Автор: Вильгельм Замейтат
Перевод, комментарии и иллюстрации: Евгений А. Стюарт (Eugene A. Stewart, Esq.)
"Детские воспоминания подобны вспышкам фотоаппарата в ночи. Зачастую они выхватывают из тьмы казалось бы совсем незначительные факты. Но присмотревшись, начинаешь понимать, что любая мелочь важна сама по себе, поскольку формирует грандиозный узор всей нашей жизни" - Е.С.
P.S. Сей перевод посвящаю памяти Анатолия Павловича Бахтина.
Вообще-то я Банхофштрасский, поскольку, когда я родился в первом доме, во дворе земельного участка №24, часть будущей Гинденбургштрассе всё ещё носила название Банхофштрассе. Я упоминаю об этом, так как людей, помнящих о сём факте, осталось не так уж и много. Там я провёл свои отнюдь не “беззаботные” детство и юность, а потому воспоминания о тех временах засели в моей памяти особенно прочно. Я очень хорошо помню, как примерно тридцать лет спустя мой старший брат показал мне раковину для умывания, в которой меня искупали сразу после того, как я попал в этот не такой уж и радужный мир. Она имела встроенную мыльницу и была сделана из качественной немецкой эмали, и находилась всё ещё в очень приличном состоянии.
Сегодня я задаюсь вопросом, сохранился ли дом на Гинденбургштрассе №37… а если да, то сохранилась ли там водосточная труба? В детстве я часто прислонялся к ней и наблюдал за течением жизни и суетой на ведущей к вокзалу улице. (После объединения Гольдаперштрассе и Банхофштрассе дом по адресу Банхофштрассе №24 стал именоваться Гинденбургштрассе №37, и он, увы, не сохранился. На его месте ныне находится дом №33 по улице Ленина – Е.С.). Моей сестре, которая была на девять лет старше, приходилось часто защищать меня от более взрослых мальчишек и девчонок. Нередко доходило и до драк.
Почти напротив нас, на углу Луизен/Банхофштрассе, жил профессор гимназии Шмидт (Франц Шмидт был преподавателем государственной гимназии на Форхештрассе – Е.С.). Я постоянно ходил к нему, и там меня угощали огромной – как мне тогда казалось – ложкой супа. Сегодня я уж и не помню, был ли это акт милосердия или то была награда за какую-то мелкую услугу. В конце концов, его дочка написала мой портрет. Сие произведение искусства вызвало всеобщее восхищение. Была ли причиной тому моя белокурая кудрявая голова или мастерский талант художницы так и осталось для меня загадкой. Но ведь одно без другого не обходится, не правда ли?
Приятные воспоминания сохранились у меня о детском садике на Реформиертен-Кирхенштрассе. Мы там играли под присмотром “тётенек” (воспитательниц), а также обедали. Много часов мы тратили на выщипывание корпии (Нащипанные из старой хлопчатобумажной ткани нитки, употреблявшиеся как перевязочный материал вместо ваты – Е.С.), чтобы и мы, маленькие дети, могли внести свою лепту в дело защиты Отечества. Поначалу это было даже весело, но затем процесс наскучил, ибо монотонная работа совсем не для детей. Поскольку я не был избалован родительской заботой, то самое большое впечатление на меня производила своим милым и добрым характером высокая и худая воспитательница Клара. Детсадовские Рождественские праздники же проводились в Общественном доме (позднее превратившемся в Штадтхалле), и эти воспоминания также согревают мою душу.
В нашем дворе жили и другие семьи. Одной из таких, по соседству с нами, была семья А., ютившаяся в одной комнате с пятью детьми, то есть всемером. Хотя нас было тоже пятеро детей, но у нас помимо комнаты имелась ещё и кухня, так что в этом плане мы пребывали в значительно лучших условиях. К тому же моя старшая сестра воспитывалась у тётки, работавшей домоуправом в Сельскохозяйственной школе (существовавшей при Сельскохозяйственном центральном управлении Инстербурга на Банхофштрассе №59 – Е.С.), находившейся на углу Банхоф/Дойчештрассе, наискосок от католической кирхи. Другие два дома в нашем дворе также были переполнены жильцами.
Иногда к нам во двор заглядывал шарманщик с очаровательной маленькой обезьянкой, и хотя большого заработка ему у нас ожидать не приходилось, он раз за разом возвращался.
