» Не сравнивают. У нас, к сожалению, всё сравнивают и это не правильно, потому что в искусстве сравнивать нельзя. Это в спорте можно сказать – поднял 100 кги понятно, что он лучший. А когда в искусстве может быть бесконечное количество единственных и неповторимых спектаклей, как плохих, так и хороших, неповторимо плохой может быть и неповторимо хороший. Поэтому меня там спрашивают, видел ли я сам «Дядю Ваню» Туминаса.
К сожалению, нет. Должен был 24-го смотреть, но меня вызвали, там показывали картину мою, которая… Вот.
Меня спрашивают, в чём актуальность «Дяди Вани». «Вот почему Вы сейчас решили…» Опять вопрос, на который глупо отвечать. Почему глупо. Потому что так же как «В чём актуальность Шекспира. Эсхила, Еврипида, Бетховена и прочих». Ни в чём не актуальность. Это вечные темы, которые всегда будут актуальны и всегда будут очень трудны, для того, чтобы их ставить. Почему? Потому что их невозможно понять. Вот когда Чехов написал своей супруге: «Ты спрашиваешь меня, что такое жизнь. А я тебя спрошу, что такое морковка. Морковка – это морковка. А жизнь – это жизнь». Ответ удивительно точный, потому что он ничего не объясняет. И Чеховские пьесы иногда стараются объяснить, иногда более удачно, менеt удачно, так же, как мы стараемся более или мене удачно объяснить жизнь. Но у каждого есть своё представление о жизни, и оно меняется с возрастом. Сначала мы не думаем, что жизнь окончится когда-нибудь, потом мы начинаем думать, потом мы приходим к мысли, что это неизбежно… И каждый раз, когда мы приходим к каким-то новым понятиям о конечности жизни, мы меняем своё отношение к людям вокруг нас. Я думаю, что в этом есть главное изменение внутри человека. Он изменяет своё отношение к людям и к себе в силу того, что он понимает, что все мы смертны. Антон Павлович очень рано понял, что он смертен. И в силу этого его пьесы полны неизъяснимой мудрости. Вот, собственно, почему их трудно ставить и почему так интересно возвращаться и почему так интересно смотреть работы других - для того, чтоб понять, что, может быть, ты больше прав или меньше прав. Во всяком случае, самое интересное – это искреннее желание художника, то есть я имею в виду артистов и режиссёра – понять, искренне понять, что Антон Павлович хотел… имел в виду. Собственно это энигма, и никогда никто на неё не ответит. И слава Богу. Вот, собственно, это моё вступление. Больше мне добавить нечего.
- Вот из итальянской прессы. Мы же не видели ещё спектакль… Нам дали выдержки…
- Дали? Зачем дали? Я сказал…
- Дали.
- Вот не надо давать. Надо было сказать: там есть - кто хочет, тот читает.
- По-итальянски…
- Нет, почему. Там и по-русски…
- И всё-таки, здесь сказано: «Героями спектакля являются люди посредственные». Я прошу Вас сказать, так ли это. И если не так, то в чём (не разборчиво)
- Нет, это, кстати написано и у меня в моём предисловии, в моём как бы авторском. Ну, во-первых, Антон Павлович сам писал: «Я пишу серенькую жизнь». Это раз. Что такое «серенькая жизнь»? Это невыдающаяся жизнь. Потому что выдающаяся жизнь не может быть у посредственного человека. У посредственного человека серенькая жизнь. Это первое. Это вообще очень интересная проблема, потому что мне было интересно сейчас посмотреть на Чехова – за что он любит своих героев. Ведь он же писал много и в письмах, и моё отношение к Чехову изменилось после книги Рейфила «Чехов. Жизнь». Потому что Чехов вообще не любил героев. Он принципиально не любил вообще честных людей, над ними… так называемых, честных, и любил людей не за то, что они хорошие или плохие. А он любил их за то, на мой взгляд, что он понимал, что все они смертны. Это вот высшая форма любви к человеку – это любовь циника. Потому что он знает. Что человечество… циник в принципе знает, что человечество в принципе далеко от совершенства и массу совершает разных гадостей. И тем не менее