Предыдущие главы: https://dzen.ru/a/Zu3Jl2nOgxBEoydc
Глава 1. К новому месту службы
В конце апреля или в начале мая 1962 года офицеров нашего 642 ОАПИБ, размещённого на аэродроме «Мартыновка», преимущественно молодых и неженатых, стали поочерёдно вызывать в штаб округа в Одессу «для беседы». Когда «пригласили» моих однокашников по училищу лейтенантов Владимира Борисова и Василия Горбунова, я не выдержал, и, как только узнал, что они вернулись, помчался к Володе Борисову за разъяснениями.
Борисов Владимир и Горбунов Василий были выпускниками первого взвода нашей роты. Володя прибыл в полк в январе 1960 года, сразу же после меня, и был назначен техником в группу обслуживания в первую эскадрилью, а Вася перевёлся к нам в ноябре 1961 года из Джанкоя и получил назначение техником в третью эскадрилью, где в группе АО начальником был мой друг, старший лейтенант Попов Вениамин. Володя под большим секретом рассказал, что им предложили убыть в командировку за границу «в страну с морским субтропическим климатом», и он дал согласие, а Вася – отказался.
Я стал ждать: -пригласят или не пригласят меня? и дождался: начальник штаба подполковник Камбалов предложил и мне съездить в Одессу на собеседование. Прибыл я в назначенное время и место и удивился: в коридоре уже «толпилось» человек десять молодых офицеров. Среди них был Толя Репин – выпускник нашего взвода, мой хороший товарищ. Мы с ним немного обсудили ситуацию, я уже знал, в чём дело, он - даже не догадывался. Служил Толя в Тирасполе на авиаремонтном предприятии, ему там очень нравилось, он уже был женат, имел сына, получил хорошую квартиру. В общем, он мне сразу сказал, что от командировки откажется, я ему обрисовал своё положение, что меня перед Новым 1962 годом понизили с начальника группы обслуживания до техника, чтобы освободить место для «своего», и ответил, что отказываться не буду. Толю вызвали раньше, он вскоре вышел, сказал, что подождёт меня, чтобы ещё немного поговорить. Через несколько минут пригласили и меня. В кабинете сидели человек пять незнакомых мне полковников и подполковников. Разговор длился минут 5-7, вопросы и предложения были такими, как рассказывал Борисов. Я ответил, что на командировку согласен. Тогда мне представили моего нового командира полка полковника Фролова Алексея Ивановича. Он ещё что-то спросил,а потом было предложено ехать домой и готовиться: приказ о моём переводе вскоре будет. Мы с Толей пошли пообедать, поговорили о своих делах и службе, он ещё раз подтвердил, что от поездки отказался, я высказал сожаление, на этом мы распрощались.
По «совету» проводящих собеседование я никому ничего не говорил, мы с Володей Борисовым просто стали чаще и больше общаться,к нам иногда «примыкал» Горбунов.Я им рассказал о встрече с Толей Репиным. Горбунов ругал нас,называл «дураками,не понимающими, куда мы «влипли», но я даже не стал прислушиваться к его разговорам. Для себя я уже решил, что уйду из полка, где отнеслись ко мне так неблагодарно – моя группа почти два года числилась отличной, а мне в ней уже не было места.
После меня в Одессу из полка вызывали ещё человек 15, но они молчали «как партизаны», поэтому никто точно не знал: сколько человек поедут к новому месту службы. Приказ о нашем новом назначении пришёл дней через 15 на пятерых человек из полка: майора Орлова Анатолия Андреевича, лейтенанта Борисова Владимира, старших лейтенантов Черепушкина Сергея и Зайчикова Валерия и на меня. Нас всех пятерых вызвали в штаб полка, зачитали приказ, наказали строго сохранять секретность и дали 10 дней для завершения всех дел в Мартыновке и на сборы в дорогу. Мы как-то сразу все сдружились, жёны наши тоже стали постоянно собираться вместе. Орлова Люба и моя Валентина стали «центром», сразу же примкнула Черепушкина Вера, а затем и Зайчикова. Володя Борисов был ещё не женат, но у него была невеста – медик из районной больницы в Веселиново, симпатичная и умная женщина, однако, он её в наш круг вводить не спешил. В эти же 10 дней нас по очереди несколько раз вызывали в Одессу.
В первый раз нам выдали из склада вещевого снабжения дополнительное обмундирование: песочного цвета технический костюм, ботинки на толстой подошве с высокой шнуровкой - «берцы», защитного цвета панаму с широкими полями и песочного цвета майки.Во второй раз выдали гражданское: рубашки,шляпу, светлый плащ,туфли
и костюм–двойку, а кому и тройку. Кому костюм не подошёл по росту, подгоняли под человека в окружном швейном ателье, тогда ему надо было ехать в Одессу ещё раз. Рубашки нам всем выдали, как по шаблону, клетчатые «ковбойки», лишь одна - «выходная» была светлая, однотонная, к ней выдали галстук. У кого-то сразу «родилось» вроде в шутку: мы проводим «операцию «клетчатая рубашка»,это так всем понравилось, что по-другому нашу командировку мы уже не называли.
Завершился первый этап моей офицерской жизни и службы. Этап очень непростой, но для меня значимый: я научился азам офицерской этики и взаимопонимания. Офицерская среда всегда отличалась некоторой кастовостью,найти себя в ней не так просто, но когда это происходит, тогда многие жизненные вопросы упрощаются. Всегда у офицеров ценились дружба, взаимовыручка, поддержка в трудные моменты, даже самопожертвование во имя товарищества. Не поощрялись и осмеивались хвастовство, ложь, даже самая невинная, присваивание чужих заслуг, жадность и поиски «халявы», вплоть до простой «стрельбы «сигареточки». Я это понял и принял.
Глава 2. Станция Подгородная
Все наши дела в Мартыновке были закончены, и мы впятером на автобусах, с пересадками отправились в новую часть на станцию Подгородная Первомайского района Николаевской области. Много вещей с собой не брали в надежде, что возможно скоро нас отпустят к жёнам, или жён мы вызовем к себе. Ехали долго, часов около 7, приехали к вечеру, и первым, кого я увидел на автобусной остановке в Подгородной, был Гоша Жданов, мой «корешок» по училищу. Мы обнялись. На первый мой вопрос: «Почему он здесь?», Гоша ответил просто: «Командир полка, когда приехал из Одессы, объявил фамилии тех, кто должен прибыть к нам в часть. Твоя фамилия редкая, я сразу подумал, что надо идти встречать».
Родом Георгий был из Читы, из семьи кадрового военного. Потом его отца перевели на станцию Домна Читинской области, оттуда Гоша поступил в Иркутское ВАТУ. В училище мы с ним оказались в одном отделении, быстро, ещё в лагере набора, подружились, сошлись, что называется, характерами до такой степени, что стали делиться всем, в том числе, своими тайнами. Мы рисовали друг на друга шаржи и не обижались, но не позволяли это делать другим. Гоша был физически очень силён, характер имел добрый, но непреклонный, поэтому в отделении, в классе и взводе он пользовался непререкаемым авторитетом. Перед выпуском Гоша рассказал мне, что хочет в отпуске жениться на своей однокласснице Лосяковой Алле. Поэтому моим вторым вопросом при встрече был: «А где же Алла Лосякова?», на что он ответил, что Алла Жданова ждёт нас к ужину, надо поторопиться.
В гарнизоне нас встретил дежурный и отвёл в комнату, довольно большую и светлую. Комната была в том же доме, где жил Гоша, и предназначалась для нас всех пятерых с семьями и детьми на весь период до нашего отъезда. Я зашёл, чтобы поставить чемодан, и сразу отправился в гости. Георгий познакомил меня с женой и двумя сыновьями, старший был по возрасту как наша Ольга, младшему - около полугода. Ужин затянулся, мы всё никак не могли наговориться, пришлось мне остаться у них ночевать. Я знал при выпуске из училища, что Гоша получил направление в Одесский округ, но переписку наладить никак не мог, думал, что мы с ним потерялись навсегда, и тут вдруг такая встреча! Я был рад безмерно.