Мой отец работал на железной дороге, а мать на артиллерийском складе. Я часто отправлялся встречать её по вечерам с работы. Женщины, мамины коллеги, всегда радовались завидев меня. За мамой тогда водилась досадная привычка протирать мне лицо испачканным носовым платком. Я уверен, что у неё были на то свои основания, поскольку, как и все мальчишки моего возраста, я не очень любил воду, а потому не всегда был совершенно чистым.
К слову сказать, фамилия нашего домовладельца была Саувант. У него были две прехорошеньких дочери. Когда они отправлялись в свой сад, то пересекали наш двор, а мы, сопляки, глазели на них, как на нечто чудесное, явившееся нам из другого мира.
Наконец настало время идти в школу. Первоначально это была начальная школа на Уланенштрассе, а затем школа на Фельдштрассе (позднее переименованная в Аугусташтрассе). С началом Первой мировой войны нам пришлось оставить эту школу, поскольку в ней разместился военный госпиталь. Наши же классы, в свою очередь, перебрались в два помещения на Сесилиенштрассе. Там нас, мальчиков, обучала в своём классе для девочек фрейлейн Фрёмсдорф. Позднее наш класс возглавил ректор Обгартель (Вильгельм Обгартель был автором известных статей, посвящённых истории инстербургских улиц – Е.С.), заставлявший нас зубрить “Песнь о колоколе” Шиллера. Однажды настала и моя очередь продемонстрировать свои знания. От волнения я не смог вспомнить слова и застрял на строчке "Великаном до небес. Без надежды...". Я всё продолжал бубнить "Великаном до небес. Без надежды...". покуда ректор Обгартель не положил конец моим страданиям: "Да, да... просто садись... великан безнадёжный...!" Необходимо здесь заметить, что я был самым высоким в своём классе. Обгартель, впрочем, не придавал большого значения получаемым нами знаниям: "Все равно вы все однажды окажетесь в подбивочной бригаде!" (имея ввиду рабочих, монотонно забивавших камни под железнодорожные шпалы).
В конце концов нас перевели с Сесилиенштрассе в школу для девочек на Альтер Маркт (позднее школа Вильгельма Йордана). В это время как раз шло Зимнее сражение в Мазурии. Во время занятий мы часто слышали отдалённую канонаду. Я по сию пору помню учителя в этой школе по фамилии Лакнер (позднее он работал в средней школе для мальчиков). Последний наш переезд состоялся незадолго до окончания войны в помещение частной клиники Коллея на Маркграфенплац (Доктор Фриц Коллей. Клиника располагалась на Маркграфенплац по адресу Альбрехтштрассе №3 – Е.С.). Обедали мы по-прежнему в школе. В основном то были сушёные овощи, хотя нам больше нравились сухофрукты с перловкой. Время от времени нам даже перепадали блюда из риса. Когда мы ещё обитали на Сесилиенштрассе, то часто покупали у одного из тамошних пекарей лепёшки из древесной муки. За 10 пфеннигов мы получали четыре штуки, благодаря которым могли утолить самый сильный голод.
Но тут в своих воспоминаниях я должен вернуться в период предшествовавший Первой мировой войне. В то время на Альтхофских лугах устраивались скачки и полёты на воздушных шарах. Для нас мальчишек это было захватывающее зрелище, и там, к тому же, собиралась добрая половина Инстербурга.
А затем, кажется то было в субботу, ближе к вечеру, почти на всех углах загремела барабанная дробь, после чего офицер громогласно зачитал приказ о мобилизации. "Дети, это начало войны...", сказал нам отец.
Однако нас тогда в гораздо большей степени интересовало предстоящее солнечное затмение (Это событие имело место 21 августа 1914 года – Е.С.). При помощи сажи от горящей свечи мы чернили осколки стёкол, чтобы через них можно было смотреть на солнце. В любом случае, для нас это был весьма захватывающий опыт. Впрочем, в те дни мы, всё же, были сильно взволнованы и полны опасений по поводу того, что нас ждёт в случае возможной войны.
Я помню, что в тот год у нас была суровая и снежная зима. Мы, мальчишки, были вынуждены расчищать от снега большой тротуар, а летом подметать двор и улицу. Полицейские часто прогоняли нас, поскольку в то время только-только вступил в силу закон о защите детей. Но как только они уходили, мы снова принимались за своё дело. А что нам ещё оставалось? Родители работали с раннего утра до позднего вечера, и нам волей-неволей приходилось браться за сей труд либо утром, перед началом занятий, либо днём, после школы.