любить больше нечего, я бы сказал. Ну можно, конечно, собаку. Понимаете… Поэтому в этом смысле я хотел бы сделать спектакль, понимаете… Да о чём… Трудно. Не хочу определений. Но вот… да. Не герои у нас. И потом, как бы сказать, люди о себе думают, как правило, не то, что они являются на самом деле. Они думают о себе либо хуже, чем они есть на самом деле, или лучше. Обе эти иллюзии они спасительны. Тот, кто думает, что он хуже, он юродствует, да? Это уничижение (не разборчиво). Тот, кто думает, что он лучше, он тенденциозный. Но только мудрость приходит к человеку с тем моментом, когда он понимает, кто он есть на самом деле. То есть у него есть самоуважение, но в меру и так далее. Мне кажется, что все пьесы Чехова об иллюзиях, о ложных самооценках. И они эти ложные самооценки и есть источник конфликта. Комедия у Чехова это не хи-хи, а комедия – это неадекватное представление человека о самом себе и претензии, которые он предъявляет, требования к жизни и к другим, которые не соответствуют тому, что он на самом деле является. Вот это несоответствие, на мой взгляд, очень важно и в «Дяде Ване» тоже. Потому что никакой нормальный человек не скажет, что из него мог бы выйти Достоевский. Вот как бы я и подумал вообще, что… вот как раз сегодня подумал, что люди, которые имеют иллюзии, они меньше пьют. Это спасительная вещь, которую (неразборчиво) энергией заблуждения. А вот те люди, у которых меньше иллюзий, начинают пить. Это как бы другая форма ухода от реальности. Ну вот.
Что ещё. Последнее, что я бы сказал очень красиво…
- Можно вопрос?
- Пожалуйста.
- Скажите пожалуйста, это Ваша принципиальная позиция не работать в контексте современной драматургии?
- Ну а что значит – в контексте?
- Почему Вы не берёте современных драматургов? Тех, кто…
- Ну если бы вы бы, знаете..
- Вам это не интересно?
- Наверное, есть интересные драматурги. Но потом, вы знаете, у меня не так много времени. Я столько пьес не поставил, которые хотел бы поставить, начиная от античного театра и Стритберга, Шекспира и Чехова, что просто, если руки дойдут, то хорошо. Но там такие глыбы, которые надо попытаться понять, просто мне это интереснее, потому что там люди не делятся на хороших и плохих. Ну, наверное, у …. Люди тоже не делятся на хороших и плохих. А, в принципе, драматургия, как правило, строится на хороших и плохих. У Рейфила замечательная есть фраза, что Чехов любил 2 вещи на свете – он любил цирк и клоунов и его очень возбуждали и вдохновляли кладбища. У него описания кладбища удивительно поэтичны. И вот такая мысль мне пришла, что все пьесы Чехова – это клоуны на кладбище. Они, конечно, пришли туда не веселиться, но, поскольку они клоуны, то должны как-то соответствовать своему призванию.
- Скажите, пожалуйста, а кто из героев этой пьесы кажется Вам наиболее несчастным?
- Кто из героев? Нет, вы знаете, я так не могу сказать. Мы все одинаково несчастны. Просто мы этого не знаем. Мы по-разному счастливы, но одинаково несчастны. В том смысле, что мы редко задумываемся о том, что будет нам. Когда мы будем лететь, помните, через звёзды, помните, (не разборчиво). Вот представьте себя в скафандре – у вас всё есть: еда, и даже туалет – все жизнеподдерживающие, системы и вы летите в космосе. И никогда никуда не вернётесь. Жизнь кончилась. Хотя вы выполняете очень важную миссию и у вас есть всего достаточно, чтобы прожить 50 лет. Собственно это, наверное, главная тоска человека. Это тоска по самому себе среди других. Мы все хотим быть признанными, мы хотим, чтобы нас любили, что мы социально живые. Вот собственно человек по-разному борется за то, чтобы его любили. Наверное, герои Чехова тоже в этом смысле абсолютно испытывают те же самые чувства, которые испытывает любой человек в любой эпохе. Он боится смерти, холода, голода. Он боится (неразборчиво).
- Можно ещё пару слов об актёрах.
