― Ну-ну, – мама слабо улыбнулась. ― А ты-то как? Не замучилась еще со мной, старухой?
Надежда и отчаяние
Московская клиника встретила Марину стерильной белизной и запахом антисептика – запахом, от которого к горлу подкатывала тошнота. Коридоры, заполненные людьми с потухшими глазами и натянутыми улыбками, казались бесконечным лабиринтом, ведущим в никуда.
Вера Николаевна лежала в отдельной палате – маленькая, хрупкая фигурка, затерявшаяся среди белоснежных простыней и мерно пикающих приборов. Марина замерла на пороге, чувствуя, как сердце сжимается от боли и нежности.
― Мам, – тихо позвала она, ― как ты?
Вера Николаевна повернула голову, и Марина с трудом сдержала вздох. Болезнь иссушила ее тело, но глаза по-прежнему сверкали, как у молодой девушки. Она напоминала старинную фарфоровую статуэтку – хрупкую, но невероятно ценную.
― А, Мариночка, – голос Веры Николаевны звучал слабо, но в нем слышалась привычная ирония. "Присаживайся, расскажи, как там наша первопрестольная поживает.
Марина опустилась на стул у кровати, взяла мать за руку – такую легкую, словно птичье перышко.
― Да все как обычно, мам. Суета, пробки, вечная спешка...
― Ну-ну, – Вера Николаевна слабо улыбнулась. ― А ты-то как? Не замучилась еще со мной, старухой?
― Мама! – Марина почувствовала, как подступают слезы. ― Ты что такое говоришь?
― А что? – в глазах Веры Николаевны мелькнули озорные искорки. ― Я, между прочим, еще в своем уме. И прекрасно понимаю, какая я обуза.
― Прекрати, – Марина сжала мамину руку. ― Ты не обуза. Ты – самый дорогой для меня человек. И мы справимся, слышишь? Вместе справимся.
Вера Николаевна вздохнула, прикрыв глаза:
― Знаешь, о чем я думаю, Мариночка? О том, как быстро все меняется. Кажется, только вчера я учила тебя читать, а сегодня... Сегодня ты возишься со мной, как с маленьким ребенком.
В памяти Марины всплыло воспоминание двухлетней давности – первые признаки болезни, которые они все проглядели...
...Летний день, залитая солнцем кухня в петербургской квартире. Вера Николаевна суетится у плиты, что-то напевая себе под нос. Марина, приехавшая на выходные, сидит за столом, листая старый фотоальбом.
― Мам, ты не находишь, что в последнее время сильно похудела? – спрашивает она, глядя на недавнюю фотографию.
Вера Николаевна отмахивается:
― А, ерунда. Просто жара, аппетита нет совсем.
― Может, к врачу сходить? – в голосе Марины слышится беспокойство.
― Вот еще! – фыркает мама. ― Нашла проблему. В моем возрасте уже не до излишеств. Лучше расскажи, как там Лизонька? Готовится к поступлению?...
Марина моргнула, возвращаясь в реальность. Как они могли быть такими беспечными? Как не заметили первых тревожных звоночков?
― Мариночка, – голос мамы вывел ее из задумчивости, ― ты не казни себя, слышишь? Это не твоя вина.
― Откуда ты... – Марина запнулась, пораженная материнской проницательностью.
― Я же твоя мать, – Вера Николаевна слабо улыбнулась. ― Я знаю все твои мысли. И говорю тебе – хватит. Нельзя изменить прошлое, милая. Можно только принять настоящее и постараться сделать будущее лучше.
Марина кивнула, чувствуя, как по щекам катятся слезы. ― Мам, я так боюсь тебя потерять, – прошептала она.
― А кто сказал, что потеряешь? – мама приподняла бровь. ― Я, между прочим, еще повоевать собираюсь. Вот увидишь – еще на твоей золотой свадьбе спляшу!
Марина рассмеялась сквозь слезы, чувствуя, как внутри разливается тепло. Ее мать – неисправимая оптимистка, даже перед лицом...
В дверь тихонько постучали. На пороге появился доктор Игорь Петрович – высокий, седовласый мужчина с усталыми, но добрыми глазами.
― Добрый день, Вера Николаевна, – он улыбнулся. ― Как мы себя чувствуем сегодня?
