Здравствуйте!
Эта статья является продолжением разбора любовного сюжета из романа «Монт-Ориоль». Здесь мы исследуем грани любовного треугольника главных героев через призму карт Таро.
Начало разбора читайте в статьях по ссылкам, указанным в конце публикации.
Прошел год после прощального свидания Поля и Христианы. Из новых глав романа мы узнаем о том, что после отъезда в Париж, герои продолжили свои тайные встречи. А спустя время Христиана поняла, что скоро станет матерью и сообщила эту радостную новость своему любовнику. Вот только на него это известие произвело удручающее впечатление. Поль по-прежнему пребывает в ипостаси Рыцаря, а значит - совершенно не готов к роли отца.
… придя на ежедневное свидание, сияющая, счастливая, сказала ему: «А знаешь, я, кажется, в самом деле беременна». У него от этих слов холод побежал по спине – такое неприятное чувство они вызвали.
И с тех пор она при каждой встрече говорила с ним о своей беременности, переполнявшей радостью ее сердце, но постоянные разговоры о том, что Поль считал досадным, противным и каким-то неопрятным, коробили его, мешали его восторженному преклонению перед обожаемым кумиром.
Позднее, замечая, как она изменилась, похудела, осунулась, какие у нее некрасивые желтые пятна на лице, он стал думать, что ей следовало бы избавить его от такого зрелища, исчезнуть на несколько месяцев, а потом предстать перед ним, блистая свежестью и новой красотой, предав забвению неприятное происшествие или же умело сочетая с обольстительной прелестью любовницы иное обаяние – тонкое обаяние умной, неназойливой молодой матери, показывающей своего ребенка лишь издали в ворохе розовых лент.
Христиана, пребывающая в плену любовных грез, долгое время отказывается видеть, какие перемены происходят в отношениях, после наступления ее беременности. Она продолжает обожать своего Поля, а предстоящее материнство делает эту привязанность еще более сильной и глубокой. Ее чувства – это безграничная любовь Королевы кубков, она без остатка растворяется в своем партнере и прощает ему все обиды. Христиана постоянно оправдывает растущую холодность и безразличие Поля, не желая признавать очевидного.
Тот, кого она обожала, кого с мгновения первого поцелуя любила все больше, не только жил в ее сердце, он зародил в ее теле новую жизнь, и то существо, которое она вынашивала в себе, толчки которого отдавались в ее ладонях, прижатых к животу, то существо, которое как будто уже рвалось на свободу, – ведь это тоже был он. Да, это был он сам, ее добрый, родной, ее ласковый, единственный ее друг, возродившийся в ней таинством природы. И теперь она любила его вдвойне – того большого Поля, который принадлежал ей, и того крошечного, еще неведомого, который тоже принадлежал ей; любила того, которого она видела, слышала, касалась, обнимала, и того, кого лишь чувствовала в себе, когда он шевелился у нее под сердцем…
Поль же хотел только одного – чтобы его некогда прелестная, а теперь сильно подурневшая и растолстевшая любовница поскорее разрешилась от бремени. Он сильно надеялся на то, что ей хватит ума и такта уехать на время в Монт-Ориоль, а его оставить в Париже, чтоб он мог не видеть ее поблекшего лица и обезображенной фигуры. Но как только Христиана приехала на курорт, «она стала звать его в бесчисленных письмах, и звала так настойчиво, с таким отчаянием, что он поддался слабости, жалости и приехал к ней». И тут же пожалел об этом.
Встретившись снова на курорте, Христиана предлагает Полю посетить те места, где проходили их первые свидания. Ему это не по вкусу, но он соглашается, увлекаемый настойчивым желанием Христианы. Эта прогулка наедине вызывает в Поле еще более острое чувство неприязни и отторжения к будущей матери его ребенка. Особенно показателен тот момент, когда Христиана просит мужчину прикоснуться к ее животу.
Она не понимала, что этот человек был из породы любовников, но совсем не из породы отцов. Лишь только он узнал, что она беременна, он стал отдаляться от нее, чувствуя к ней невольную брезгливость. Когда-то он не раз говорил, что женщина, хотя бы однажды выполнившая назначение воспроизводительницы рода, уже недостойна любви.
