В эти длинные дни она много читала, по-новому открывала для себя давние времена, как бы сдувала с них пыль, и далекие годы представали перед ней в полноте красок и жизни. Персонажи исторических трудов вдруг оживали, и Лиза начинала видеть обыкновенных людей с их причудами, бедами и невеликими радостями. Приобретали значение не только их общезначимые поступки — пробуждался интерес к тому, что они ели, как одевались. Хотелось узнать как можно больше об их привязанностях, тайных обидах и скрытых симпатиях. Приходилось перечитывать одно и то же по нескольку раз, улавливать не вместившийся в строки специальных работ смысл, накал чувств. Лиза часами могла сидеть над хрониками, дневниками, письмами, пока прошедшие века не вставали перед глазами и не начинали проплывать перед ней на экране воображения, как захватывающий фильм.
Иногда вечерами засиживалась с бабушкой за самоваром, который вдвоем стащили с чердака, оттерли песком до блеска и вернули к жизни. В доме тогда пахло дымком и мятой, тянуло на задушевные разговоры и долгое, долгое тихое сидение друг против друга при неярком свете. Три дня назад Лиза обнаружила на сеновале старую керосиновую лампу и теперь грозилась привести в порядок и ее, чтобы бегство от внешнего недоброго мира можно было признать окончательным.
И Нина Григорьевна, и ее внучка умели по-настоящему ценить подаренные им теплые тихие летние дни.
Однажды июльским вечером, когда закат разворачивал на западе все оттенки красного, оранжевого, бордового, Лиза сидела на крыльце, вытянув уставшие ноги: весь день окучивали картошку. Чуть ныла поясница и болели мышцы, но в целом ощущался подъем и радость от прошедшего дня. Она сидела на ступеньке, привалившись к перильцам, и смотрела, как дым из трубы поднимается ровно вверх к розовому небу. Топилась небольшая, но самая настоящая русская банька.
— Бабушка! — крикнула Нине Григорьевне, собиравшей под яблоней мяту к вечернему чаю. — Я к лесу схожу. Надо цветы обновить. — Решение созрело моментально и окончательно. И не столько требовалось обновить букеты, сколько захотелось пройти через душистое травяное поле — уж больно хорошо было этим вечером.
— Что ты, внученька! Отдохни лучше. Намаялась ведь сегодня. — Бабушка удивленно выпрямилась.
— Не беспокойся, — Лиза уже шла к калитке. — Я ненадолго.
Она шла по лугу к лесу и ловила каждое мгновение. Вдыхала запах изнуренной жарой травы, слушала пение обрадованных вечерней прохладой птиц, смотрела на разноцветное небо — и была счастлива беспричинным счастьем.
Группу ребят заметила, когда была уже совсем рядом. Видимо, слишком ушла в себя. А о какой бы то ни было опасности мысли не было. Что может быть плохого в такой необыкновенный вечер? Остановилась. Но при виде сильно подвыпивших парней из соседней деревни по спине пробежал холод, немного замутило. Их было четверо, и все они выжидательно смотрели на Лизу. Некоторое время никто не шевелился. Не говоря ни слова, Лиза повернулась и сделала два шага к дому. Это словно послужило сигналом.
Один из них, крепкий, небольшого роста, с неприятным отсутствием двух передних зубов, резво подскочил к Лизе и схватил ее за руку. Она вскрикнула и выронила букет. Двое других уже стояли рядом, четвертый медленно приближался, ухмыляясь во весь рот.
«Наверное, их главарь», — безучастно подумала Лиза и как-то отстраненно прикинула, что будет дальше. Скорей всего, изнасилуют, может, еще изобьют. Убьют вряд ли, испугаются. Эта мысль ее немного взбодрила, и она гордо обвела взглядом кучку особей мужеского пола (другого определения, по мнению Лизы, они не заслуживали).
— Что, свои бабы не дают? — с вызовом поинтересовалась и выдернула руку у щербатого.