"Лучше всех," – бодро отозвалась Вера Николаевна. "Когда меня выпишут на все четыре стороны?"
Доктор хмыкнул, подходя к кровати:
― Ну-ну, давайте не будем торопить события. Марина Андреевна, можно вас на минутку?
Они вышли в коридор. Марина чувствовала, как сердце колотится где-то в горле.
― Что скажете, Игорь Петрович? – спросила она, стараясь, чтобы голос звучал ровно.
Доктор вздохнул, потирая переносицу:
― Марина Андреевна, я не буду вас обманывать. Состояние вашей матери... оно оставляет желать лучшего.
Марина почувствовала, как земля уходит из-под ног.
― Но... но ведь лечение...
― Лечение дает свои результаты, – мягко перебил ее доктор. ― Но, к сожалению, болезнь прогрессирует быстрее, чем мы ожидали. Я бы рекомендовал... подготовиться к худшему.
Марина прислонилась к стене, чувствуя, как ее стало подташнивать:
― Сколько? – хрипло спросила она.
Игорь Петрович покачал головой.
― Точно сказать невозможно. Может быть, несколько месяцев. Может быть, меньше.
― И что... что нам теперь делать?
Доктор положил руку ей на плечо.
― Любить ее, Марина Андреевна. Быть рядом. И... может быть, подумать о том, чтобы забрать ее домой. В привычную обстановку.
Марина кивнула, чувствуя, как внутри что-то обрывается. Домой. Но где теперь дом для Веры Николаевны? В Петербурге, в старой квартире, полной воспоминаний? Или здесь, в Москве, рядом с дочерью и внучкой?
Она вернулась в палату, стараясь придать лицу спокойное выражение. Вера Николаевна посмотрела на нее цепким, понимающим взглядом.
― Ну что, дочка, плохи мои дела? – спросила она без обиняков.
Марина открыла рот, собираясь солгать, но осеклась под пристальным взглядом матери.
― Мам, – тихо произнесла она, ― давай заберем тебя домой?
Вера Николаевна помолчала, глядя в окно на хмурое московское небо.
― Знаешь, Мариночка, – наконец сказала она, ― я, пожалуй, хотела бы вернуться в Питер. Там... там мои корни. Мои воспоминания.
Марина почувствовала, что вот вот не выдержит и разрыдается:
― Но как же мы? Я не смогу быть рядом каждый день...
― А ты и не должна, моя хорошая, – Вера Николаевна слабо улыбнулась. "У тебя своя жизнь, своя семья. А я... я хочу провести последние дни там, где прошла вся моя жизнь.
Марина кивнула, чувствуя, как внутри все сжимается от боли и нежности:
― Хорошо, мам. Как скажешь.
Вера Николаевна протянула руку, погладила дочь по щеке.
― Не грусти, Мариночка. Я прожила хорошую жизнь. И самое главное мое достижение – это ты. Моя умница, моя гордость.
Марина уткнулась лицом в мамину ладонь, давая волю слезам. За окном накрапывал мелкий дождь, размывая очертания города. Впереди их ждали тяжелые дни, полные боли и прощания. Но сейчас, в этот момент, было только две женщины – мать и дочь, связанные невидимой, но нерушимой нитью любви.
А где-то далеко, в старой петербургской квартире, часы отсчитывали последние минуты уходящей эпохи
Прощание
Петербург встретил их промозглым ветром и моросящим дождем – словно сам город оплакивал неизбежное. Старая квартира на Васильевском острове, казалось, съежилась, постарела за те недели, что Вера Николаевна провела в московской клинике.
Марина осторожно вела мать по знакомому до боли коридору, поддерживая под локоть. Вера Николаевна шла медленно, с трудом, но упрямо отказывалась от инвалидного кресла.
― Я еще не развалина, – ворчала она. ― В свой дом я войду на своих двоих.
Квартира встретила их запахом книг и корицы – запахом детства Марины, запахом дома. На секунду ей показалось, что время повернуло вспять – сейчас из кухни выглянет молодая, полная сил мама, весело крикнет: "А вот и мы! Кто хочет горячих плюшек?"
Но реальность безжалостно вторглась в эту иллюзию. Вера Николаевна тяжело опустилась в старое кресло, прикрыв глаза.
― Ну вот, – тихо сказала она. ― Я дома.