В любви он искал восторгов какой-то крылатой страсти, уносящей два сердца к недостижимому идеалу, бесплотного слияния двух душ – словом, того надуманного, неосуществимого чувства, какое создают мечты поэтов.
В живой, реальной женщине он обожал Венеру, священное лоно которой всегда должно сохранять чистые линии бесплодной красоты. Мысль о том маленьком существе, которое зачала от него эта женщина, о том человеческом зародыше, что шевелится в ее теле, оскверняет его и уже обезобразил его, вызывала у Поля Бретиньи непреодолимое отвращение. Для него материнство превратило эту женщину в животное. Она была теперь уже не редкостным, обожаемым созданием, волшебной грезой, а самкой, производительницей. И к этому эстетическому отвращению примешивалась даже чисто физическая брезгливость.
Они приходят туда, где простились в прошлом году, к той самой пыльной тропинке, где Поль целовал тень своей любимой. Христиане это воспоминание кажется очень романтичным, и она не понимает, почему Поль так резко переменился в своем отношении к ней. Как Королева кубков, она все еще живет во власти своих иллюзий и фантазий. А мужчина в свою очередь не понимает, как она может быть настолько нечуткой и навязчивой.
– Помнишь, как ты целовал мою тень? Я вот там тогда стояла.
И в надежде, что та минута повторится, она побежала по дороге, остановилась и ждала, тяжело дыша от бега. Но в лунном свете на дороге широко распластался неуклюжий силуэт беременной женщины. Поль смотрел на эту безобразную тень, протянувшуюся к его ногам, и стоял неподвижно, оскорбленный в своей поэтической чувствительности, негодуя на то, что она не сознает этого, не угадывает его мыслей, что ей недостает кокетства, такта, женского чутья, чтобы понять все оттенки поведения, которого требуют от нее изменившиеся обстоятельства, и он сказал с нескрываемым раздражением:
– Перестань, Христиана. Что за ребячество! Это смешно.
В Поле все отчетливее и резче начинают проявляться черты холодного, жестокого и циничного Рыцаря мечей. Остается только удивляться, куда исчезли его былая галантность, нежность и деликатность, которыми он покорил Христиану в начале их любовного романа.
... его тяготила неуклюжая, слезливая нежность этой женщины, ему безумно хотелось бросить ее, никогда больше не видеть, не слышать ее раздражающего, неуместного любовного воркования. Ему хотелось выложить все, что накипело на сердце, объяснить, как неловко и глупо она ведет себя, но сделать это было нельзя, а уехать тоже было неудобно, и нетерпеливая досада невольно прорывалась у него в желчных, обидных словах...
Теперь Поль постоянно заставляет Христиану мучиться и плакать, в надежде, что нанесенные им душевные раны в конце концов отвратят эту влюбленную женщину от дальнейших отношений с ним. Но Королева кубков не может расстаться со своим партнером, даже если тот своими поступками и словами причиняет ей сильную боль. Она неотделима от того, кого полюбила всей душой и телом.
Она страдала от этого, страдала тем сильнее, что постоянно чувствовала теперь недомогание, тяжесть, что ее мучили все страхи беременных женщин, и она так нуждалась в утешении, в ласке, в нежной привязанности. Ведь она любила его всем своим существом, каждой жилкой, каждым движением души, любила беззаветной, беспредельной, жертвенной любовью. Теперь она уже считала себя не любовницей его, а его женой, подругой жизни, преданной, верной, покорной его рабой, его вещью. Теперь уж для нее речи быть не могло о каких-то ухаживаниях, ухищрениях женского кокетства, о непрестанных стараниях нравиться и прельщать – ведь она вся, вся принадлежала ему, они были связаны такими сладостными и могучими узами – у них скоро должен был родиться ребенок.