За пару диттхенов я исполнял роль “мальчика на побегушках” у торговца сигарами Фридриха Брауэра на Банхофштрассе (Банхофштрассе №49 – Е.С.). Тысячами я доставлял их его деловому партнёру Масуху на Кёнигсбергерштрассе (лавка Макса Масуха располагалась по адресу Кёнигсбергерштрассе №10 –Е.С.), как и владельцам буфетов (кантин) в казармах. В последних меня от караулки до буфета, а также на обратном пути, всегда сопровождал солдат.
На протяжении долгого времени в том же статусе “мальчика на побегушках” я поработал в парфюмерно-галантерейном магазине Рихарда Плауманна (Банхофштрассе №50 – Е.С.). С другими ребятами я распространял газету “Ostdeutsche Volkszeitung”. При этом один из нас разносил её по почтовым ящикам, а остальные продавали по домам. Зарабатывали мы на этом совсем немного, но у отца, по крайней мере, всегда имелся ежедневный бесплатный экземпляр газеты. Газетный бизнес становился прибыльным на Рождество, когда наш обыкновенно пустой газетный ящик едва вмещал в себя маленькие презенты от наших “клиентов”.
В 1912 году земельный участок по адресу Банхофштрассе №24 приобрёл торговец лошадьми Карл Езерский. Он снёс два дома на заднем дворе и на их месте построил две современные конюшни. Когда дома сносили, то я увидел торчавшую из земли свинцовую трубу. Из любопытства я начал раскачивать её взад и вперёд, пока она не отломилась и, к моему ужасу, из неё хлынул на мостовую поток воды. Как оказалось, то был запаянный конец водопроводной трубы. Поскольку было воскресенье, то прошло довольно много времени, прежде чем явился сантехник и устранил повреждения. Мне же тогда изрядно досталось.
У Езерского мы тоже подрабатывали, разгружая сено и солому или демонстрируя его лошадей потенциальным покупателям. В 1913 году над Инстербургом гордо пролетел Цеппелин. В то время я был “камердинером” у одной пожилой дамы, сдававшей комнаты. Сначала она жила на Вихертштрассе, а затем переехала на Банхофштрассе, в дом между владениями Фрица Блудау и пекаря Эдуарда Кикебуша (то есть в дом №43 –Е.С.). Моя работа заключалась в том, чтобы до начала занятий в школе начистить целый ряд ботинок. Для другой дамы я ежедневно приносил молоко из магазина, что находился возле католической кирхи. В то время литр молока стоил 12 пфеннигов, а зимой 14 пфеннигов. Четверть фунта сыра Tilsiter обходился в 15 пфеннигов, и я также каждый день покупал его для этой барышни. Кстати, рядом с моим домом на Банхофштрассе №24 (это для удобства навигации) располагался садовый питомник Хаасе (Банхофштрассе №23 – Е.С.), а дальше, в сторону вокзала, слесарная мастерская Хуртига (Банхофштрассе №25 –Е.С.), садоводство Кубиша (Банхофштрассе №26 (дом сохранился) – Е.С.) и, наконец, чугунолитейная фабрика Браше (Будет сожжена русскими войсками во время Первой мировой войны – Е.С.). На другой стороне Банхофштрассе транспортная компания Левандовски (Ксавьер Левандовски, Банхофштрассе №54 – Е.С.) и отель “Монополь” (Банхофштрассе №47/48 –Е.С.). На углу улицы свою лавку держал коммерсант Нельсон (Магазин колониальных и хозяйственных товаров Фрица Нельсона, Банхофштрассе №51 – Е.С.), из которой я по воскресеньям приносил отцу имбирь. Вот такие, казалось бы, совершенно незначительные вещи сохранились в памяти.
В доме Хаасе (№23) жил учитель Дрюс (Эрих Дрюс, старший учитель высшего лицея на Маркграфенплац. После Первой мировой войны это учебное заведение стало именоваться высшим лицеем имени Гинденбурга – Е.С.), носивший козлиную бородку. Я часто подбирал на теннисном корте мячи для него и вышеупомянутого учителя гимназии Шмидта. Так что, как можно заметить, у меня был довольно широкий круг занятий.
