Продолжим сегодня тему начатую здесь и обратимся к источнику Материалы для географии и статистики России, собранные офицерами Генерального штаба. Пензенская губерния. 1868 г.
Выдержки из книги буду помещать за чертой и оформлять курсивом, свои уточнения - обычным шрифтом, а также в квадратных скобках.
Мордва, народ финского племени, занимала земли, принадлежавшие сначала царству болгарскому (на Волге и Каме), потом перешедшие под власть царства Казанского, и наконец вошедшие в состав московского государства.
По свидетельству летописи, до прибытия Рюрика в Новгород, мордва жила в углу, образуемом поворотом Волги с запада на юг т.е. в губерниях пензенской и симбирской с прилегающими к ним частями нижегородской, казанской и тамбовской. Нестор не обозначает земли мордовской, но полагает ее в соседстве с мерею; арабский же писатель Ибн Хаукаль считает ее смежной с царством болгарским.
В настоящее время народ этот живет по берегам Волги, Оки и некоторых из их притоков не на одной общей полосе земли, но расселен по губерниям: Казанской, Симбирской, Оренбургской, Нижегородской и Пензенской, где они занимают земли, находящиеся в связи между собой, но тем не менее деревни мордовские и на этом пространстве перемешаны с селениями русскими и татарскими.
По 8-й ревизии 1834 г. во всей России считалось мордвы (мокша, эрзя, каратаи) 480 тыс. душ обоего пола, так что на долю Пензенской губернии приходилось 106 025 душ обоего пола, что составляло 1/4 части всей мордвы в совокупности.
По ревизии 1851 г. мордвы было уже в Пензенской губернии 120 053, а группировалась она в уездах: Саранском, Городищенском, Инсарском, Нижнеломовском, Краснослободском, Наровчатском, Керенском и Чембарском, преимущественно же в двух первых.
Как в нравственном так и физическом отношениях мордва имеет большое сходство с соседственными инородцами: черемисами, чувашами и особенно с татарами, что весьма легко объясняется тем, что в продолжении многих веков мордва была не только в близких отношениях с татарами, но даже весьма долгое время находилась под их тягостным игом, поэтому влияние татарское не могло оставаться без последствий и весьма естественно должно было не только проявиться во внешних условиях быта, но отразиться в языках и видоизменить физический характер племени. (...)
Мордва делиться на два племени: восточное или мокша, западное или эрзя. Мокшане живут на реках: Оке, Суре и Мокше, впадающей в Оку; эрзяне же большей частью около Волги, при впадении в нее Оки.
Кроме этих двух племен есть еще третье, весьма незначительное, каратай, которых можно встретить только в нескольких деревнях Казанской губернии.
Все эти племена вероятно получили свои названия от жилых урочищ, на которых селились, или может быть и наоборот, некоторые урочища названы по имени родоначальников племени. То и другое догадка, подтверждающаяся однако тем, что мокшане живут на Мокше, а эрзяне, по укоренившимся и устным преданиям, считаются основателями г. Арзамаса (поэтому правильнее Эрзямаса). (...).
Оба эти племени живут отдельными селами и деревнями, не смешиваясь друг с другом, и только на Волге живут в деревнях вместе. (...) Единственное различие между обеими отраслями то, что эрзя имеет более светлые, даже красноватые волосы и сохраняет более финский тип; кроме того они разнятся в одежде и в языке, но и это различие не очень велико ибо достаточно поверхностного взгляда, дабы убедиться, что в основании обоих наречий лежит одно общее коренное начало.
Что же касается до различных обрядов и верований, то они совершенно тождественны.
Оба племени как в физическом так и нравственном отношениях, имеют много общего с соседственными племенами: чувашами, черемисами и татарами; влияние последних легко объясняется тем, что мордва долгое время находилась с ними в беспрестанных сношениях и это влияние особенно заметно в мордовском языке, отрасли восточно-финского наречия.
До царствования императрицы Елизаветы Петровны мордва были язычники и в настоящее время представить полную систему мордовской мифологии совершенно невозможно. Обряды, удерживающиеся у мордвы, отчасти и по ныне потеряли своё мифологическое значение и представляют только форму без внутреннего содержания. Если присоединить к этому скрытность, господствующую и характеристическую черту мордвы, весьма неохотно передающей наблюдателю поверья и предания своей старины, то трудность изысканий ещё более увеличиться.
Мордва единогласно утверждает, что они идолопоклонниками никогда не были, а главную основу их языческих верований составляло поклонение силам природы и небесным светилам. (...).
Несмотря на все усилия правительства с 1743 г., обращение мордвы шло туго. Вследствие этого, решились склонить их другими средствами: давали новокрещенным много выгоды, увольняли от податей, которые собирали с оставшихся в идолопоклонстве вдвое - за них самих и за окрестившихся, давали денежные награды, от чего многие крестились в разных местах по два и по три раза (...). Таким образом, обращенная не убеждением, но насилием или соблазном мордва, не имела никакого понятия о догматах и основаниях православия и потому в случае болезни сами исповедовались и причащались, а на священников смотрели как на врагов своих и доносчиков. из этого натурально вышло то, что очень многие из мордвы и до сих пор придерживаются языческих обрядов. Почти в каждой мордовской деревне можно встретить семейства, живущие по старой языческой вере, хотя, впрочем, число их уменьшается год от года (...).