Но наш Рыцарь не был бы Рыцарем, если бы оставался в пассивном бездействии. Для подпитки рыцарской энергии требуются свежие импульсы и порывы, требуются дела, куда он мог бы приложить свои усилия. И сердце его тоже нуждается в постоянном любовном томлении и вдохновляющих страстях. Приятель говорит о Поле: «О, это норовистый конь, который мчит на своем хребте любовь; лишь только сбросит одну, на него вскочит другая».
И вот Поль с его «душой современного Дон-Кихота, склонного, однако, к сделкам с совестью» находит новое приложение своим талантам. Он сводит близкую дружбу с юной наперсницей своей замужней любовницы. Эту новую участницу истории зовут Шарлотта Ориоль, она милая и простая девушка, дочь местного зажиточного крестьянина, являющегося одним из соучредителей нового курорта.
В лице этой девочки мы встречаемся с очередным Пажом, чья чистота и неискушенность в «науке страсти нежной» так влекут нашего любвеобильного Рыцаря. В Шарлотте он обнаруживает свежий объект для своих восторженных воздыханий, романтичных порывов и геройских поступков. Теперь ему снова есть кого обожать и спасать от жестокого и циничного мира, которым правят расчетливые дельцы и охотники за богатым приданым.
Столкнувшись с предательством со стороны близких людей, девочка Шарлотта переживает свое первое разочарование в жизни, и влечение Поля к ней начинается с жалости: «он был глубоко взволнован жалостью, нежностью, охвачен бурным желанием взять ее под свою защиту, как это всегда с ним бывало, когда женщина затрагивала его душу. И его быстро загоравшаяся душа прониклась восторженным умилением перед этой детской скорбью, такой наивной и полной такого мучительного очарования».
Когда Поль подхватывает девушку на руки, чтобы перенести ее через ручей, он вдруг ловит себя на мысли о том, как много раз они приходили в это место вдвоем с Христианой, вспоминает, как он тогда боготворил ее. «Как коротка была эта страстная любовь!» - думает он, удивляясь переменам в себе. Также, как когда-то он мечтал о близости с Христианой, Поль мечтает теперь о Шарлотте. Его привлекает ее девичья нетронутость и чистота.
Да, эта девушка тоже совсем не похожа на женщин, какие встречались на его пути, женщин, родившихся и выросших в городах; не похожа она и на девушек, с детства впитавших в себя кокетство, перенявших его уловки и от матерей и от своих знакомых. В ней не было ничего деланого, никаких ужимок, предназначенных для обольщения, ничего заученного в словах, ничего искусственного в движениях, ничего лживого во взгляде.
Поль, прекрасно понимая разницу между светскими кокотками и невинными девушками, поначалу даже не пытается соблазнять Шарлотту. Он общается с ней спокойно и серьезно, на правах старого доброго приятеля, день за днем постепенно погружаясь в эту «новую любовь, поднимавшуюся в его сердце, как морской прилив». Он это понимал, но не боролся с чувствами, успокаивая себя мыслью: «Пустяки, в критическую минуту спасусь бегством, вот и все».
А после встреч и прогулок с Шарлоттой он шел к Христиане, которая из-за тягот беременности уже не могла вставать с кушетки. И его романтический настрой, вызванный близостью с особой, которая ему нравилась, тут же сменялся злостью и неприязнью, «в нем накипало нервное раздражение, появлялась воинственная готовность к мелким ссорам, порождавшимся усталостью и скукой».
Его заранее сердило все, что она говорила, все, что она думала; ее страдальческий вид, ее покорное смирение, ее молящий и укоризненный взгляд вызывали в нем только злобу, и лишь как человек воспитанный, он сдерживал желание наговорить ей обидных слов; близ Христианы его не оставляла мысль о другой; перед глазами всегда стоял образ девушки, с которой он только что расстался.
Поль поначалу не собирался слишком сильно сближаться с Шарлоттой. Брак не входил в его планы, да и дочь крестьянина, пусть и красивая, и образованная – не ровня богатому аристократу. Однако, когда у него вдруг обнаружился соперник, чувство ревности подхлестнуло его влечение к девушке, и он стал действовать более решительно. А Шарлотта ведет себя также, как когда-то Христиана, – с игривостью юного Пажа, резвящегося в лестном внимании.