Такого захода парни никак не ожидали.
— А нам, может, новенького захотелось, — сказал главарь.
— Ага, — подхватил вертлявый лохматый пацан, с виду типичная шестерка. — Сидим тут и думаем. Вот сейчас бы телочку какую отодрать. Смотрим, а вот она и идет прямо к нам в гости… — Шестерка подскочил к Лизе и попытался облапить. Она отскочила и, наконец, испугалась. Дело принимало нехороший оборот.
— Не суетись, — оборвал щербатый своего приятеля. — Твой номер десятый. Первым ее босс попробует.
Лиза попятилась, наткнулась сзади на еще одного подонка и почувствовала на своем теле чужие мерзкие руки.
— Отойди! — закричала она и тут за деревом заметила Шершавого.
«Так вот кто босс, — пронеслась мысль. — Конец».
Щербатый набросился на нее, скрутил руки, она упала головой в траву, зажмурилась — но странное дело, никто ее не тронул. Крики, стоны, удары, снова крики и мат… Лиза обхватила голову руками и только осмелилась открыть глаза, как кто-то мягко тронул ее за плечо.
— Букетик обронили, Лизавета Никитична.
Лиза полежала еще немного, несмело подняла голову и увидела прямо перед собой Шершавого. Он сидел на корточках и внимательно смотрел на нее. Больше никого рядом не было.
— А где эти… — выдавила из себя Лиза.
— Разбросал в разные стороны, — он засмеялся, и Лиза заметила на нем кровь.
Машинально достала платок и деловито вытерла ему лицо:
— Вот так лучше.
— Спасибо, Лиза.
— Тебе спасибо, Толя. — Его имя как-то само собой выплыло в памяти. Она поднялась с земли, оправила платье, закинула назад волосы.
— Я провожу тебя до дома, — сказал он и старомодно взял ее под руку.
Они молча побрели по лугу, и только у калитки Лиза повернулась к нему и тихо повторила:
— Спасибо.
— Не за что. — Он снова улыбался. Затем наклонился и прошептал: — Больше не гуляйте по лесу одна так поздно.
Лиза кивнула и без приключений преодолела пространство от калитки до двери. Когда она обернулась, Шершавого уже не было.
***
Вскоре после неприятного случая в лесу приехала в деревню Катерина и перевернула мирную жизнь вверх дном. Во-первых, привезла новость: триумфально поступила в МГУ на факультет журналистики. Во-вторых, поскольку приехала она ненадолго, то в силу своего темперамента попыталась урвать в эти несколько дней все возможные удовольствия.
С утра отправлялась на пруд купаться и загорать; отобедав, валялась на кровати в блаженной полудреме; а после ужина врубала на полную катушку магнитофон и разучивала новые танцевальные движения. В эти далеко не тихие часы бабушка уходила посидеть на крылечке, куда грохот хоть и долетал, но потише, а несчастной Лизе приходилось сносить пытку до конца: Катька заставляла танцевать и ее, утверждая, что современной девушке это необходимо. На самом же деле, как подозревала Лиза, сестре просто был нужен зритель.
Было девять часов вечера. Уже отужинали. Нина Григорьевна, не дожидаясь Катиного баламутства, махнула рукой старшей внучке — «Я к соседке, к молочнице» — и скрылась за дверью. Лиза перетирала на кухне тарелки, кружки и складывала их в простой деревянный шкаф, которому лет было, наверное, за сто. Катя деловито просматривала кассеты. Наконец, остановила свой выбор на последнем диске Майкла Джексона и позвала сестру:
— Лизка! Дуй сюда, раскочегарим старые кости! — и включила магнитофон.
Лиза поставила последнюю тарелку, повесила полотенце, вздохнула. Заглянула в комнату. Там на небольшом пространстве между столом, стулом и диваном, демонстрируя чудеса увертливости, плясала сестра. Комната была совсем небольшая. Лиза, на всякий случай подобрав ноги, села на диван, надеясь, что сегодня младшая не станет ее терзать.
