Журавлиный клин 45
Они долго стояли на улице. Он обнимал, успокаивал, целовал. Вышел Севастьянов, который сочетал их браком.
- Это вы, молодые? Чего тут стоите. Не положено. Ужинали? А ну марш в столовую. Иначе сейчас закроют и останетесь голодные. А жена чего ревет?
- Расставаться не хочет? – Женька опять вытянулся в струнку.
- Мирная жизнь началась, а она недовольна. Не порядок.
- Сейчас исправим, товарищ Севастьянов.
Женька вытер Ханне слёзы: «Всё, поплакала и будя. Нечего привлекать внимание. Пошли есть, а то и правда, закроют».
Они черпали ложками суп, ели картошку. Она пахла вкусно, мясом. Женька вспомнил давнишний аромат мясной картошки, что маманя делала в печи на праздники. «Вот она, мирная жизнь. Всё наладится», - пришла мысль.
Ханна немного успокоилась. Съела всё до последней капельки, посмотрела жалобно на Женю. У него опять в сердце поднялась жалость, нежность. Перед ним сидела невысокого роста девчонка, бледная, с впалыми щеками и красными от слез глазами. Такая несчастная, беззащитная.
Вышли на улицу.
- Пойдем, - Женька уверенно тянул Ханну вперед.
- Не знаю пока. Надо где-то переночевать. Здесь окраина, может, чего найдем. Вечером земля отдавала тепло, наполняла воздух терпким запахом. Женька глубоко втянул воздух: «Хорошо».
В каком – то полуразрушенном сарае валялась прошлогодняя солома.
- Иди сюда, здесь не замерзнем, - он ворошил солому, складывал ее в одну кучу. – Вот и постель готова.
Он упал в солому, полежал: Свежая солома пахла по-другому. Но за неимением лучшего и эта была годна.
- У меня там плащ есть. Можно постелить, - спохватилась Ханна.
Он целовал ее. Был на вершине счастья. Чувства взрывались разноцветным салютом. Искрились, уносили в звездное бездонье. Лелеяли, опускали на землю, чтобы вновь почувствовать вселенскую радость, и опять поднимали до небес. Он очнулся утром от звука проходящего где-то недалеко состава. Проем двери был залит солнечным светом. В нем плавали мелкие частички, которые вне солнечного света были невидимыми.
Рядом посапывала Ханна. Белые руки, плечи, грудь, ноги выделялись в приглушенном освещении. Женька не дыша смотрел на жену. Мощная волна любви вновь поднималась в нем, заставляла трепетать каждую клеточку, прерывала дыхание. Он склонился к Ханне, слегка коснулся губами ее плеча. Почувствовал в поднимающейся нежности ее и свое единство. Он боялся шевелиться, боялся ее разбудить. Хотел, чтобы она отдохнула.
Ханна открыла глаза. Увидела рядом Женьку, его любящий взгляд. Стыдясь и смущаясь обвила своими руками его шею, спрятала лицо у него на груди.
- Любимая моя, самая лучшая, зоренька моя, люблю тебя больше жизни. Всегда любить буду, никогда не обижу, - шептал он.
- И я люблю, - отзывалась Ханна.
Если бы не мысли о скорой разлуке, не было бы на всей земле их счастливей. Но даже расставаясь, они были благодарны судьбе за узнанную тайну великого единства.
- Ничего не бойся, - шептал Женька. – Я буду жить для тебя, дышать для тебя. Я отслужу и мы будем счастливы. У нас будет долгая жизнь. Только береги себя. Прошу тебя, заклинаю: береги себя. Я не смогу без тебя. Теперь вся моя жизнь только для тебя.
Она старалась держаться стойко. Женя проводил ее на перрон, который весь был занят людьми. Большинство здесь ночевали и сейчас ждали дальнейшей своей участи.
Она знала, что сейчас он уйдет, и можно будет дать волю слезам. Но пока надо держаться. Ханна даже пыталась улыбаться, хотя глаза непроизвольно наполнялись слезами.
Он поцеловал ее, крепко прижал: «Я вернусь. Мы будем вместе. Я буду писать тебе. Любимая моя,» - прошептал он на прощание.
Он быстро пропал в потоке народа, который не прекращал движения. Ханна сидела на чемодане, плакала и не видела ничего вокруг. Ей казалось, что половина ее ушла вместе с Женей. Щемящее одиночество овладело всем ее существом. Она не знала, как жить дальше.