Она непринужденно лавировала между двумя воздыхателями, каждому говорила то, что следовало сказать, чтобы не вызвать столкновения между ними, никогда не оказывала одному предпочтения перед другим, с каждым в отдельности подтрунивала над его соперником, предоставляла обоим вести борьбу на равных условиях, но как будто ни того, ни другого даже и не принимала всерьез. И во всем этом совсем не было кокетства, а только шаловливый, мальчишеский задор, который иногда придает молоденьким девушкам необыкновенное очарование.
Поступить с Шарлоттой также, как он поступил с замужней Христианой, Поль не может. Несмотря на присутствующие в нем негативные качества, у него все же есть свой рыцарский кодекс чести. Пойманный отцом Шарлотты на месте преступления во время любовного объяснения и поцелуя, он мгновенно дает обещание жениться на девушке. Это спонтанное решение, неожиданное даже для него самого.
Впрочем, Поль ни о чем не жалеет: «ему показалось, что вся земля перевернулась. Итак, он жених, помимо своей воли, помимо ее воли, просто случайно, только оттого, что коварное стечение обстоятельств не оставило ему иного выхода… А затем подумал: «Да нет! Лучше Шарлотты мне, пожалуй, во всем мире не найти». И в глубине души порадовался ловушке, которую поставила ему судьба».
Узнав шокирующую новость о женитьбе неверного любовника, с бедняжкой Христианой случился нервный припадок, и это вызвало преждевременные роды. На свет появляется девочка, но новоиспеченная мать поначалу ей совсем не рада, ведь это ребенок Поля, так подло предавшего и бросившего ее. Едва проклюнувшийся материнский инстинкт борется с мучительными эмоциями отверженной женщины. А Христиана еще и растравляет свои страдания тем, что устраивает допрос с пристрастием сиделке, которая стала невольной свидетельницей романа Поля с Шарлоттой.
К великому удивлению толстухи, она задавала такие вопросы, какие никому не могли бы прийти в голову, потому что она непрестанно сравнивала, вспоминала тысячи подробностей истории своей любви, начавшейся прошлым летом, изящное ухаживание и тонкое внимание Поля, его изобретательность в стремлении понравиться, все милые, чарующие, нежные заботы, в которых сказывается властное желание мужчины пленить женщину. Ей хотелось знать, расточал ли он все эти соблазны перед другой, с прежним ли жаром вел новую осаду, чтоб покорить другую женскую душу непреодолимой силой страсти...
Брат Христианы, Гонтран, пытается успокоить сестру, убеждая ее в том, что Поль поступил правильно, сделав предложение маленькой и миленькой Шарлотте: «Я Поля знаю. Он в конце концов женился бы на какой-нибудь твари, если б она месяца полтора сумела ему противиться. А ведь устоять перед ним может только прожженная шельма или воплощенная невинность. Он натолкнулся на воплощенную невинность». Но эти утешения для Христианы – как еще один нож в израненное сердце.
Очень показательно в этой ситуации ведет себя муж Христианы Вильям Андермат - вопреки общепринятому мнению, будто бы все Короли пентаклей это зачерствелые сухари, прагматичные и расчетливые души, напрочь лишенные каких-либо сентиментальных порывов, если речь не идет о материальной выгоде. С каким трогательным умилением и нежностью этот мужчина относится к новорожденной девочке, сколько заботы и внимания проявляет он к своей супруге, терзаемой послеродовой лихорадкой.
Более того – когда Вильям Андермат видит слезы, катящиеся по застывшему лицу измученной жгучей обидой и ревностью женщины, он тоже начинает плакать вместе с ней. Этот Король пентаклей, которого, кажется, ничто на свете не могло взволновать, кроме звона монет, он - плачет! Плачет впервые в своей жизни - от жалости, от страха и беспомощности перед женскими страданиями, от невозможности оградить свою близкую женщину от боли, в которой он не виноват.