Утром пошли представляться командованию полка. С командиром полка полковником Фроловым А.И.я познакомился раньше.Был он лет пятидесяти,несколько тучноват и флегматичен. Полной противоположностью ему был начальник штаба подполковник Илясов Дамир Максудович. Моложавый, подтянутый, по-спортивному стройный, очень подвижный, он чувствовался «главным мотором» полка. Так и оказалось в дальнейшем. Валерий Зайчиков сразу узнал в Илясове своего однокашника по спецшколе в Саратове (сразу после войны и до 1958 года в стране существовали военизированные школы для детей, чьи отцы погибли в Отечественной войне. Эти школы в обиходе получили название спецшкол). Илясов тоже узнал Зайчикова, поэтому официальное представление переросло в неформальную беседу с воспоминаниями, и Валерий получил приглашение на ужин. Илясов мне понравился ещё тем, что в беседе стал нас звать по имени-отчеству и нам в форме совета дал понять, что мы должны привыкать так называть всех своих сослуживцев, а то в командировке будет неудобно в гражданской одежде обращаться к собеседнику по званию. В дальнейшем это стало его постоянным требованием. Мы скоро все к этому привыкли, и мне, например, даже нравилось так обращаться и к старшим по званию и к младшим. Илясов просил называть его Дмитрием Максимовичем. С начальником политотдела мы не встретились, он был болен.
Илясов определил нас в подразделения. Орлов, как и планировал, стал начальником медслужбы полка, Серёжа Черепушкин получил должность начальника метеогруппы в отряде подготовки данных, Зайчиков и Борисов стали командирами расчётно-пусковых установок в первой боевой эскадрилье, а меня назначили техником в группу электриков в третью, техническую эскадрилью. Только теперь я выяснил, что попали мы в ракетную часть с крылатыми ракетами оперативно–тактического назначения. Структура полка была простой: две эскадрильи были боевыми и занимались наведением и пуском ракет, третья эскадрилья – техническая должна была готовить ракеты к выстрелу и устранять на них неисправности, если таковые возникали.
Сразу же мы включились в работу. В нашей эскадрилье главным было переконсервировать и уложить в контейнеры весь запас наших ракет, затем надо было всё оборудование запаковать в ящики и обтянуть эти ящики контрольной металлической лентой, мы постоянно ходили с молотками и гвоздями в карманах. Кроме того, нам поручили упаковку всех учебных стендов и тренажёров из учебной базы. Поэтому мы работали весь световой день. В связи с эти запомнился такой случай. Я возвращался с работы уже затемно и увидел, что во дворе штаба девушки-библиотекарши из общей библиотеки «организовали» какой-то большой костёр. Подошёл ближе и увидел, что они сжигают книги. Из разговора выяснил: перед перебазированием им дали команду из политотдела провести ревизию и уничтожить все ветхие или требующие ремонта книги (получается, все наиболее читаемые), вот они и «трудились» - уничтожали.
Я попросил несколько книг взять себе, они разрешили. Выбрал «Тихий Дон», в одной книжке - огромное подарочное издание с цветными иллюстрациями, наверное, из самых первых выпусков; потом были «Двенадцать стульев», Н.А. Некрасов «Сочинения» - тоже подарочный вариант, «Хождение по мукам» А.Н. Толстого и О'Генри «Рассказы». Хотелось взять ещё, но решил, что даже мой «бездонный» чемодан не выдержит. (Перед отъездом из Мартыновки я купил огромный немецкий фибровый чемодан с двумя защитными деревянными накладками посередине, такие чемоданы в гарнизонах звали «мечта оккупанта»). Пришёл в наше «общежитие», положил книги в самый низ чемодана и на время забыл.
Напряжённая и спешная наша работа продолжалась даже в выходные, но собрались мы довольно быстро. Оказалось, что за месяц всю основную работу мы уже сделали, остались лишь мелкие недоделки. Окончание подготовки решили отметить ужином. Мы, лейтенанты собрались у Жданова Гоши. В компании самым неожиданным был Толя Репин. Он, как выяснилось, до последнего отказывался от командировки, но пришёл приказ из Одессы, и Толя прибыл в новую часть. Назначили его в нашу эскадрилью на такую же, как у меня, должность. Через некоторое время, когда уже начали петь песни, пришла женская делегация из квартиры Илясова - им не хватало для песен мужских голосов. Все без лишних разговоров собрали закуски и бутылки и «перешли за другой стол». Стало ещё веселее. Дмитрий Максимович был «на высоте»: пел, играл на фортепиано. Они с Зайчиковым были заводилами, но и мы не хотели отставать. Особенно отличился Серёжа Черепушкин, он решил использовать новое обмундирование, выданное нам для командировки, и в середине вечера куда-то исчез, а через полчаса в полутёмном проёме двери вдруг возник военный в форме, похожей на американскую. В панаме, в песочной куртке с подвёрнутыми рукавами, в высоких зашнурованных ботинках, он даже слегка напугал женщин, но потом, когда выяснилось, что это Сергей, смеялись чуть ли не до конца вечера.
Третьего или четвёртого июля в ночь мы с Володей Борисовым выехали в Мартыновку, я – за семьёй, Володя – попрощаться со своей невестой. Через два дня мы с моими «женщинами» Валентиной и Ольгой приехали в Подгородную и они оставались там до нашего отъезда. Большую нашу комнату женщины разгородили занавесками из простыней на «закутки». Спали на выданных нам матрацах – поролоновых пластинах толщиной около 8 сантиметров. Подушками служили пластины поролона потоньше, свёрнутые пополам и вложенные в наволочку. Дни стояли очень тёплые, но мы почему-то ходили на службу в полевой форме одежды, поэтому вечером было приятно лежать на прохладном полу, даже выбирали место ближе к открытой балконной двери. Однако потом на корабле и на Кубе, в жарком сыром климате эти поролоновые матрацы стали для нас настоящим испытанием.
Глава 3. В Балтийск
День нашего отъезда приближался. Хотя точных сроков никто не называл, чувствовалось по всему, что события закручиваются всё сильнее. Особенно заметно изменилось настроение командиров, да и все мы стали «слегка» возбуждёнными и неуравновешенными. Некоторый нервный импульс добавил случай с группой офицеров во главе с начальником строевого отделения капитаном Железкиным Василием, когда они поехали в Одессу для сверки офицерских личных дел. Там в один из вечеров на ужине в ресторане гостиницы «Пассаж» лейтенант Смольников Адольф устроил скандал официантке и заявил, что на Кубе его обслуживали совсем не так, как здесь. Хотя о Кубе, как о месте командировки, мы даже и не думали, а предполагали, что нас отправляют во Вьетнам, Северную Корею, либо в Индию, но он «попал в яблочко». Его услыхали «компетентные органы», и утром вся «наша» четвёрка уже была «на разборке» у высокого начальства, - все очень боялись утечки информации, и это почти случилось. Хорошо, что Адик был в гражданской одежде, а Одесса – портовый город: сразу была запущена версия, что это «дебоширит» моряк загранплавания. Однако всем четверым командование «влепило» такие сроки отсидки на гауптвахте, что они не участвовали в погрузке в эшелоны и не прибыли во время отплытия на корабль, а добирались на Кубу уже после кризиса, на совсем другом корабле. По этому поводу командир полка Фролов перед строем высказался кратко, но чётко: «Я всегда знал, что все Адольфы - сволочи».
Ещё один случай потряс меня до глубины души: Толю Репина избили милиционеры. В этот вечер он вернулся из города поздно, около двух часов ночи, почти изуродованным, плохо передвигался и плохо говорил. Мы подумали, что это «постарались» местные парни, и стали готовить план мести, но дня через два Толя немного отлежался и рассказал нам следующее. Он зашёл в единственный в Первомайске ресторан «Южнобужский» поужинать, к нему привязались какие-то местные, уже изрядно выпившие, мужики, стали драться. Толя ответил. Пришёл милиционер и, хотя Толя был в военной форме одежды, надел на него наручники, а зачинщиков отпустил. От такой несправедливости Толя несколько раз пнул милиционера, тот вызвал подмогу, они увели его в дежурку и там избили. Избивали профессионально, долго и расчетливо, без следов на лице и на теле, но с большими поражениями внутренних органов. Толя едва не остался калекой.
Меня поразило, что милицией был избит военный в форме. До этого мне приходилось сталкиваться с милиционерами, но тогда они искали сотрудничества с военными. Во-вторых, милиционеры не думали о справедливости, они «постарались» для себя, чтобы «отвести душу», на остальное им было наплевать. В дальнейшей своей жизни я встречал ещё много подобных случаев, когда милиционеры показывали, что у них свои понятия законности, чести и доброты, и эти их понятия сильно отличаются от общечеловеческих.
Двадцатого августа был подан под погрузку первый эшелон. В целях конспирации мы загружали вагоны и платформы в нескольких местах, а потом железнодорожники соединяли их в состав. В нашей технической эскадрилье было несколько автокранов, они использовались помимо основной работы - перемещение ракет и контейнеров - на погрузке имущества в автомашины на базе и на разгрузке этих машин в вагоны и на платформы.