- Да, конечно. Ну, вы знаете, подбор актёров – спонтанная вещь. И когда я думал о Чехове, как бы я сделал «Дядю Ваню», лет 5 назад, а может даже 10 я записал, что дядя Ваня – это Чарли Чаплин. Вот Чарли Чаплин был бы идеальным дядей Ваней – наивный, отзывчивый, тенденциозный. Почему тенденциозный? Потому что он не знает, что он великий артист, а думает, что он великий артист. Представьте, что Чарльз Спенсер был парикмахером и работал в какой-нибудь парикмахерской и говорил бы: «Я гениальный артист!» Ему говорили бы: «Чарли, молчи! Молчи, сиди, стриги.» Он говорит: «Вы не понимаете, я же…» «Чарли, скучно!» Вот. Поэтому в этом смысле характер Чарли Чаплина кто может сыграть. Мы думали об этом с Сергеем Маковецким, потом случилось так, что не случилось. И случилось как сейчас. Что касается самого. Соня… Юля Высоцкая не понимала, зачем я предлагаю ей эту роль. Она представляла себя в другой роли, Елены Андреевны. Мне казалось, что она сыграет интересней Соню, в силу того, что она сделала в «Чайке», что она сделала в «Доме дураков» и в «Глянце» и в Стринберге. Но Вдовина замечательная артистка «Сатирикона». Она не ожидала, как и я, что мы будем делать такой характер, который у нас сейчас получается. Совсем не ожидала. Я тоже не ожидал. Но я много чего не ожидаю. Мне кажется, что через месяц-два после десяти спектаклей мы что-то ещё найдём и сможем назвать «Вот теперь у нас случилась премьера» Знаете, вообще, роды – это очень важно. А потом очень важно, чтобы ребёнок получил правильное питание, потом важно, чтобы он получил правильное образование, потом важно, чтобы он получил правильную работу. Вот когда процесс вот этого взращивания ребёнка не кончается родами и только к 17 годам можно сказать: «Ну теперь строй жизнь. Я сделал всё, что мог». К сожалению, у нас гораздо дольше, что не правильно. Поэтому где-то к 18 годам он скажет «Я его вырастил». Я думаю тоже, мы сейчас в процессе так сказать схваток. Ну это уже акушерский период. Вот. А что касается Серебрякова. Ну эксцентрический артист, замечательный. Не даёт нам всем жить. Теоретик. Лезет во всё. Я его очень люблю, Филиппенко. Замечательно… что он делает – я же не могу объяснять. Смотрите. Что касается Астрова. Для меня Саша - Астров - Домогаров – тоже была работа сложная, поскольку он играет другие роли и никогда таких длинных монологов не произносил. И вообще понять сложно, что такое монологи Чехова, если уж говорить о них. Потому что монологи Чехова это совсем не то, что думает автор, а это то, что думает автор о своих героях, которые говорят. Поэтому когда Антон Павлович говорил: «У меня там всё написано», это ему так казалось. Вот. Ну и Лариса Кузнецова, которая играет няню, играет вообще тоже характер, не соответствующий её совсем ни возрасту, ни чему, но я подумал: «А, театр! Это ж театр! Вот». Ну, вроде всё.
Вы знаете, вот я думал, какие спектакли мне нравятся. А какие не очень. Не нравятся спектакли, которые пахнут нафталином. Мне не нравятся спектакли, которые ничем не пахнут. И я люблю спектакли, которые пахнут. Меня упрекают часто, что я имею приверженность к дурным запахам. Но я считаю, что в жизни все запахи перемешаны – и высокие запахи, и низкие. Особенно это видно в Тайване, где ароматы цветов смешаны с ароматами гниющей и разлагающейся жизни. Поэтому я люблю спектакли с запахом.
- Скажите, Вы можете в постановке позволить себе вольности?
- Я вам скажу, что я… самое сложное – это ничего не менять. Менять проще. Гораздо. Когда что-то не получается, лучше вырезать. Нет, я ничего не меняю. Я могу изменить в других пьесах. У Шекспира я по другой причине. Я когда обнаруживаю, что почему в короле Лире в каждом акте артисты рассказывают всё, что произошло в предыдущем. А оказывается во времена Шекспира в театр заходили-выходили свободно, как на рынок. Поэтому артисты могли играть для тех, кто пришёл в середине и должны были знать сюжет. Во времена Чехова уже никто не входил, не выходил, поэтому там вырезать ничего не надо. Ну за моей спиной всегда есть Антон Павлович. Я оглядываюсь. Вижу – он кивает, и я понимаю, что я прав. Спасибо!
(выражаю огромную благодарность человеку, который предоставил мне эту стенограмму, я уже и в те годы плохо слышала, и мне было трудно "понять и услышать" этот монолог Андрея Сергеевича Кончаловского).
