(Осторожно: злые спойлеры вперемешку с крамольными мыслями!)
«Лунная радуга» Сергея Павлова — одно из самых заметных явлений в советской фантастике. У дилогии, которая включает в себя романы «По чёрному следу» и «Мягкие зеркала», много поклонников, и эта статья рискует вызвать у них немалое раздражение. Но справедливости ради нужно озвучить и другую точку зрения.
Я постараюсь быть объективным. К примеру, не стану задерживаться на литературном языке Павлова, который вызывает у меня неприятие. Словотворчество, на мой взгляд, должно быть подчинено смыслотворчеству, здесь же обилие изобретаемых автором терминов исполняет сугубо декоративную функцию, нарочито подчёркивая «футуристичность» произведения, либо имитирует профессиональный сленг будущего.
Стоит ли игра свеч, если они не работают на раскрытие образов, идей? С одной стороны, это достойная попытка придать тексту достоверность. Павлов справедливо считал, что фантаст должен понимать создаваемый им мир, «влезать в шкуру» описываемых им профессионалов. Потому, работая над своей дилогией, часто встречался с космонавтами, чтобы как можно убедительнее изобразить своих героев.
Более того, «стихийное словотворчество» порой бывает оправданным. К примеру, когда в «Мягких зеркалах» Тобольский второпях называет неизвестные структуры «эйвами» — это нормальная аналитическая необходимость отделить некий феномен от других. Когда спустя годы «гурм-феномен» переименовывают в «темпор-объект» — это свидетельство его хотя бы частичного постижения.
Но с другой стороны, Павлову, на мой взгляд, не хватило чувство меры. Ну не нравится мне читать что-то вроде: «Масс-бросок в апогее оверджупа вывел РД-рыдван в точку Лагранжа и, поскольку дисфункция ток-хиаринга сохранялась, Альберт связался с базой посредством азбуки Морзе, используя колебания рабочих плоскостей затухаринга фронтальных лихтеров».
Но это вопрос субъективный, кому-то словесная эквилибристика, напротив, представляется достоинством. Так что, как бы ни раздражали меня «геккоринги» (не знаю, почему, но это словечко я просто возненавидел, а оно в дилогии едва ли не самое частотное), на подобных вещах я останавливаться не собираюсь. Настоящие проблемы «Лунной радуги» я вижу в другом.
Облик будущего
Его, по сути, нет. За два романа я так и не увидел, чем живут люди в грядущем. Ни экономика, ни политика, ни культура не отражены. Видит ли Павлов человечество объединённым? Как будто да, если исходить из наличия Восточного и Западного филиалов единой структуры безопасности.
Но на каких принципах основано объединение? Грубо говоря, коммунизм там или капитализм? С одной стороны, о деньгах никто не говорит, их словно нет. С другой — упоминаются какие-то гангстеры, которых просто не может быть при отсутствии товарно-денежных отношений и материального стимулирования.
Причём гангстеры космические, которых вообще быть не может, потому что космическая отрасль по определению слишком сложна и контролируема. Даже в современном мире пиратство возможно только в условиях резкой конфронтации государств и процветающих на её фоне тотальных махинаций крупного бизнеса.
Грубо говоря, космолёт не снарядишь, подвозя припасы катером в укромной бухте, а добычу, «взятую» на космических трассах, не сбудешь за кружкой пива в таверне ли по липовым документам через подставную фирму, если по всей Солнечной системе гангстеризму противостоит единая служба безопасности.
Впрочем, оставим гангстеров, они и мелькнули-то на страницах первой книги случайно, просто чтобы оправдать «экшен-сцену» с проходом полигона: мол, агентам в будущем необходимо готовиться ко всем мыслимым и немыслимым опасностям. Нас это самое будущее интересует.
Может быть, у Павлова это сосуществование двух политических и экономических систем, альянс каких-то блоков, возглавляемых, условно говоря, СССР и США? Тогда должна быть видна разница в мотивах освоения космоса. Кто-то изучает, кто-то зарабатывает деньги.
К сожалению, в «Лунной радуге» всё это никак не проясняется. В центре повествования — люди, с виду, вполне коммунистической формации, какими они виделись в советской фантастике: увлечённые и самоотверженные профессионалы, лишённые хищнических мотивов, жизнерадостные, гуманные.
Они лишены политических тревог; не обременены кредитами, не озабочены заработком и не находятся в рабстве у потребления. Но автор ничего не дал им взамен. Конечно, это не лучший ход при анализе произведения — тыкать носом в какое-то другое, словно автор был обязан как-то предугадать мои предпочтения и строго им следовать. Но порой трудно удержаться.