Я как-то незаметно для себя освоил профессию автокрановщика. Сержант-сверхсрочник Иван Мелешко – наш основной крановщик часто отсутствовал (у его жены были трудные роды), а кран был нужен «позарез», я попробовал поработать раз-другой, стало получаться, и на вторые сутки уже работал не «на подхвате», а по-настоящему. Так мы загрузили второй и третий эшелоны. Народу в части заметно уменьшилось, офицеры и солдаты убывали с составами в качестве сопровождающих.
25-го мы загружали последние вагоны и платформы своим «скарбом». Оставались, в основном, транспортные автомобили и два ГАЗ-59 командования.
Только здесь я понял, как надо закреплять грузы и автомашины на платформах. Железнодорожники были безжалостны: положено по инструкции четыре нитки вязальной проволоки в связке, значит, три с половиной не подходят, значит, всё переделывать. Мы «скрепя сердце» переделывали. Но оказалось, что это «семечки». Моряки при погрузке на корабль оказались ещё более безжалостными. И только на корабле после двух недель рейса я понял, насколько это оправданно.
Уже в сумерках, часов в восемь вечера кто-то вдруг вспомнил, что забыли сушильный шкаф для просушки силикагеля – вещества, необходимого для поглощения влаги в контейнерах с изделиями. Командир эскадрильи майор Тишкин Виктор Яковлевич срочно отрядил «экспедицию» за этим шкафом: автомобиль, автокран и меня, как старшего и как крановщика. Приехали на базу, кругом уже никого, все ушли собираться в дорогу и прощаться со своими близкими. Насилу я отыскал этот шкаф, погрузил на машину и закрепил, чем попалось под руку. По неопытности и из боязни что-нибудь сломать в этом шкафу, я поставил его стоя, хотя самое простое - было положить его плашмя. В дороге шкаф «разболтался» и начал «гулять» по кузову. Но самое страшное, как мне показалось, произошло на подъезде к железнодорожной рампе, где дорога уже закончилась. На колдобинах я вынужден был залезть в кузов и держать шкаф руками, он меня чуть не придавил, и я при докладе Тишкину несколько возбуждённо пожаловался на это. Он меня «охладил»: «Ну что ты психуешь, ну упал бы шкаф, бросили бы мы его и забыли, и так много уже чего оставлено». В скором времени я убедился в справедливости его слов, а шкаф здесь же положили на платформу плашмя, не жалея рукояток и трубок и прикрутили проволокой за углы намертво. Я убедился, что в деле перебазирования мне ещё учиться и учиться. Зато в будущем, при перебазировании в Монголию, я уже был «экспертом» по транспортированию, погрузке, крепежу и разгрузке грузов, всех без исключения.
К полуночи всё было погружено, закреплено, опломбировано, и нам дали часа два на сборы и прощание. Было неспокойно на душе за себя и за своих близких. Мы с женой решили, что она будет жить в Мартыновке до известий обо мне, а там уже будем думать, где ей жить дальше. Точно так же решили поступить жёны Орлова, Черепушкина, Зайчикова. Общая неопределённость сблизила наших подруг, они решили держаться сообща, ждать вестей хоть о ком-то из нас и делиться друг с другом новостями.
Итак, все остаются, а мы уезжаем. Уезжаем в полную неопределённость, в никуда. Никто ни словом, ни взглядом не намекнул, где же мы окажемся завтра. В каком-то глухом, подавляющем молчании погрузились мы в теплушки, улеглись по нарам, и вскоре стук колёс известил о начале нашего пути. Постепенно сказалось утомление последних дней, я задремал и проснулся, когда часы показывали полдень. Ехали мы «просторно». В теплушке размещались только офицеры нашей третьей эскадрильи. Обязанностей в пути у нас было немного: проверка «своего» закреплённого имущества на остановках. Проверяли, не разбиты ли окна в автомобилях, не нарушились ли пломбировка и крепёж. На сутки назначался дежурный по эшелону. У него обязанностей было больше: организация охраны, питания, туалет, помывка, вода для питья и другие «мелочи жизни», как любил выражаться наш заместитель начальника группы электриков старший лейтенант Гончаренко Геннадий. Я дежурным по эшелону в этот раз не назначался. Хотя в теплушке не было «высокого начальства», командир эскадрильи майор Тишкин и начальник нашей группы капитан Солёнов ехали в штабном вагоне (не в теплушке), мы ни разу не соблазнились выпивкой. Чем это объяснить, не знаю: может, каждый из нас был поглощён своими мыслями, может, виной была неопределённость нашего положения, может, что-то ещё, но ни в мелких группах, ни в целом у всех не возникало желания организовать выпивку за всё время пути по железной дороге.
Крупные станции, как я понял, мы старательно объезжали, но главное направление на север улавливалось чётко. Предполагали, что будем грузиться на корабль в Архангельске либо в Мурманске, однако, к вечеру второго дня стало ясно - едем в Прибалтику. Ночью я проснулся оттого, что долго стоим на месте. Выглянул в дверь, оказалось: стоим в Риге. Подумал, что уже приехали, но через некоторое время эшелон пошёл дальше. Утром - небольшая остановка в Калининграде и снова - вперёд, пока не приехали в Балтийск. Команды разгружать вагоны и платформы не последовало, нас повели строем в какую-то старинную крепость и разместили в ней на неопределённое время. Все, кто уехал раньше, были уже там.
Крепость была небольшой, стояла на берегу моря, от суши её отделял ров более 5 метров шириной, уже изрядно заросший, но всё равно глубокий. Через ров в ворота вёл подвесной мост, который на ночь поднимали (не знаю, всегда, или только из-за нашего присутствия). Днём мост был опущен, но нам всем выход в город был запрещён. В крепости жили около роты моряков. Они осуществляли нашу охрану, кормление и развлекали рассказами.
Глава 4. Погрузка на «Бердянск»
Разместили нас всех в огромной казарме внутри крепостного вала. Окна были в одну сторону,во двор.Толщина крепостных стен достигала пяти метров,поэтому подоконники были около двух метров в длину и три метра в ширину.Кроватей не было,постели раскладывали прямо на полу. Мы с Толей Репиным и Борисом Романовым (старшим лейтенантом, техником из нашей группы) заняли один из свободных подоконников, получилось даже комфортно.
Никто ничего нам не объявлял. Дмитрий Максимович Илясов по секрету сказал Зайчикову, что сам толком ещё ничего не знает, надо ждать корабля, который должен вот-вот прибыть под погрузку. Только позже, уже в рейсе, мы узнали, что теплоход (точнее дизель-электроход) «Бердянск», который предназначался для нас, в Ла-Манше ночью в тумане столкнулся с рыболовным судном и разбил себе носовую часть. «Бердянск» задержали для выяснения обстоятельств происшествия и проведения ремонта, и отбуксировали в шведский порт. За то, что капитан позволил это и заплатил за ремонт валютой, его сняли с должности и назначили нового капитана. Из-за этих событий мы пробыли в ожидании и праздности почти неделю. За это время мы ознакомились с крепостью, насколько это нам позволили моряки, позагорали, а наиболее предприимчивые открыли рыбалку во рву.
Наконец, корабль прибыл, и объявили погрузку. Нас разбили на бригады для работы в несколько смен. Работали днём и ночью без перерыва. У моряков «Бердянска» тоже была объявлена авральная погрузка по особому расписанию. Бригада, где работали мы с Толей Репиным, занималась загрузкой кормовых трюмов с плавучего крана. Для этого кран брал с пирса на свою палубу несколько единиц груза, затем буксиром его перемещали к корме корабля и швартовали со стороны моря, чтобы не мешать погрузке в средний трюм. Плавкран подавал грузы, а мы размещали их по площади трюма и крепили. Когда с палубы крана всё перемещалось в трюм, операция повторялась: кран снова швартовали у пирса и загружали его палубу. Конечно, все основные и «руководящие» работы проводили моряки, но и мы тоже не были «смотрящими», работы хватало всем.
В кормовые трюмы на самый нижний этаж погрузили несколько контейнеров с ракетами, затем на два следующих этажа погрузили автотехнику, но капитан корабля всё сокрушался, что корма недогружена, в походе на волне винты будут оголяться и вибрировать. Пришлось всё переиначить, и в самый низ вместо трёх контейнеров поставить большой артиллерийский тягач (БАТ), который один весил более 60 тонн, а с приспособлениями - все 80. Проблема частично была решена, но в рейсе всё же иногда чувствовалось биение винтов при качке на волнах.