Марина суетилась вокруг, раскладывая вещи, готовя чай. Ее взгляд то и дело возвращался к матери – такой маленькой и хрупкой в огромном кресле.
― Мам, – наконец решилась она, ― может, все-таки вернемся в Москву? Там врачи, оборудование...
Вера Николаевна открыла глаза, в которых плескалась усталость пополам с иронией.
― Марина, – мягко произнесла она, ― мы обе знаем, что никакие врачи уже не помогут. Дай мне провести последние дни здесь, в своих стенах.
― Мама, не говори так...
― А как мне говорить? – Вера Николаевна вдруг рассмеялась – хрипло, но искренне. ― Врать самой себе? Нет уж, дочка. Я всю жизнь учила тебя смотреть правде в глаза. Не собираюсь изменять этому принципу на пороге вечности.
Марина опустилась на колени рядом с креслом, уткнувшись лицом в мамины колени.
― Я не готова тебя отпустить, – прошептала она.
Вера Николаевна погладила ее по голове – такой знакомый, родной жест.
― А кто сказал, что ты меня отпустишь? – тихо спросила она. ― Я всегда буду с тобой, милая. В каждой книге, которую ты прочтешь. В каждом закате, которым залюбуешься. В каждом добром деле, которое совершишь.
Марина подняла заплаканное лицо, встречаясь взглядом с матерью. И вдруг поняла – мама не боится. Она приняла неизбежное с тем же достоинством и мудростью, с какими прожила всю свою жизнь.
― Знаешь, – Вера Николаевна задумчиво посмотрела в окно, за которым сгущались сумерки, ― я вспоминаю свой последний урок в школе. Помнишь, я тебе рассказывала?
Марина покачала головой, вытирая слезы.
― Это было... дай бог памяти, в 97-м году, – Вера Николаевна улыбнулась каким-то своим воспоминаниям. ― Я читала ребятам 'Легкое дыхание' Бунина. И знаешь, что меня всегда поражало в этом рассказе? Не сама история Оли Мещерской, нет. А вот эти финальные строки...
Она прикрыла глаза, и голос ее зазвучал глубже, словно она вновь стояла перед классом:
"Теперь это легкое дыхание снова рассеялось в мире, в этом облачном небе, в этом холодном весеннем ветре."
Марина слушала, затаив дыхание. Вера Николаевна открыла глаза, посмотрела на дочь с нежностью.
― Понимаешь, о чем я, милая? Ничто не исчезает бесследно. Все, что мы любили, чему радовались, о чем мечтали – оно остается в мире. Растворяется в нем, становится его частью.
Марина кивнула, чувствуя, как внутри разливается удивительное спокойствие.
― Мам, – тихо произнесла она, ― а ты... ты не жалеешь ни о чем? В жизни?
Вера Николаевна задумалась на мгновение, потом покачала головой.
― Знаешь, пожалуй, нет. Были ошибки, конечно. Были трудности. Но... я любила. Меня любили. Я учила детей, и кое-кто из них даже чему-то научился, – она лукаво подмигнула дочери. ― А главное – у меня есть ты. Моя девочка, моя гордость.
Марина почувствовала, как по щекам снова катятся слезы – но теперь это были слезы не горя, а какого-то светлого, пронзительного чувства.
― Я люблю тебя, мама, – прошептала она.
― И я тебя люблю, доченька, – Вера Николаевна притянула ее к себе, обнимая. ― А теперь давай-ка чайку попьем. И ты мне расскажешь, как там мой правнук поживает.
Они просидели до поздней ночи, вспоминая, смеясь, иногда плача. Говорили обо всем на свете – о прошлом и будущем, о книгах и фильмах, о больших мечтах и маленьких радостях.
А за окном шумел дождь, и ветер с Невы нес запах соли и свободы.
...Три недели спустя Вера Николаевна тихо ушла во сне. Марина сидела рядом, держа ее за руку – теплую, живую. А потом рука стала остывать, и Марина поняла – все.
Похороны прошли как в тумане. Марина помнила участливые лица коллег матери, слезы бывших учеников, охапки цветов. Помнила, как Андрей крепко держал ее за руку, не отходя ни на шаг. Как Лиза, бледная, но собранная, читала у гроба стихи Ахматовой – любимой поэтессы бабушки.
А потом наступила пустота.