Прелесть песни неизвестна мордовскому народу, мужской пол молчалив как рыба и не поет вовсе. Равнодушие его к музыке простирается до того, что даже пастухи не знают употребление рожка или дудки. Женский пол хотя и любит петь, но издает страшные звуки.
Прочитав про "страшные звуки" я рассмеялась, а потом в памяти всплыл флешбек из детства - душераздирающие ритуальные причитания мордовских женщин на кладбище (подчеркиваю, не обычный плач, а именно ритуальные причитания-песни) и отчасти согласилась с авторами...
Далее в тексте приводятся слова одной мордовской песни:
Каков бы впрочем ни был детский лепет этой песни, она любопытна, как памятник вымирающего языка. Мы слышим в ней наречие, слова, которых вероятно, скоро уже никто не будет произносить. Мордовский язык без сомнения скоро исчезнет и кроме немногих песен и сказок, записанных в разное время русскими, ничего от не останется. И теперь уже в первобытной чистоте своей сохраняется он только между женщинами, которые еще не чисто говорят по-русски, но мужики уже почти обрусели, так что слушая их русскую речь никак нельзя подумать, что они не русские. Наряд их также ничем не отличается от русского и вообще узнать по наружности мордвина довольно трудно. Один праздничный наряд, особенно женский, поддерживает предания народной старины. (...)
Данному письменному источнику 158 лет, но эрзянский и мокшанский языки, к счастью живут... А вот костюм ушел из быта, став частью музейных экспозиций и сцены.
Далее авторы приводят сведения о характере мордвы:
В некоторых отношениях мордвин конечно во-многом уступит русскому, особенно в веселости и живости нрава, но не имея сметливости русского, они гораздо трудолюбивее его, исправнее в платежах податей, более боятся ответственности и как более трезвый народ, мордвины считаются лучшими работниками для земледелия.
Мордвин дома тих и добродушен, а на стороне робок и неуверен в себе. В мордовском селении редко можно слышать брань, а еще реже видеть драку.
Таких преступлений как убийство между мордовы, по тихости их нрава, можно сказать никогда не случаются, а воровство существует большей частью в виде кражи снопов с чужих полей (...). Но в тоже время амбары крестьян, наполненные хлебом, остаются без замков в совершенной безопасности. Дурную сторону мордвина составляет одолевающая его зимой лень.
После проведенного в трудах лета, мордвин не зная никакого промысла, всю зиму лежит на печке и спускается с неё только для еды. Мордва не понимает, что она одарена способностями на ровне со всеми. А что это народ действительно способный можно судить по тому, что не имея ни грамоты, ни письма на родном языке своем, он легко и свободно выучивается грамоте русской. (...)
Мордва издавна любила жить в местах привольных для лесного пчеловодства, звероловства и птицеводства. Хлебопашество составляет теперь их главное занятие, но деревянные избы любят они строить среди лесов, как черемисы и чухны, и весьма охотно занимаются пчеловодством везде, где тому способствует растительность, как например липовые леса по Суре.
По исключительному навыку к земледелию, мордва не занимается никаким другим промыслом и чуждается всякого ремесла. Повторяющаяся засуха полей и возрастающий недостаток земли от быстро возрастающего народонаселения, наконец отсутствие всякой промышленности, все это часто влечет мордву к бурлачеству, столь чуждому её натуре.
Далее в тексте приводится очерк о мордве, составленный этнографом и педагогом Владимиром Александровичем Ауновским. Обратите внимание, что его мнение о мордве, несколько разнится с мнением офицеров Генерального штаба (приведу несколько выдержек):
По-прежнему живут они в курных избах, помещая в них на зиму домашний скот. (...) Окрепшие в трудах, как земледельцы по-преимуществу, они с редким терпением переносят всякого рода лишения и резкие перемены температуры без вреда для здоровья. Мужчины ничуть не уступают русским бодростью и телосложением, а мордовки смело можно сказать, вдвое сильнее русских баб.
Кстати, о большой физической силе мордовских женщин писал Максим Горький, здесь я приводила фрагмент произведения об этом.
Из господствующих болезней главная золотуха, как последствие пристрастия мордвы к медовой браге и к курным избам.
В нравственном отношении, за исключением слабостей, свойственных вообще людям, стоящим на низкой степени образованности, мордва имеет довольно много хороших качеств. Она миролюбива и склонна к труду. В последнее десятилетие не была замечена не только в умышленных убийствах, но даже в грабежах и в значительных кражах. Кроме того, говоря о большинстве, гораздо честнее русских (Примечание В.А. Ауновского: Некоторые из помещиков, при подрядах и покупках, руководствуются следующими правилами: с подгородными крестьянами и мещанами дела вовсе не иметь, татар обязывать строгими условиями, на законных основаниях, с помещичьих крестьян брать ручательство господской конторы, мордвину верить на слово ).