Закрепление грузов на корабле было таким, что я сильно засомневался в необходимости этой работы. Все контейнеры и автомашины надо было огородить вкруговую брусом 20х20 см, причём, сруб вязать «в лапу на полдерева» высотой около полутора метров. Внутри этого сруба груз раскреплялся винтовыми упорами, а снаружи обтягивался тросами, которые затем затягивались специальными встроенными в стены трюма лебёдками. Моряки на наши «сентенции» отвечали, что в море мы сами увидим прочность крепления, как бы не пришлось ещё раз или два перекреплять.
При погрузке автомобилей произошло, как мне показалось, ЧП. Я и старший лейтенант из нашей эскадрильи Мокашин Лев в тот день выполняли работу стропальщиков на палубе плавкрана. Стропы были с открытыми крюками, и при подъёме очередного груза - связной радиостанции, правый передний крюк отцепился. Станция нырнула вниз, вывернулась из строп, упала, ударившись о борт крана, и скрылась под водой. Стропы сильно раскачались, крановщик стал их опускать на палубу, я метнулся в сторону и «попался»: стропы ударили меня по левому бедру, разорвали на мне «галифе» (мы работали в бриджах и сапогах) и сбили с ног. Мы с Лёвой растерялись, но крановщик по громкой связи объявил, чтобы мы застропили следующий груз. Я подумал, что сейчас начнутся работы по спасению радиостанции, прибудут водолазы, но ничего подобного не произошло. Мы продолжили работу. Никто из портового, корабельного, даже из нашего начальства не поинтересовался: что же случилось? Только через несколько минут, когда мы перегрузили всё с палубы плавкрана, и буксир нас подтянул к берегу для новой загрузки, я сбегал на корабль, отыскал командира эскадрильи майора Тишкина, доложил ему о событии, а затем в корабельной санчасти мне замазали ссадины на бедре зелёнкой. Тогда-то я и вспомнил слова Тишкина о том, что много потеряли и ещё потеряем. А радиостанцию через 3-4 месяца уже на Кубе мы получили новенькую, в заводской консервации.
На корабле было четыре трюмных отсека. Два из них: носовой и кормовой состояли из трёх трюмов, а центральный и средний имели по четыре трюма. Казалось, что корабль ненасытен. Всё наше имущество, какое мы привезли с собой в четырёх эшелонах, свободно разместилось в корабле, а команда сокрушалась, что пойдём с недогрузом. Верхний трюм, твиндек в центральном отсеке не загружали, он предназначался для нас - личного состава полка. Когда я побывал на корабле, то обратил внимание, что в нижние трюмы, прямо «под нас» грузят стартовые пороховые ускорители и ракетные боеголовки. Меня это удивило,однако за работой всё как-то пропало, хотя и не совсем. Уже в рейсе я поделился своими наблюдениями с товарищами. Гоша Жданов сказал, что это, скорее всего, объясняется небольшими объёмами грузов, поэтому их поднимали корабельными стрелами, без привлечения тяжёлых кранов, а такие стрелы имеются только у центрального и среднего отсека. Объяснение вроде было логичным. И только в 1998 году в одной из передач о Карибском кризисе по телевидению корреспондент опубликовал документ, в котором перечислялись суда, вышедшие на Кубу перед самым кризисом. Все эти суда, в случае карантинного досмотра с американских кораблей, должны были быть взорваны. В том списке значился и «Бердянск». Вот тогда мне стало абсолютно понятно, для чего весь наш боекомплект, все наиболее опасные вещи были сгруппированы в одном месте, в центре корабля.
Часам к 10 утра шестнадцатого сентября погрузка была закончена.Мы с плавучего крана подняли на палубу и закрепили на корме два «сооружения». Выполнены и окрашены они были как авиационные контейнеры, даже имели с разных сторон надписи по-русски и по-английски «Авиаэкспорт», но предназначались для другого. В одном разместились четыре походные кухни. В них по ночам солдаты-повара готовили нам еду и кипятили воду на весь следующий день. Перед рассветом эта еда в термосах загружалась к нам в трюм, ели кто, когда и сколько хотел. Второй контейнер выполнял роль туалета: корабельные с предстоящей «нагрузкой» справиться не могли – в них использовалась пресная вода. В «нашем» смывка производилась морской водой за борт, но днём мы должны были ходить туда по очереди не более 2-3 человек одновременно, иначе любой внешний наблюдатель смог бы сразу засечь, что из авиаконтейнера течёт всё время какая-то вода. Ночью разрешалось посещение «этого сооружения» хоть всей эскадрильей, демаскирующие признаки были не видны.
Из всего нашего имущества на берегу оставались только наш с Мелешко кран и два ГАЗа: командира и начальника штаба. Кран подняли и установили на палубе с левого борта. Мелешко и ещё несколько солдат стали крепить его вязальной проволокой. А у меня не выходила из головы мысль: в кармане лежат 50 рублей, не везти же их куда-то, где деньги совсем другие, да и, вообще, пригодятся ли они в будущем, не ясно. 50 рублей по тем временам - деньги вполне приличные, половина моей месячной зарплаты, надо их как-то «реализовать». И тут я увидел, что по трапу с корабля спускается Илясов. Я помчался за ним с просьбой, если он едет в город, взять меня в машину и вывезти за ворота порта до ближайшего магазина (нас за территорию порта не выпускали). Он так критически посмотрел на меня, что у меня сердце упало: ещё бы, небрит, в разорванных брюках (правда, я, как мог, их починил проволокой), с грязными руками – в ржавчине и смазке от тросов, но только рассмеялся, сказал: «Ну ты и «бич!», и взял в машину. На мою беду кто-то это услышал, и за мной надолго закрепилось прозвище «бич Горенский», а потом, просто «бич». Мы выехали в город, и сразу же увидели большой магазин с двумя раздельными входами в промтоварный и продовольственный отделы. (В 1987 году мне довелось побывать в санатории «Солнечногорск», я съездил в Балтийск, походил по городу, нашёл крепость и этот памятный магазин, - почти всё осталось без изменений).
Попросил меня высадить. Договорились, что с покупками никуда я не пойду, а буду ждать Дмитрия Максимовича здесь же: на территорию порта без пропуска меня всё равно никто не пропустит. Сначала я пошёл в промтоварную часть, и сразу же увлёкся охотничьим отделом.Видимо,в Калининградской области тогда ещё сохранилась культура охоты, унаследованная от немцев:у меня глаза разбежались от обилия ружей и ножей.После небольшого раздумья, я купил за 32 рубля очень понравившийся мне, довольно дорогой по тогдашним ценам, но очень красивый охотничий нож с рукояткой из оленьего рога и в кожаном чехле. Дальше уже всё было просто: нужно купить водки и закуски. Я перешёл в продовольственный отдел и вышел оттуда с пятью бутылками водки и тремя–четырьмя банками рыбных консервов, сложенных как попало в купленную здесь же авоську.
Вскоре подъехал Дмитрий Максимович.Смеяться начал он ещё при подъезде ко мне,и продолжал смеяться до самого корабля: настолько смешно и нелепо я выглядел на крыльце магазина в рваных штанах и с авоськой, полной бутылок.
У корабля он приказал нам построиться и объявил, что сейчас идём в крепость, собираем свои постели и чемоданы, грузим их на машины, выделенные флотским командованием, а сами идём в баню. Оттуда мы должны выйти уже в гражданской одежде, военную форму надо спрятать.
Вышли мы из бани, как «цыплята из инкубатора», все, как один, в клетчатых рубахах, чёрных суконных брюках и чёрных туфлях «на микропорке». Девчата из окружающих баню домов (скорее всего, это были какие-то общежития), откровенно потешались над нами, над нашей одинаковой одеждой и нашим загаром «по-офицерски», когда загорелыми были только шея до воротничка и кисти рук: остальное всё - нетронуто белое. Но было видно, что это зрелище им не внове, они это уже видели раньше.
Когда мы подошли строем к кораблю, то увидели на пирсе столы, а вокруг них много военных в зелёных и синих фуражках. Нас стали по очереди вызывать из строя. Мы должны были взять свои вещи, подойти на досмотр, вынуть всё из чемоданов и карманов, после осмотра – снова уложиться, подняться на борт судна, а затем спуститься в трюм.