Сравните с трилогией другого Сергея, Снегова, «Люди как боги». Вот кто был увлечён описанием будущего. Ничуть не теряя динамики повествования, Снегов постоянно вводит детали, которые рисуют именно психологию и отношения людей, живущих в другом времени, другой материально-технической культуре (порой слишком прямолинейно используя контраст с ХХ веком, но в каждом случае — осмысленно).
И потреблению находится место — к примеру, любовь Эли к «индивидуальной» музыке, которую его оппонент Андре презрительно называет «синтетической» (тут провидчески предсказаны системы ИИ). Этот короткий фрагмент и добавляет штришок к облику грядущего, и героя характеризует (Эли, по меркам своего общества, тот ещё упрямый индивидуалист), и в сюжет вписан, так что не смотрится чужеродно.
У Павлова же, если вспомнить «копсфортскую» часть романа «По чёрному следу», и дом описан, и марки «элекаров», и публичное мероприятие упомянуто — но это только набор названий. За ними не стоит жизнь, нет человеческих эмоций, мыслей, мнений.
Все силы Павлов тратит на описание работы героев. Они настолько увлечённые профессионалы, что больше смахивают на автоматы. За пределами работы у них практически нет ни какой-то жизни, ни даже просто человеческих и семейных отношений. Это очень хорошо заметно в трёх попытках ввести в действие женщин.
Отношения
Удачна только одна: непростой разговор Дэвида Нортона с вдовой Бакулина на Меркурии. Тут есть психологическая убедительность, в горе женщины и её озлобление против полной опасностей профессии «космодесантников» нетрудно поверить. Тут чистая эмоция, нервы, и логики искать не надо. Хотя, если подумать, сама Людмила живёт вне Земли и занимается, судя по всему, интересной работой, именно потому, что кто-то рисковал собой.
Но тут, скорее, настораживает неспособность Нортона дать ответ. Конечно, вряд ли найдётся что-то тяжелее, чем разговор с озлобленной вдовой. Не всякому человеку «подвернётся» даже простой ответ из Высоцкого: «Извините, что цел». Однако молчание Нортона уже связано с идейной слабостью романа — и слабостью очень глубокой, фундаментальной.
Вдумайтесь: если для каждого человека не очевидно, ради чего приносятся жертвы в процессе космической экспансии, это означает, что всё человечество равнодушно идёт по трупам. Пользуется плодами прогресса, достигает успехов — а о цене вспоминают только те, кого беда коснулась лично.
– Что вам за дело до нашей профессии?
– Я говорю о людях. – Глаза ее сухо блеснули. – Только о людях.
– Чуть раньше вы говорили о ненормальности нашей работы.
– Это был подход к разговору о людях.
И дальше, приписав Нортону и всем десантникам некий род ребячества, она говорит, по сути, о профессиональной деформации личности у десантников:
Привычка заглядывать в свой внутренний мир – свойство нормальных людей – вас угнетает. Вы не любите вспоминать. Причина проста: память о вашей работе забивает все остальное.
Вот она, сердцевина диалога: Людмилу не устраивала личность Бакулина. Не стала бы она приписывать Нортону «ложной вины» за гибель товарищей, если бы не видела её в муже. Это он, Мстислав Бакулин, погибший на Обероне, где выжил «Лунный Дэв» Нортон, не умел жить по-людски, был одержим работой, опасными операциями и лицами товарищей, с которыми делил риск.
А вот сложные отношения Тобольского с женой в «Мягких зеркалах», его воспоминания о дочери уже показаны совершенно неубедительно. И, главное, привнесены в сюжет без всякой необходимости. Они ни на что не повлияли. Выбросить их из книги — поведение героя не изменится ни на йоту. Он точно так же полетит к Мефу Аганну, точно так же окунётся в «гурм-феномен».
И даже в финале, когда после восьмилетнего отсутствия Тобольский общается с взрослеющим ребёнком, это вроде бы эмоциональная сцена, но герой с лёгкостью о ней забывает. Как будто повинность отбыл — и свободен. Хотя в начале (а для самого себя совсем недавно, ведь для него-то восемь лет не прошло) вроде бы мучился, вспоминая дочку.