Когда у нас водились деньги, то мы угощались взбитыми сливками, которые покупали в деревянном павильоне в оврагах. Тогда наше счастье становилось полным. Рядом с этим павильоном находилась маленькая будка, в которой сторож (кажется, его звали Мантей) хранил свой инвентарь. Ничто тогда ещё не намекало на появление здесь в будущем спортивного парка. На большом лугу спокойно паслись коровы из Ленкенингкена, а в ивовых кустах тёплыми летними ночами раздавались соловьиные трели.
По воскресеньям мы обычно отправлялись в Воронью рощу. Там Армия Спасения устраивала свои воскресные службы на большом кургане, который вероятно являлся чьей-то усыпальницей (о нахождении в Вороньей роще старинных погребений упоминает также и Шарлотта Кройцбергер в своих воспоминаниях “Сады Инстербурга во времена стародавние и не очень” – Е.С.). Я до сих пор отчётливо помню пожилого мужчину с пышной бородой, одетого в униформу этой организации.
Зимой мы развлекались на прудах Грюнхофа (видимо имеются ввиду совсем небольшие водоёмы, бывшие в районе нынешних улицы Пушкина и Гусевского шоссе – Е.С.). Коньков у нас не было, но деревянные башмаки (Klumpen) с натянутой на них проволокой вполне справлялись с поставленной задачей. Они прекрасно скользили не только по льду, но и по склонам Долины Стрелков, а также по всевозможным дорогам и тропинкам.
Я слегка заплутал в хронологической последовательности своего повествования, но в заключение хочу вкратце поведать о той катастрофе, которая постигла нас в августовские дни 1914 года.
Внезапно наш город наводнили беженцы. Сначала они прибывали разрозненно, а затем большими группами и чуть ли не целыми обозами. Они стекались из приграничных районов нашей родной провинции. Как правило, большинство из них складывало свои вещи на большие телеги, и укрывало их поверх брезентом или большими одеялами.
Однажды в пятницу это коснулось и нас. Отец вернулся домой с новостью: “Мы должны уезжать! Железная дорога предоставляет для этого поезд!” В крайней спешке мы собрали всё необходимое и тем же вечером сели в товарный поезд, который должен был нас увезти на запад. Мне помнится, что мы делили свой вагон с 16 семьями. Поскольку поезд ещё не собирался отправляться, моя мама ещё раз вернулась в нашу квартиру и обнаружила, что та уже занята другими беженцами. Скученные в товарном вагоне, мы простояли на вокзале до воскресенья. Утром этого дня поезд без всякого предупреждения тронулся. В этом не было ничего внезапного, поскольку мы с нетерпением ожидали этой минуты в течение двух дней. Я даже построил себе на перроне импровизированный “шалаш”, в котором и жил. Услышав звук отбывающего поезда, я без раздумий схватил свои портки и с криком “Мама, мама!” бросился следом. К счастью, он скоро остановился, поскольку ему просто надо было немного продвинуться вперёд. В полдень мы, наконец, отправились в путь. Насколько мне известно, то был последний поезд, покинувший тогда Инстербург. В понедельник русские вошли в город (24 августа 1914 года – Е.С.). Наш же поезд проследовал через Гердауэн (ныне Железнодорожный в России – Е.С.) в направлении Шнайдемюля (ныне город Пила в Польше – Е.С.). Когда мы остановились в Либштадте (ныне город Милаково в Польше – Е.С.), то наш состав окружили женщины с большими корзинами, полными пирогами. Мы были настолько голодны, что нас просто шатало из стороны в сторону. Через Мариенбург, Вейзельский (Вислинский – Е.С.) мост в Диршау и Дойч-Кроне (ныне город Валч в Польше – Е.С.) мы прибыли в Арнсвальде (ныне город Хощно в Польше – Е.С.), где нас разместили в большом поместье. Там мы, дети, также должны были ходить в школу. Спустя четыре недели мы вернулись в наш любимый Инстербург.
Автор: Вильгельм Замейтат
Перевод, комментарии и иллюстрации: Евгений А. Стюарт (Eugene A. Stewart, Esq.)
При перепечатке или копировании материала ссылка на данную страницу обязательна. С уважением, Е. А. Стюарт (Eugene A. Stewart)