Мы в нашей компании быстро договорились,что первый,кто попадёт в трюм,занимает места для всех, поэтому, когда я туда спустился,Володя Борисов и Гоша Жданов уже выбрали для всех «иркутян» двухъярусные нары слева по борту в середине помещения. В трюме были ещё не виденные нами «новинки»-две огромные,литров по двести бочки, размещённые на свободном пространстве в середине. В одной были солёные огурцы внушительных размеров, во второй - такие же внушительные жирные солёные селёдки. Мы стали подшучивать, что моряки побеспокоились и о закуске, но они своё дело знали лучше нас, оказалось, что эти «вещи» нужны для другого.
Глава 5. Отплываем
Пока мы раскладывали на нарах постели и делились впечатлениями, весь личный состав полка уже оказался в трюме.Кто заходил последними,говорили,что надвигается шторм, и моряки сердиты: выходить из гавани в шторм – плохая примета, но,похоже, ждать мы уже не могли. Капитан по громкоговорящей связи объявил,чтобы во время отхода мы не выходили на палубу и не мешали, а через час-полтора он нам скажет всё, что мы должны узнать, всё объяснит и ответит на все наши вопросы. Вскоре после этого объявления, раздались команды, зашумели винты, и мы поняли, что отплываем. Те, кто в это время был на палубе, рассказывали, что на соседнем военном корабле (по виду – эсминце) моряки построились и отдали нам честь. Такой ритуал очень нас всех растрогал, хотя мы понимали, что это, возможно, всего лишь обычай.
Под вечер, в сумерках, когда уже не было видно берега, нас всех, весь полк, построили большим каре перед горловиной «нашего» твиндека. Из передней надстройки вышли командир полка и капитан (нашего замполита в рейсе не было, он всё последнее время болел обострением язвы желудка). Капитан представился и сказал, что мы идём на Кубу, в порт Мариэль, что Англию будем огибать с севера, чтобы не идти проливами Ла-Манш и Па-де-Кале. Далее пошли конкретные указания и запреты: например, команды на корабле всего 36 человек, и все они разбиты на 4 вахты, следовательно, днём «свободных» людей из команды может быть 8-9 человек, значит, одновременно на палубе могут находиться не более двух-трёх человек команды, и ещё столько же «гостей». Если он увидит одновременно на палубе более 9 человек, то у него есть полномочия закрыть нас и не выпускать из трюма до конца рейса, чтобы не расшифровать перевозку людей в массовом количестве на грузовом корабле. Ещё: днём горловина нашего трюма должна находиться в походном положении: закрыта, обтянута брезентом и обвязана тросами, а грузовые стрелы – стоять вертикально. Только с наступлением темноты матросы нас будут раскрывать и разрешать свободный выход на палубу. С наступлением рассвета всё должно опять выглядеть по-походному, поэтому времени у нас около четырёх часов, надо постараться за этот период успеть завершить все свои дела, зайти в трюм и там сидеть до нового вечера. Здесь же добавил, что приказать команде размесить нас по каютам он не в праве, т.к. могут пойти жалобы на то, что кто-то не в состоянии стоять вахту после плохого отдыха из-за нас. Но, если кто из экипажа добровольно, на дружеских или земляческих принципах возьмёт любого из нас к себе в каюту, он препятствовать не будет.
Потом выступил полковник Фролов и сказал, что на всё время похода вся полнота власти принадлежит капитану, мы здесь гости, и надо постоянно помнить об этом. Затем назначил старших по трюму, велел составить списки дежурных в трюме, ответственных за выход на палубу днём, и списки очерёдности выхода офицеров и солдат по эскадрильям.После этого нас распустили,и мы пошли устраиваться на ночь.
Командир полка и начальник штаба разместились в передней рубке у капитана и его первого помощника. Все замы командира полка, включая командиров эскадрилий и начальника отряда подготовки данных, были размещены в каютах средней рубки, там, видимо, у капитана был резерв. Майор Орлов поместился у корабельного врача. В трюме старшими оставались командиры расчетно-пусковых установок и начальники групп из третьей эскадрильи. Необходимые списки были написаны, в первую ночь нас не закрывали в трюме, можно было свободно выходить и снова заходить по наклонному самодельному трапу. В дальнейшем, выход в дневное время на палубу предполагался по спискам. Выходить надо было по скобам на стене отсека через вентиляционное отверстие.
Очень быстро стемнело. В трюме особого освещения не было, тускло светили несколько лампочек, установленных по бортам под потолком в зарешеченных обоймах. В «нашей компании» насчиталось девять человек: Гоша Жданов, Толя Репин, Володя Борисов, Серёга Черепушкин, Владимир Киевицкий, Борис Романов, Миша Шугаев, Валерий Зайчиков и я.
Киевицкий был выпускником Иркутского ВАТУ 1958 года. Однокашников в полку у него не было, поэтому он сразу и безоговорочно примкнул к «иркутянам выпуска 1959 года». Так же быстро с нами сдружился «расчётно-пусковой командир» из первой эскадрильи Миша Шугаев, весельчак, музыкант (играл на кларнете и саксофоне) и хороший товарищ. Мы начали обсуждать услышанное от руководства, но обсуждали недолго, вскоре нам стало не до этого.
Погода совсем засвежела, надвигался сильный шторм. Корабль начал раскачиваться, какой-то сложной качкой – с носа на корму и с борта на борт. Через полчаса–час все почувствовали приступы морской болезни, и стоило только одному начать «процесс» освобождения желудка, как все поддержали. Началось невообразимое. В полутёмном трюме стонали, ругались, рычали, корчились, извивались сотни тел, и над всем этим стоял такой запах, что лучше было бы его не чувствовать… Тогда все поняли назначение двух бочек посередине трюма и «корытец», сбитых из досок, стоящих повсюду на видных местах, но воспользоваться этими средствами уже никто не мог, не хотелось ни огурцов, ни селёдки, ни воды, даже двигаться не хотелось. Голова была тяжёлой и не соображала.
После первого приступа стало чуть легче. Я решил, что на палубе, на свежем воздухе, будет ещё лучше и пошёл наверх. Там было несравнимо приятнее: сильный ветер и запах моря были освежающе-прохладными, но меня ещё раз основательно вывернуло, я еле успел добежать до борта. Совсем обессиленный, стал искать место, где можно было отдохнуть, и глаза уткнулись в автокран, на котором мне пришлось работать. Ключи от него были у меня в кармане, я быстро открыл кабину и залез внутрь. Открыл боковые стёкла, но ветер сквозил очень сильно. Тогда я сообразил приоткрыть лобовые стёкла, а боковые закрыл. Стало очень даже комфортно, и я начал потихоньку дремать.
Через несколько минут в кабину забрался Иван Мелешко, он тоже решил, что на палубе в кабине крана будет лучше, чем в трюме. Мы с ним хоть в тесноте, но не так уж и плохо, поспали до рассвета. Разбудили нас матросы, которые начали работы по закрытию горловины трюма-твиндека. Я спустился вниз. «Наши», все измученные, спали, остались лишь несколько человек, которых морская болезнь не отпускала. Они, пока не закрылся трюм, были отправлены в корабельную санчасть. Остальным сыграли «подъём» и началась приборка «нашего помещения». Решение было правильным – находиться в таких «ароматах» в замкнутом пространстве было невозможно.
Матросы выдали нам лизол и хлорку, швабры и ветошь. Мы со всей тщательностью вымыли и выскоблили все ночные следы, но запах всё же остался, и, кажется, не выветрился до конца нашего путешествия. За это твиндек как-то незаметно переименовался в «свиндек». Попутно с уборкой я «запустил» в море свои рваные брюки.
После приборки нам принесли чай. Повара тоже были не в состоянии приготовить что-то существенное, но и чаю не хотелось. Легли досыпать на голодный желудок. Зато морская болезнь больше никого из нас в сильной форме не посещала. Были всего два человека, которые не могли оправиться от болезни полностью, их содержали в корабельной больничке. Моряки, похоже, уже знали, как правильно обходиться с такими, как мы, пассажирами.
Глава 6. В трюме, в рубке и на палубе
Проснулись мы голодные и хмурые. Чтобы поднять настроение, я предложил друзьям выпить из моего запаса, заодно и закусить «дарами моряков» из бочек. Предложение было принято, мы выпили «по чуть-чуть», закусили. Стало немного лучше. Селёдка, а особенно огурцы, хоть и были громадного размера, оказались вкусными. Выпили ещё, так незаметно чуть не прикончили все припасы, зато мои друзья посвежели и повеселели. Через некоторое время наши киномеханики развернули свою аппаратуру и стали показывать кино.
Мы взяли с собой 20 лент. Были новые, были и уже просмотренные нами картины. Предполагалось, что и у команды корабля тоже есть какие-то ленты, нам на переход должно было хватить. Расчёт оказался неверным, нам не хватило бы и ста лент: мы смотрели по 3-4 кино в день. Когда все ленты были пересмотрены не на один раз, мы стали для забавы смотреть кино с конца к началу, иногда было очень смешно.