Невольные сравнения
Назовите это моветоном, но я не могу вновь удержаться от сравнений. Возьмите, к примеру, «Посёлок» Кира Булычёва, где человеческие отношения неразрывно сплетены с сюжетом. Я уже писал об этом романе, показывая, как разделяются пары юных персонажей по линии «веры — неверия в Землю»: их характеристики слиты и с сердечными привязанностями.
Но можно вспомнить и участников земной экспедиции из второй части. Вторжение Павлыша в женский коллектив сказывается на работе. Павлыш флиртует с Салли, это раздражает Клавдию, из-за раздражения она забывает о сакральных для неё инструкциях безопасности, её кусает снежная блоха, вызывая временное помешательство, из-за которого она не помогает Казику, преследуемому шакалами, а это ведёт Казика к «кризису веры» — что, на мой взгляд, является важнейшим мотивом романа…
Человеческие отношения у Булычёва — неотъемлемая часть художественной ткани повествования. Он, вообще, был большим любителем женских персонажей. Но мы можем обратиться и к братьям Стругацким. Те весьма неохотно вводили в свои повести и женщин, и, говоря шире, семейную жизнь. Но уж если вводили, это была не «обязаловка», не случайный штрих к портрету героя, чтобы показать, что он «тоже человек».
Речь даже не об отношениях Рэдрика Шухарта с Гутой, которые выстраивают сюжет «Пикника на обочине» (сначала Шухарт нуждается в деньгах, чтобы жениться, потом он нуждается в чуде, чтобы спасти дочку, а значит, снова и снова идёт в Зону). Вспомните первую главу «Стажёров», встречу Дауге с бывшей женой. Это единственное полноценное появление Марии (сестры Юрковского) в ранних повестях авторов. Всего один диалог — но за ним и картина личной жизни, и нравственный портрет ближайшего будущего, каким его видели Стругацкие в 1960-х.
Дурацкое время, – сказала она устало. – Люди совершенно разучились жить. Работа, работа, работа… Весь смысл жизни в работе. Все время чего-то ищут. Все время что-то строят. Зачем? Я понимаю, это нужно было раньше, когда всего не хватало. Когда была эта экономическая борьба. Когда еще нужно было доказывать, что мы можем не хуже, а лучше, чем они. Доказали. А борьба осталась. Какая-то глухая, неявная. Я не понимаю ее…
Обратите внимание, как совпадают некоторые претензии стареющей мещанки Маши и работящей Людмилы Бакулиной: и та, и другая обвиняют космонавта в излишней увлечённости профессией. Впрочем, содержание сцены у Стругацких, конечно, шире. И Дауге есть что сказать (вслух он спорил, а про себя соображал: да ведь она о помощи просит)! Но сейчас мы о «Лунной радуге» говорим, и пора двигаться дальше.
Самый большой провал — как в плане психологической достоверности, так и в плане построения сюжета — это жена Нортона. Она настолько бледный персонаж, что мы гораздо больше узнаём о взаимоотношениях Нортона с его ягуаром, чем с супругой. Кое-что узнаём о её отношениях с младшим братом Фрэнком, когда он приезжает в качестве «засланного казачка». Но Павлов так и не воспользовался ей, чтобы показать, как можно сосуществовать с «экзотом», а это ведь главный вопрос.
И вдвойне удивительно, что никто из функционеров МУКБОПА не подумал, что если Нортон неконтактен, значит, надо действовать через его жену. Собрать сведения, понаблюдать, вытянуть на откровенность… Нет, она использована только как повод для приезда Фрэнка. И даже сам он как будто не переживает, что его старшая сестра, которая заменила ему мать, живёт бок о бок с нечеловеком!
Фафлики он любит… Называет её «мом», а она его «бэби»… Что там ещё из полезной информации? В общем-то, всё. А принять участие в проблемах сестры — хоть в качестве агента, которому надо решить сложную задачу, хоть в качестве родного брата, который всегда поможет и поддержит?
Нет, это даже в голову никому не приходит. Хотя уже сам факт, что супруги Нортоны продолжают жить вместе, свидетельствует: сосуществование человека и экзота возможно. Фрэнк прямолинейно и грубо пытается разговорить Нортона и с треском проваливает задание. Если бы не находка дневника, «следствие» зашло бы в тупик.
Иными словами, всё решил случай, и тут я подхожу к одной из главных своих претензий к «Лунной радуге». По виду это фантастический детектив — но совершенно неудачный, потому что интрига расследования в нём так и не получает никакого завершения.
P.S. Для удобства восприятия разбиваю эту статью на две части. Продолжение - здесь:
#Сергей_Павлов #лунная_радуга #фантастика #советская_фантастика