Едва придя в себя после болезни, Христиана обнаруживает коренные перемены в своем мировосприятии, она чувствует в себе «великую перемену, как будто болезнь принесла душевный перелом. Она меньше страдала и больше думала. То, что было для нее так ужасно и совершилось так недавно, теперь словно уже отошло в далекое прошлое, и она все видела в ясном свете мысли, каким никогда еще не освещалась для нее жизнь. Свет, внезапно все озаривший, тот свет, что загорается в сознании в часы тяжкого горя, показал ей жизнь, людей, их дела, весь мир со всем в нем сущим совершенно иными, чем она видела их прежде».
Женщина просит принести к ней малютку-дочь и, прижимая девочку к груди, шепчет ей: «Прощай!». В этих словах заключается «прощание с тем, кого она любила, мужественное и скорбное прощание гордой души, прощание женщины, которая будет страдать еще долго, быть может, всю жизнь, но найдет в себе силы скрыть от всех свои слезы».
Христиана перестает быть чувствительной Королевой кубков, живущей в иллюзорном мире своих фантазий, и в ней все отчетливее начинают проявляться черты Королевы мечей. Глядя на малышку-дочь, она печально размышляет о горькой судьбе, поджидающей всех женщин, которые будут страстно любить, а потом окажутся жестоко обмануты в своих ожиданиях.
Следующие дни она провела в тихой грусти, много думая, закаляясь душой в одинокой скорби, чтобы мужественно вернуться к жизни через несколько недель. И теперь главным ее занятием было смотреть на свою дочку: она все пыталась уловить первый луч сознания в ее глазках, но пока видела только два голубоватых кружочка, неизменно обращенные к светлому квадрату окна.
И сколько раз с глубокой печалью думала она о том, что мысль, еще спящая, проглянет в этих глазках, и они увидят мир таким, каким его видела она сама: сквозь радужную дымку иллюзий и мечтаний, которые опьяняют счастьем и доверчивой радостью молодую женскую душу. Глаза дочери будут любить все то, что любила мать, – чудесные ясные дни, цветы, леса и людей тоже, на свое горе. Они полюбят одного человека среди всех людей. Они будут любить! Будут носить в себе знакомый дорогой образ; вдали от него будут видеть его вновь и вновь, будут загораться, увидев его близ себя… А потом… потом они научатся плакать! Слезы, жгучие слезы потекут по этим щечкам. И эти еще тусклые глазки, которые будут тогда синими, станут неузнаваемыми от страданий обманутой любви, заволокутся слезами тоски и отчаяния.
Она с безумной, страстной нежностью целовала свою дочь и шептала:
– Не люби никого, кроме меня, моя маленькая...
Меняется отношение Христианы и к мужу. Ее взгляд на любовь, на семейные отношения становится трезвым и критическим, она видит все без прикрас, объективно оценивая достоинства и недостатки своего супружества:
...с этим человеком ее навсегда соединил закон, сделал навсегда его собственностью. И он должен навсегда быть, согласно правилам людей, требованиям морали, религии и общества, частью ее существа, ее половиной. Нет, больше того – ее господином, господином ее дней и ночей, ее души и тела! И ей даже хотелось улыбнуться, так все это сейчас казалось ей странным, потому что между ними не было и никогда не могло возникнуть ни одной из тех связующих нитей, которые рвутся так быстро, но кажутся людям вечными и несказанно сладостными, почти божественными узами.
И не было у нее никаких укоров совести из-за того, что она обманывала его, изменяла ему! Она удивилась: почему же это? Почему?… Наверно, потому, что слишком уж чужды и далеки они были друг другу, слишком разной породы. Все в ней было непонятно ему, и ей все было непонятно в нем. А между тем он был хорошим, преданным, заботливым мужем. Но, должно быть, только люди одного пошиба, одного и того же духовного склада могут чувствовать друг к другу нерасторжимую привязанность, соединяющую их священными узами добровольного долга.
С неотвратимой ясностью, перед внутренним взором Христианой встает жуткая картина глобального человеческого одиночества. У тебя может быть семья, близкие люди - но все равно ты оказываешься совершенно один в этом жестоком мире, никем не понятый, никому не нужный. И даже самая горячая любовь, вспыхнувшая на миг яркой искрой, не в силах разогнать этот леденящий холод вечного одиночества.