Наша «трюмная жизнь» помаленьку устраивалась, но от этого нравиться мне она не стала, и я решил попытаться как-то улучшить свой быт. С наступлением темноты, когда нас снова раскрыли, я стал разыскивать Орлова. Нашёл и повёл разговор о том, чтобы он через судового врача посодействовал моему перемещению к кому-нибудь в каюту. Анатолий Андреевич обещал «поговорить за меня». На следующий день к обеду он через кого-то из офицеров передал, что ждёт меня в корабельной медсанчасти. Я отпросился у дежурного и выбрался на палубу. Корабельная больничка располагалась в средней надстройке слева по борту, крайней к корме. Рядом размещался изолятор на 6-7 коек, я уже знал, где это.
Анатолий Андреевич сказал, что корабельный врач советует мне обратиться с моим вопросом к его соседу «через стенку» - первому радисту Короткову, который «может посодействовать». Он пришёл с вахты, и пока ещё не лёг спать, прямо сейчас надо пойти и поговорить. Коротков – однокашник нового капитана по Ленинградскому высшему мореходному училищу и до третьего курса был его одногруппником. В свете этих обстоятельств, моя судьба и ещё нескольких человек может разрешиться благоприятно.
Не сильно надеясь на успех, я пошёл и постучал в дверь каюты. Отворил дверь молодой, лет 28-32 (почти мой ровесник), крепкий, симпатичный, ростом примерно 175 сантиметров мужчина. Я начал говорить, что обратился к нему по совету врача, чтобы, если есть такая возможность, он разрешил мне изредка, в дневные часы проводить время в его каюте. Коротков выслушал, сказал, что согласен разместить меня в своей каюте на весь переход до Кубы, но при условии: когда он будет приходить с вахты, его постель должна быть заправлена чистым бельём, если я до этого лежал на ней, а сам я должен быть в трюме всё время его отдыха: это часов 6-8, не так уж и долго. Бельё брать из шкафчика у входа, там должно и на меня хватить. Использованное бельё выбрасывать за дверь каюты, лучше это делать утром до 9 часов, матросы - уборщики сразу возьмут его в стирку.
Я очень удивился такому быстрому и такому положительному результату, ещё больше удивился «инструктажу», спросил: «Когда можно переселяться?» и получил ответ: «Вечером, или лучше завтра с утра». Окрылённый, я зашёл к Орлову, рассказал о «переговорах», поблагодарил его за участие, и пошёл в трюм.
На следующее утро я снова пошёл в каюту Короткова. Познакомились, он назвался Евгением Георгиевичем, но сразу добавил: «Можно просто Женя». Я тоже сказал, что меня можно звать Сашей. Он стал расспрашивать о семейных делах, о службе, рассказал о себе. Оказалось, Женя – коренной ленинградец, женат, имеет дочь 5 лет. Жена с дочкой только что жили в этой каюте, проводили его в рейс и поехали домой «в Питер», там у них кооперативная квартира. Попутно показал, как спинка его большой, на полкаюты, кровати откидывается и крепится за подволок (моряки так зовут в каюте потолок), образуя ещё одно спальное место. Точно так же откидывается спинка дивана у другой стенки каюты. Таким образом, в его каюте можно организовать, как минимум, четыре спальных места. Каюта была оборудована кондиционером воздуха, Женя научил меня им пользоваться. Также в каюте были душ, санузел, шкаф для верхней одежды и шкаф для белья. Я понял, что моя дальнейшая жизнь на корабле устраивается.
Как анекдот, Женя рассказал «свежий случай». Он за несколько суток до окончания предыдущего рейса послал жене телеграмму «Вышли Балтику встречай Балтийске второго сентября», опуская «по-телеграфному» предлоги. Она ответила: «Балтики» нет, еле достала «Слалом», выезжаю». Он имел в виду Балтийское море, а она – лезвия для бритья.
В дальнейшем, когда мы с ним разговаривали, я понял, как нелегко приходится жёнам моряков загранплавания. Ведь корабли подолгу не заходят в свой родной порт, и даже редко приходят в порты Советского Союза, перевозя грузы (фрахты) по всему миру. Но если корабль пришёл на родину, в любой порт, будь это Владивосток, Одесса, Ванино, Магадан или Тикси, жена мчится туда с детьми, с подарками, не считаясь с расходами, преодолевая отсутствие билетов, отсутствие прямых самолётных рейсов, окольными путями, как придётся, лишь бы встретиться.
Потом – несколько дней жизни на корабле пока идёт разгрузка–погрузка, (я понял, отчего «Бердянск» во время нашей погрузки напоминал мне цыганский табор: кругом сушится бельё, в основном, детское; кругом разновозрастные дети, женщины в халатах и бигуди, много шума и неразберихи), – и снова расставание. Причём, муж уплыл, а жене, борясь с транспортными сложностями и бюрократическими рогатками, надо возвращаться с детьми домой через всю страну.
Вообще, после этого рейса через Атлантику и дальнейшего моего общения с моряками, я могу говорить о них только в возвышенном тоне. Более отзывчивых, честных, дружелюбных, обязательных на слово и дело, внимательных к товарищам и друзьям людей, чем моряки, я не встречал. Это в одинаковой мере относилось и к «торговым», и к военным морякам. Однако авторитет военных моряков в моих глазах сильно пошатнулся после случая на острове Русский, когда матросы голодали до дистрофии, а офицеры вроде не замечали этого.
Вечером проходили проливы Каттегат и Скагеррак. Я наблюдал из каюты, через иллюминатор, как на фоне багрового заката и чёрных туч, при сильном волнении «плясал» невдалеке на волнах плавучий маяк, переделанный из парусника времён чайных клиперов типа «Катти-Сарк». Выглядело всё как-то театрально, даже с долей фантастичности, а красно-белая полосатая окраска маяка и тревожащие отсветы с мигающей башни добавляли картине нереальности.
На следующий день мы уже шли вдоль берегов Англии. На зелёном-презелёном лугу паслись коровки, светило солнце. Было тихо, тепло, безветренно и безмятежно. Такая идиллическая картина – глаз не оторвать. Никаких штормовых ночей вроде и не было. И такую ярко-зелёную траву, казалось, я вижу впервые.
Тут я вспомнил: -А ведь у меня сегодня день рождения. Хотя это было не по документам, а по жизни (в военное время мои метрики были утеряны и мне оформили новые, но мать всегда отмечала именно этот день моего рождения. Захотелось и мне его отметить, тем более что «документальный» день рождения я не отмечал из-за занятости и нового места службы).
А из «запасов» остались одна бутылка водки и две банки рыбных консервов. Была надежда на Орлова, и я пошёл к нему просить спирта. Анатолий Андреевич мне отказал, сославшись на то, что спирт у него где-то в трюме и найти его нет никакой возможности. Опечаленный, я вернулся в «нашу» каюту. Женя встретил меня вопросом: -Отчего загрустил? -Пришлось рассказать ему о своих мыслях и своём «деле». Он меня понял, и велел идти с ним к капитану.
В передней надстройке было шикарно: ковры, рояль, прохладно и тихо. Далеко проходить я не стал, боясь встретить командира полка. Женя зашёл к капитану в каюту, переговорил с ним, и оба вышли в холл. Капитан для начала спросил: правда ли, что у меня сегодня день рождения? Я ответил утвердительно, и он поверил. Спросил, сколько бутылок водки мне надо, я нахально ответил, что пять будет «в самый раз», на что он сказал: «Обопьётесь, хватит четырёх», протянул мне записку, велел найти буфетчицу Нину, и отдать эту записку ей.
Нина в передней рубке заведовала хозяйством. Это была молодая, 25-28 лет, невысокая, довольно крепкая женщина. На её «попечении» в нашем рейсе были три девушки-медработницы, которых мы успели взять с собой, остальной «женский состав» - медики, повара, официантки должны были прибыть пассажирским кораблём позднее. Нашёл Нину я очень быстро, отдал записку, и мы пошли куда-то в трюм через дверь под носовой рубкой с правой стороны. Когда она включила свет, я остолбенел от обилия всевозможных бутылок. Мне было выделено четыре бутылки «Столичной», я уже разворачивался к выходу, когда она остановила вопросом: «А закуска у вас есть?». Пришлось заверить, что с этим у нас всё в порядке, но она выдала мне две банки шпрот, банку тресковой печени в масле и двухлитровую банку маринованных помидоров. Такого я не ожидал в принципе, начал говорить слова благодарности и спрашивать, как я смогу возместить долг. Нина только улыбнулась и сказала, что это подарок капитана к моему дню рождения. Вышел наверх я совершенно ошарашенный.