Марина металась по квартире, не находя себе места. Каждая вещь, каждая книга кричала об отсутствии той, что была здесь душой и центром. Воздух, казалось, все еще хранил запах маминых духов – легкий аромат сирени.
Эпилог: "Новая глава"
Год спустя Марина снова стояла в квартире на Васильевском острове. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь тюлевые занавески, играли на корешках книг, рассыпанных по столу. Пахло пылью, старой бумагой и... воспоминаниями.
Она медленно обвела взглядом комнату. Сколько раз за этот год она собиралась приехать сюда, разобрать вещи, решить судьбу квартиры. И каждый раз находила причину отложить поездку. Работа, семья, вечная московская суета... А на самом деле – страх. Страх окончательно отпустить прошлое, признать, что мамы больше нет.
Марина подошла к книжному шкафу, провела рукой по корешкам. Тургенев, Чехов, Бунин... Любимые мамины книги. Сколько вечеров они провели здесь, обсуждая прочитанное, споря о героях, смеясь и плача над судьбами персонажей.
"Ну что, мам," – тихо произнесла Марина, обращаясь к пустой комнате. "Вот я и здесь. Прости, что так долго собиралась."
Она начала методично разбирать вещи, сортируя их на стопки – что отдать, что выбросить, что оставить себе на память. Каждый предмет хранил частичку прошлого, каждая фотография вызывала поток воспоминаний.
Вот старая чашка с отколотой ручкой – из нее мама всегда пила чай по утрам. Вот потрепанный томик Ахматовой – с карандашными пометками на полях. Вот...
Марина замерла, держа в руках небольшую шкатулку. Она не помнила эту вещь, никогда не видела ее раньше. С бьющимся сердцем открыла крышку.
Внутри лежал дневник – старый, в кожаном переплете. На первой странице знакомым почерком было выведено: "Моей Мариночке. Когда придет время."
Дрожащими руками Марина открыла дневник, начала читать:
*"Милая моя девочка. Если ты читаешь это, значит, меня уже нет рядом. Не грусти, родная. Я прожила хорошую жизнь, и главным моим счастьем всегда была ты.
Я начала вести этот дневник, когда узнала о своей болезни. Хотела оставить тебе что-то... что-то важное. Частичку себя, своих мыслей, своей любви.
Знаешь, что я поняла за эти месяцы? Жизнь – удивительная штука. Она не делится на черное и белое, на правильное и неправильное. Она – как книга, где каждая глава важна и прекрасна по-своему.
Доченька, не бойся жить. Не бойся любить. Не бойся ошибаться. Жизнь – это удивительное приключение, и я так рада, что подарила его тебе. Береги свою семью, цени каждый момент. И знай – где бы ты ни была, что бы ни делала, я всегда буду рядом. Мое “легкое дыхание” растворилось в этом мире – ищи меня в шелесте листьев, в лучах солнца, в смехе твоих детей. Я люблю тебя, моя девочка. Всегда любила и всегда буду любить.
Я горжусь тобой, моя девочка. Горжусь тем, какой сильной женщиной ты стала. Какой любящей матерью, какой преданной женой. Береги свою семью – в ней твоя сила и твое счастье.
Живи, Мариночка. Живи полной жизнью. За нас обеих."*
Марина закрыла дневник, прижимая его к груди. Слезы катились по щекам, но на душе было удивительно легко и светло.
Она подошла к окну. За стеклом шумел, суетился, жил своей жизнью Васильевский остров. Троллейбусы, увитые проводами, как диковинные насекомые, ползли по Среднему проспекту. На углу продавали мороженое – такое же, как в ее детстве.
Марина улыбнулась сквозь слезы. Она вдруг поняла – это не конец. Это начало новой главы. Главы, в которой она будет жить так, чтобы мама могла ей гордиться.
"Спасибо, мам," – тихо сказала она. "За все спасибо. Я люблю тебя."
А в воздухе, казалось, звучал тихий, родной голос: "Я знаю, доченька. Я знаю."
А за окном шумел прекрасный, живой, бесконечно любимый город. Город, готовый принять ее в свои объятия – как делал это всегда.
Конец
Вот такой вот получился рассказ. Друзья, пишите, что думаете. Буду рада услышать ваше мнение.
Ваш лайк - наше вдохновение. Подпишитесь сейчас и влияйте на будущие истории. Подписаться!