В подробностях же быта (...) мордва резко отличается от местных русских крестьян. Семейные связи у мордвы крепче чем у русских. Можно встретить мордовские семейства в 20 и более человек, живущие нераздельно в мире и согласии и по только по крайней тесноте, помещающиеся в разных избах, но на одном дворе, под управлением деда и прадеда, которому все члены семьи оказывают полное послушание.
Последнее изречение во-многом акутально и сейчас. У мордвы очень крепкие родственные связи и это часто подмечали с удивлением мои русские друзья, когда я начинала что-то рассказывать о своей семье, родственниках.
И вот далее автор пишет:
Русские, напротив, чужды такой патриархальности и нередко случается у них, что два родных брата не уживаются и делятся. Подобное раздробление труда, без сомнения, наносит большой вред производительности и зажиточности, оттого нищенствующих между русскими гораздо больше, чем между мордвы.
Довольствуясь окружающими средствами, мордва весьма редко отыскивает промыслы на чужой стороне. Напротив в своем любимом селении, в свободное от земледельческих работ время, занимается она плотничеством, распилкой леса, приготовлением различных лесных изделий. С охотой и большим умением разводить пчельники.
Населяя постоянно леса, мордва до сих пор сохранила страсть к различного рода звериным промыслам. Многие из мордвы держат борзых собак, с которыми, а также с ружьями и тенетами, охотятся за зайцами, волками, лисицами и стреляют дичь. На охоте с ружьями, обыкновенно плохими, выказывает мордва удивительное терпение и неутомимость.
Отыскивая дичь, они с куском черствого хлеба, не более, ходят по целым дням в лесу, по берегам речек и озёр. (...). Иногда же, по несколько часов сидят в кустах, или в чаще камыша, почти по пояс в воде, ожидая приближения дичи и в случае неудачи, переходят на другое место. В зимнее время мордва охотится на лыжах и мастерски управляет ими. (...)
Всю добываемую дичину они продают, но мясо зайцев употребляют в пищу сами и лакомятся им тайком, даже в посты.
Смешон мордвин на охоте, но он в ней виден весь. То же невозмутимое спокойствие, поразительное терпение, крайняя заботливость и упорная неподвижность занесены, без сомнения в меньшей степени, в домашний быт его. (...)
Обрисованные нами патриархальность мордвы, привязанность её к родному селению, уважение к лесу, довольство и давно развившееся посильное умение пользоваться дарами окружающей природы, без сомнения, ни что иное, как прямое следствие глубоко укоренившегося расположения к обитаемой ею стране. Мордва, говоря о массе, наделена от природы хорошими умственными способностями, имеет острую память и довольно удачно судит даже о предметах серьезных.
Но до сей поры она [мордва] неграмотна и груба. У большинства её умственные способности находятся ещё в младенчестве и сильно подавлены различными заблуждениями и предрассудками, как то выражается во многих обрядах, унаследованных ими от дедовой старины, которых она крепко придерживается. (...)
Веселость составляет одну из отличительных черт мордвы, как и русских крестьян. Порадует ли что мордвина, он радостью свою выразит в песнях веселых, приключится ли горе - и он выльет его в песнях протяжных и заунывных. Не тужит он ни в холод ни в голод. В летнюю страдную пору, после дневных трудов, он с песней возвращается домой, как бы с весёлой пирушки. (...)
Мордва, как и вообще русские крестьяне, почти лишенные облагороженных средств воспитания, естественно должна коснеть в невежестве и предрассудках. Из поверий и примет её упоминаются следующие:
1) солнечное и лунное затмение они приписывают потемнению лунного света лунного света злыми духами, чтобы в темноте им было удобнее ловить христиан в свои сети;
2) падающие звезды считают за огненных змей и демонов, которые будто бы вселяются в людей и делают их беснующимися кликушами; (...)
Далее автор перечисляет много подобных различных бытовавших суеверий, примет, а потом приводит пример лекарственных средств (одно ядренее другого):
Из употребительных домашних лекарств у них есть следующие: в лихорадке кладут под подушку больного лошадиную голову или поят его поспенным [что это?] отваром, вином с солью и дегтем с молоком, или прибегают к симпатическим средствам - носят на шее кожу змеи, ужа и летучей мыши. Чесотку лечат, присекая из кремня огонь перед ранами или намазывая тело серой с кислой сметаной.
Не знаю, помогает ли сера со сметаной победить чесотку, но я хорошо помню серную мазь, которую использовали для лечения чесотки. Значит секрет лечебный серы наши предки знали уже тогда.
В застарелых головных болезнях, в горшок с горящими угольями, всыпают киноварь и заставляют больного, с разинутым ртом сидеть над ним. От кашля и чахотки пьют декокт из ржаной соломы. Слабительным средством служит мёд с огуречным рассолом.
На этой ноте завершим обзор, всем спасибо за внимание. Слава Богу я не жила тогда и уж тем более, не лечилась такой причудливой народной медициной 🤣. Воистину выживали сильнейшие!
Продолжение следует...