Она поняла, что люди идут в жизни рядом, бок о бок, но ничто не связывает истинной близостью два человеческих существа. Измена того, кому она так верила, открыла ей, что другие люди – все люди, будут для нее лишь равнодушными спутниками на переходах жизненного пути, коротких или долгих, печальных или радостных, в зависимости от грядущих дней, которые предугадать нельзя.
Она поняла, что даже в объятиях этого человека, когда ей казалось, что она сливается с ним, вся проникает в него, что они душой и телом становятся единым существом, они были близки лишь настолько, чтобы коснуться той непроницаемой пелены, которой таинственная природа окутала человека, обрекая его на одиночество. Она хорошо видела теперь, что никто не может преодолеть невидимую преграду, разъединяющую людей, и они далеки друг от друга, как звезды, рассеянные в небе.
Она угадала, как напрасно извечное, непрестанное стремление людей разорвать оболочку, в которой бьется душа, навеки одинокая узница, как напрасны усилия рук, уст, глаз, нагого тела, трепещущего страстью, усилия любви, исходящей в лобзаниях лишь для того, чтобы дать жизнь новому существу, которое тоже будет одиноким, покинутым...
И вот с этой новой Христианой, воплотившейся в образе Королевы мечей, предстоит теперь встретиться Полю. Ему стыдно, неловко, тревожно, он страшится этой встречи, он с глубоким смущением думает про ребенка, биологическим отцом которого он является, и его мучает совесть: «он чувствовал, что увяз в какой-то грязи, нравственно замарал себя, совершил один из тех поступков, которые навсегда, до самой смерти, остаются пятном на совести мужчины. Но больше всего он боялся встретить взгляд женщины, которую любил так сильно и так недолго».
Поль приходит с визитом к своей бывшей любовнице, мучимый сомнениями о том, как будет правильнее вести себя с ней: откровенно объясниться, или смиренно промолчать в ответ на возможные упреки, упасть в ноги и молить о прощении, или вести себя сдержанно? Его поражают перемены в ее внешнем облике и в поведении: Христина «очень бледна, худа, но красивее, чем до родов. Особенно изменились глаза; такого глубокого выражения он никогда раньше не видел в них, и они теперь как будто потемнели. Их голубизна сменилась густой синевой. А руки были восковые, как у покойницы».
Поль понапрасну волновался, ведь эта новая Христиана ни в чем не упрекает его, она общается с ним с высоты позиции мечевой Королевы, не теряющей своего гордого достоинства ни при каких обстоятельствах. Поль надеялся, что он сможет увидеть свою дочь, но и в этом ему будет отказано. Мужчина видит, что края полога колыбельки, в которой спит младенец, сверху донизу заколоты золотыми булавками, которые Христиана обычно носила на своем корсаже.
Поль вспоминает, что «не раз когда-то забавлялся, вытаскивая и снова вкалывая в сборки платья у плеч своей возлюбленной эти изящные булавочки с головками в виде полумесяца. Он понял ее мысль, и сердце его больно сжалось при виде этой преграды из золотых точек, которая навсегда отлучала его от ребенка».
Из этой белой темницы послышался тоненький голосок, тихая жалоба. Христиана качнула легкий челнок колыбели и сказала немного резко:
– Прошу вас извинить меня, но я больше не могу уделить вам времени: моя дочь проснулась.
Он поднялся, снова поцеловал ей руку и направился к выходу. Когда он был уже у дверей, она сказала:
– Желаю вам счастья.
На этих словах заканчивается роман «Монт-Ориоль», а вместе с ним завершается и наше архетипическое исследование главных героев. Сможет ли Христиана когда-нибудь простить Поля? Увидит ли он свою дочь? Каким мужем станет Поль для Шарлотты? Писатель предлагает читателям самим ответить на эти вопросы.
Понравился ли вам такой формат изучения арканов Таро? Напишите об этом в своих комментариях к статье!