В каюте Евгений сказал, что не стоит распивать напитки в трюме, (я сам раздумывал над этим, афишировать «загул» мне не хотелось), лучше позвать моих друзей в каюту и спокойно посидеть, сколько нам надо, а после – попить чаю, у Жени был электрочайник. Я ещё больше обрадовался и пошёл в трюм оповестить моих гостей. Собирались медленно – нужно было соблюсти очерёдность выхода из трюма наверх и хоть какую-то «конспирацию». Часа в 4 дня сели за стол.
Пригласил я только «иркутян» и Сергея Черепушкина с Валерием Зайчиковым. Приглашал ещё Орлова с корабельным врачом, но они отказались, сославшись на какую-то причину. Всего с Женей Коротковым и мной получилось восемь человек. Казалось, что не поместимся, но стол, оказывается, можно было удлинить почти на метр, сели по четверо с каждой стороны и ещё остались 2-3 места. Этот день рождения я не забуду никогда. Будто по чьему-то сговору исполнялись все мои желания. После моего «переезда» я несколько раз намеревался поговорить с Женей о том, чтобы он через своих друзей или подчинённых решил вопрос о подселении моих друзей-«иркутян» в каюты, но не знал, как начать этот разговор, боялся его обидеть или рассердить. Когда мы уже прилично выпили, Валерий Зайчиков сказал, что Илясов обещал ему перевод «на жительство» к кому-то в каюту, и разговор автоматически перешёл на эту «животрепещущую» тему.
Женя предложил, чтобы все здесь сидящие перебирались жить в его каюту: нам будет комфортнее, чем в трюме, а ему будет приятнее и веселее. Так нежданно-негаданно все мы попали в самые благоприятные условия до конца перехода. В полной мере этот его поступок мы оценили, когда корабль вошёл в тропические воды, в трюме днём была жара до 40-45 градусов, были случаи тепловых ударов, а мы, шесть человек, жили в каюте с кондиционером, сильно стесняя хозяина, но он не подавал даже вида.
На этом «приятности» для меня не закончились. В конце вечера я спросил сколько времени. Женя удивился: почему я без часов? Пришлось рассказать про случай с «утоплением» радиостанции, когда меня ударило тросами, тогда я и разбил свои часы и выбросил их за борт. Что часы мои были плохие, и я совсем не жалею о них, я промолчал. Женя удивился «тесноте мира» - он слышал, как докладывали капитану о происшествии, но не думал, что окажется с «пострадавшим» в одной каюте. Потом снял с руки свои часы и отдал их мне со словами: «Тебе на Кубе они пригодятся, а я куплю себе новые», будто подарков, какие он уже мне сделал, было мало. Часы «Родина», с автоподзаводом, дорогие и красивые, в продаже в то время встречались очень редко, подарок был «от души».
После этого я уже не выдержал, быстро сбегал в трюм, достал свой новокупленный нож и вручил Евгению. Нож понравился, это было видно по всему, и я очень обрадовался, что смог хоть как-то отблагодарить Женю за его радушие.
Глава 7. Корабельные будни
Назавтра днём мы все уже сидели в каюте. Играли в карты и разговаривали. Вдруг кто-то заметил, что солнце уже несколько раз то пропадает, то заходит в каюту всё время с одной стороны, стали наблюдать, и выяснили, что мы кружимся на месте, выполняя круг примерно за 1,5-2 часа. Послали «гонца» для выяснения, оказалось, что не одни мы заметили это. Когда наше волнение дошло до капитана, он заявил: «Разгадали, лётчики» (при загрузке корабля, мы были одеты в авиационную форму), и дал команду: «Стоп, машина!», чтобы не жечь зря топливо. Корабль остановился, мы легли в дрейф где-то в водах Северной Атлантики. Вечером Женя Коротков сказал, что мы ожидаем ещё несколько кораблей, чтобы идти на Кубу в составе каравана.
Капитан, видимо, знал, что в этом месте встретиться с каким-либо судном нереально, поэтому разрешил быть на палубе сразу до двадцати человек. Наиболее рьяные рыбаки во главе с командиром отряда подготовки данных майором Шаровым (его все «за глаза» звали «Шарик» за малый рост, излишнюю полноту и «живой» характер), решили наловить рыбы и развернули свои снасти с кормовой палубы. Сразу нашлись желающие над ними подшутить. Пока одна часть шутников отвлекала рыбаков вопросами: «На что ловится?» и «Как клюёт?», другие выловили из бочки в трюме самых крупных селёдок, потихоньку через иллюминатор в кормовом отсеке, где размещалась баня, проволочным крюком подтянули рыбацкие снасти, нацепили на них селёдок, и так же тихо опустили в воду. После этого вышли на палубу, перемигиваясь друг с другом. Сразу все зашумели: «Вроде, клюёт, надо тянуть!». Шаров первый поддался на провокацию, увидев рыбу, обрадовался своему везению, но когда взял её в руки, как-то сник, понюхал и выбросил за борт. Шутникам хотелось ещё увидеть реакцию остальных, но те уже всё сообразили и ушли с палубы, не вытаскивая удочек. Однако и этого хватило, чтобы весь вечер шутить над Шаровым, что он поймал уже готовую к закуске солёную селёдку, да по-другому и быть не могло – ведь океан солёный, вот селёдка и просолилась, и так далее в том же духе.
В тот же день выяснилась неприятность с хлебом. Мы загрузили более десяти тонн свежего хлеба, на весь переход. Уложили его в закуток, образованный задней стенкой средней надстройки и лестницей-трапом, ведущим на крышу, и прикрыли брезентом. Во время шторма, в первую же ночь плавания, брызгами от волн хлеб залило, и он стал портиться. Определили по запаху: - образовался и стал распространяться «плотный» запах браги, это сразу всех насторожило. Открыли хлеб, а он уже «зацвел» - покрылся зелёной плесенью. Поступила команда от руководства «испорченный хлеб выбросить за борт», рассортировали, выбросили около половины. На такой «корм», видимо, собралась рыба, а следом приплыли акулы. Они стали носиться вокруг корабля с всё возрастающей скоростью. Подполковник Илясов вышел на палубу с автоматом и попытался подстрелить одну или несколько хищниц. Никого он не убил, хотя нескольких акул ранил, в воде была видна кровь.
Проблему с хлебом мы не решили. Видимо, само размещение его было неправильным, через несколько дней опять появилась необходимость выбрасывать хлеб за борт, затем ещё и ещё не раз мы занимались выбраковкой хлеба. К половине пути у нас не осталось ни одной буханки свежего хлеба, перешли на сухари.
Сначала это показалось даже забавным, мы предлагали друг другу «поточить зубки», и грызли сухари не размоченными. Через 2-3 дня у большинства началась «оскомина» - дёсны распухли, скулы сводило от боли. На выручку пришла корабельная команда. Хотя у них пекарня была маленькая и не справлялась с такой огромной нагрузкой, всё же один раз в два-три дня мы почти всегда ели свежий хлеб. Снова сказались морское товарищество и взаимовыручка.
Уже на третий–четвёртый день пути мы стали изнывать от безделья, а «стояние на месте» только усилило это чувство. В трюме, кроме кино и разговоров, заниматься было нечем. Читать не позволяло освещение, играть в карты в «полуслепую» надоедало, к тому же, когда шло кино, свет выключали вообще. В каюте тоже занятий было не так уж много: можно было слушать корабельное радио, играть в карты или читать, если у кого были книги, зато исключалось кино. Ночами мы после еды и чая выходили на кормовую палубу, расстилали там свои постели, или просто брали только подушки под голову - на палубе царила исключительная чистота - и начинались «воспоминания». Рассказывали «кто на что горазд», через какое-то время выявились наиболее интересные рассказчики.У меня «прорезался талант» анекдотиста. Я даже сам не понимал, откуда в моей памяти сохранилось столько всяких былей и небылиц.
Наше желание чем-то заняться было понято командой корабля специфически. По ходатайству боцмана капитан принял решение провести очистку поверхности корабля от старой краски. Хотя корабль был сравнительно «молодой» (1959 года выпуска), краски на бортах и стенках надстроек накопилось до 5-7 миллиметров толщиной, и боцман, используя такую хорошую возможность, как наше присутствие, решил удалить её полностью, «до железа», срубая краску зубилом. Наше руководство распорядилось выходить на работу по 15 человек, меняясь через каждые два часа. Когда подошла очередь нашей эскадрильи, мы явились к боцману. Он выделил нам по зубилу и по молотку, и определил «фронт работ». Соблюдая технику безопасности, за борт нас, конечно же, не пустили, эту работу делали матросы, мы занимались обрубкой стен и крыш надстроек.