— Чего расселась? Включайся! Делай, как я! — И за руку вытянула в центр комнаты.
Лиза все же предприняла еще одну попытку саботажа, однако уже через пять минут ритм ее захватил, и она, стараясь подражать Катерине, выделывала и руками и ногами вполне интересные движения. Пятнадцать минут девушки, не замечая ничего вокруг, отдали бесперебойному танцу. Потом магнитофон замолчал, Лиза упала на диван, а Катька присела в реверансе.
Раздались аплодисменты. Катька по инерции поклонилась еще раз и только тут увидела в дверях Шершавого. Он стоял в своей обычной манере, привалившись к косяку, и, ухмыляясь, смотрел на кланявшуюся. От неожиданности, растерянности, испуга та не смогла удержать равновесие и бухнулась прямо на пол. Лиза зашлась в смехе. Ухмылка Шершавого стала шире.
— Проходи, Толя, не стой в дверях, — позвала его Лиза. Катя, сидя на полу, открыла рот.
— Я стучал довольно долго, только вы меня не слышали, — объяснил он свое неожиданное появление.
— Минуточку, товарищи, тайм-аут, — затараторила Катька. — Я что-то не пойму, что происходит. Тебя кто звал? Чего тебе от меня нужно? Стоит приехать на пару дней, так он уже тут как тут…
— У тебя, Катерина, — грустно сказал Толя, — серьезная болезнь. Мания величия называется.
— То есть, — Катька встала с пола и вопросительно посмотрела сначала на Шершавого, потом на Лизу. Лиза с трудом сдерживала смех.
— Это означает, — как ни в чем не бывало продолжал Толя, — что у меня разговор к твоей сестре.
Лиза встала с дивана, похлопала по плечу свою изумленную партнершу.
— Один танец без меня. Я скоро вернусь, — и вышла чуть ли не под ручку с этим самым Толей. Толей!
Катя машинально включила музыку, но вместо танца стала ходить по комнате кругами. Очень хотелось подслушать, о чем это они там говорят. Какое такое дело может быть у Шершавого к ее пуританке-сестре. И что это вдруг она так счастливо смеялась, словно радуясь нежданной встрече? Неужто у них деревенский роман? Ай да Лизка! В Москве один, здесь — другой, одна я не у дел.
Катя прошла на кухню и выглянула в окно. Однако та часть крыльца, где, видимо, стояла парочка, с этой позиции видна не была. Перед окном стоял большой кухонный стол. И для того чтобы иметь возможность лицезреть Лизку и Толика в полном объеме, придется, прикинула Катя, влезть на этот самый стол. Минуту она поколебалась, но мысль «А вдруг они там целуются?» подстегнула к действию.
Катя осторожно встала сначала на табуретку, оперлась руками о стол, он предостерегающе качнулся. Постояла-постояла в полусогнутом положении, затем — была не была! — залезла на стол и приникла к окну. Стол заскрипел, но Катерина об опасности тут же забыла. И было от чего!
На крыльце стоят Шершавый и Лизка. Он нежно гладит ее щеку, а она млеет. Вот бы услышать, о чем они говорят. Катька чертыхнулась и решила наблюдать до конца этот четвертый акт пятой сцены непонятной ей немой пьесы.
— Я должен уехать, — говорил между тем Толя. — Мать совсем плоха. Врачи говорят, что необходима операция, а это значит, что остаток лета я проведу в больнице.
— Мне очень жаль, — сказала Лиза так искренне, что Толя не удержался и провел рукой по ее щеке.
— Какая нежная у тебя кожа, — сказал он. — Мне тоже жаль. — Постояли молча.
— Увидимся, значит, на следующее лето, — сказала Лиза, только чтобы не молчать.