Мы все были «поражены» боцманом. Это был очень подвижный, деловой, невысокий ростом, «молодой человек» лет 22-23 от роду, недавний выпускник Одесского мореходного училища. Сначала даже трудно укладывалось в сознании, что боцман, который по положению должен быть «старым морским волком», едва ли не моложе всех. Однако он этим ничуть не смущался, и быстро заслужил наше уважение своими способностями и делами. Под его руководством и при его умении заглянуть в каждую щель, через четыре дня все надстройки были освобождены от краски и зашлифованы машинками до блеска, через день весь корабль был красно-коричневым от сурика, а ещё через два-три дня всё засверкало свежей краской белого, голубого, светло-жёлтого и чёрного цветов.
За время этой работы боцман несколько раз водил нас по очереди в баню. Мы блаженно парились и мылись, пока капитан не установил в этом деле строгий лимит: пресную воду, из-за явного перерасхода, в баню подавать прекратили, мыться мы стали в солёной воде и не более 20-30 человек в сутки. Однако это нисколько не снизило нашего стремления покупаться в баньке. Оказалось, у моряков есть мыло, способное мылиться в солёной воде, как в пресной, а париться мы приспособились старыми вениками, запасенными чуть ли не три года назад. До нас они оставались невостребованными. И ещё боцман проявился в желании определить в каюты большинство наших солдат и сержантов.В трюме мы стали только есть да смотреть кино, спать расходились по каютам. Оставались в трюме мы ещё в тех случаях, когда хозяин каюты приходил с вахты, и ему надо было хорошо выспаться. Из-за таких случаев в нашем твиндеке каждую ночь набиралось 100 - 150 человек, да и те не спали, а шли на кормовую палубу на «общие посиделки». Смотреть кино в корабельном кинозале мы тоже не решались, не хотелось стеснять моряков. И без того команда корабля делала для нас очень много. Кино мы смотрели «у себя» - в трюме.
Массовое переселение личного состава в каюты привнесло и «отрицательный момент». Мы с нашей «береговой культурой» не смогли сразу вписаться в стерильно-чистые порядки в надстройках, где всё блестело, сверкало и «резало глаза», где увидеть хотя бы пылинку было просто немыслимо. Наше присутствие выдавали грязь, поломанные сидения в туалетах, сбитые и завёрнутые ковровые дорожки, разлитая вода в каютах и коридорах и ещё много «безобразий».По этому поводу было проведено ещё одно общее построение личного состава полка ночью, как в начале нашего рейса. Полковник Фролов, не стесняясь в выражениях, «раскритиковал» всех подряд за бескультурье, провёл чуть ли не наглядный инструктаж по посещению туалета и дал понять, что если моряки ещё хоть раз пожалуются капитану на беспорядок по нашей вине, то обратное переселение из кают в трюм последует незамедлительно. После этого построения всё стало постепенно приходить в относительный порядок, а к концу путешествия мы уже вполне «соответствовали» требованиям к чистоте и порядку на корабле. Это оказалось не так уж и трудно.
В дрейфе мы находились двое с половиной суток, никого не дождались и пошли одни ускоренным ходом почти строго на юг. Однако, по ночам стали замечать изредка вдали какие-то огоньки. Истолковывали мы их сначала по-разному, но потом всё же сошлись во мнении, что нас кто-то сопровождает, предположительно, подводные лодки, наверное, их мы и ждали в дрейфе. Корабельное и наше руководство на этот счёт молчало.
Через 8-10 дней от начала нашего путешествия пришла команда «начать перезакрепление грузов во всех трюмах». Подумалось, что это чья-то блажь, мы так надёжно всё закрепили при погрузке в порту, но когда я спустился в кормовые отсеки, то удивился и ужаснулся: все наши контейнеры и автомашины «ходили ходуном» по полу трюма с амплитудой около двух метров. Пришлось заново затягивать винтовые стопора, перезакреплять колодки под колёсами машин и перетягивать тросы, обвязывающие деревянные обоймы-«срубы» вокруг наших грузов. На эти работы у нас ушло около недели, затем снова вынужденное изматывающее безделье.
Я вспомнил о своих книгах и принёс в каюту «Двенадцать стульев», «Хождение по мукам» и О'Генри. Всем сразу захотелось читать, и наша каюта на какое-то время превратилась в читальный зал. Прочитанное мои друзья передавали товарищам в другие каюты, поэтому книг своих я больше не увидел. «Двенадцать стульев» «мелькнули» ненадолго на базе «Гранма», когда мы начинали благоустраиваться, а остальные «исчезли в неизвестности». Я особо не переживал, мне их и нужно было не столько для себя, сколько для общего чтения, а хорошие книги не пропадают в любом случае: их будут читать и перечитывать, пока они не станут совсем уж ветхими. И только тогда кто-нибудь их выбросит или сожжёт.
Постепенно выработался и установился распорядок дня, наиболее отвечающий всем «путешествующим»: морякам–хозяевам и «гостям», руководству и подчинённым, солдатам и офицерам. С раннего утра, когда ещё не совсем рассвело, в наш трюм–твиндек загружались термосы с супом, вторым блюдом, чаем и кипячёной водой (иногда охлаждённой, но чаще - тёплой). Наступало время еды. Назвать это завтраком было нельзя – почти все начинали с супа. На обед это не походило по времени. В общем, ели пока всё свежее и горячее впрок, к обеденному времени еда уже становилась тёплой и не вкусной. На ужин вообще ели холодное. Нашу компанию спасал электрочайник Жени Короткова: мы брали с собой сахар, галеты или сухари (чай-заварку Евгений разрешил брать у него без ограничений) и «отводили душу», выпивая по две-три кружки.
Можно было брать кипяток из титана в матросской столовой в кормовой надстройке, но через неделю нашего пути этот титан сгорел. Капитан устроил разбор, чтобы выявить виновного, и сделать ему вычет из зарплаты за нанесённый ущерб, для этого он единственный раз за весь рейс ходил в матросские каюты. Виноватого не нашлось: матросы старались переложить вину на нас, «гостей», но причиной был перекрытый вентиль питания титана холодной пресной водой. Вряд ли кто-то из «наших» мог это сделать, мы боялись вообще что-либо трогать, не то, чтобы крутить. Боцман сумел титан исправить, но мы по общему уговору перестали им пользоваться.
У каждого из нас были свои ложка, алюминиевая чашка и алюминиевая кружка. За их чистоту каждый отвечал самостоятельно. Делали это, как правило, в контейнере–туалете забортной водой из шланга, морская вода отлично смывала остатки пищи. После еды наступало время сна: спали либо здесь же в трюме, либо в гостеприимной каюте, куда кого распределила судьба и дружеская поддержка моряков.
Просыпались все не раньше 10:30, и в 11:00 либо в 11:30 в трюме начинался просмотр кинофильмов. Смотрели обычно 2-3, иногда до четырёх фильмов кряду. На это уходило от шести до восьми часов. После окончания «киносеанса» все начинали с нетерпением ожидать наступления сумерек, это означало раскрытие трюма и «освобождение» из душного трюмного плена.
Это было самое лучшее время в нашем распорядке дня. Все устремлялись на кормовую палубу, расстилали свои поролоновые матрацы, а то и просто ложились на голые доски палубы, подложив под голову подушку. Палуба была настолько чистой, что наволочки и простыни оставались чистыми в течение недели. Но мы уже «обнаглели», и подбрасывали свои простыни, наволочки и полотенца матросам-уборщикам вместе с бельём наших гостеприимных хозяев кают. И не было от них ни одной «сентенции»: они приносили и раскладывали чисто выстиранное, выглаженное, приятно пахнущее бельё на полках одёжных шкафов в каютах, наше – отдельно, хозяев – тоже отдельно, поэтому сказать, что они не замечали подброшенное, было нельзя.
Из трюма кто-то выносил еду. Выпивки, конечно же, не было даже у самых запасливых, да она была и не нужна, а возможно, даже бы мешала, нарушая очарование южных ночей. После еды начинались бесконечные перекуры и рассказы. Кто-то так под разговоры и засыпал, но большинство бодрствовало до рассвета.
Продолжение: https://dzen.ru/a/Zu4szKGtNSu6PAQ_