— Видимо, так. — Толя задумчиво посмотрел на девушку. — Ты, Лиза, всегда можешь рассчитывать на меня. Что бы ни случилось. — Он снова замолчал. Наверное, от волнения ему было трудно говорить. — Только дай знать, и я, как Сивка-Бурка…
— Толя, ты прости меня, что я так плохо думала о тебе.
— Сам виноват, — он взял ее руку. — А теперь, Елизавета Никитична, до свидания.
Лиза, не очень понимая, что делает, движимая порывом, приподнялась на цыпочки и поцеловала Толю прямо в губы. Он обнял ее, и на мгновение оба потеряли ощущение времени. Впервые в жизни Лизу по-настоящему целовал мужчина — страстно, нежно и осторожно.
Батюшки! Катька прижала ладонь ко рту. Целуются! Стремясь достигнуть идеального обзора, она неосторожно качнулась вперед, бедняга стол накренился, секунду еще продержался и — рухнул вместе с грузом на пол, распавшись на отдельные доски. Пытаясь удержаться, Катька хватанула воздуху, задела полку с кастрюлями и только чудом не уронила себе на голову сковородку.
В дом, испуганные грохотом, вбежали Лиза с Толей. Катерина в этот момент выбиралась из-под обломков.
— Рухлядь, а не стол, — сказала, отряхиваясь. — Давно надо было его выбросить.
— Ты что, Кать, никак, подсматривала? — Толя смотрел на девушку с веселым удивлением.
— Вот еще! — фыркнула та. — Сдались вы мне. Целуйтесь себе на здоровье без меня!
— Катя! — ахнула Лиза.
— А что? — немедленно вскинулась Катька. — Думаешь, приятно, когда что-то от тебя скрывают? И кто? Родная сестра! Тем более, — продолжала Катерина, вполне профессионально разводя демагогию, — у меня теперь специализация такая. — Она важно замолчала.
— Что еще за специализация? — уже улыбаясь, спросила Лиза. На Катьку невозможно было долго сердиться.
— Будем считать, что это было мое первое журналистское расследование.
— Завершившееся первым журналистским крахом, — подхватила Лиза. — Ладно. Ты пока приберись, — она окинула взглядом разгромленную кухню, — насколько это, конечно, возможно. А я Толю провожу и потом помогу тебе.
— Счастливо, Катерина! — крикнул уже от двери Толя. — Творческих тебе успехов!
Чертыхаясь и поминутно вздыхая, Катерина покорно принялась за ликвидацию последствий не совсем удачного, зато первого в жизни «расследования».
Бабушка вернулась, когда кухня уже была приведена в порядок. Правда, место развалившейся реликвии занял небольшой столик с веранды, но в целом все выглядело неплохо. Исчезновение старого верного стола, стоявшего до последнего, было объяснено его внезапной кончиной от перегрузки — якобы неразумная Катька взгромоздила на него ведро с водой. Нина Григорьевна только плечами пожала, хотя в душе сильно расстроилась из-за утраты. За многие годы она привыкла к своим вещам, иногда разговаривала с ними, жаловалась на одинокую судьбу и очень неохотно расставалась — словно прощалась с какой-то частичкой своей жизни.
— Давайте попьем чайку, — заискивающе предложила Катя, чувствуя бабушкино настроение. — Завтра я уезжаю, так хоть посидим тихо напоследок.
— Тихо — это хорошо, — согласилась Нина Григорьевна.
Катерина быстро заварила чай, выложила в вазочку печенье, конфеты, налила в пиалу свежее, этого года, клубничное варенье.
— Садись, ба, готово, — поставила перед Ниной Григорьевной чашку. — И ты, Лизка, тоже подруливай.
Покатился негромкий разговор, Нина Григорьевна потихоньку успокаивалась, стол перестал казаться большой потерей, зато завтрашний отъезд Кати расстраивал. Вот и Лиза к осени уедет. И опять долгая одинокая зима. Спасибо, хоть Толик стал захаживать. Живая душа…
— Послушай, ба, — начала Катя, — а почему ты после гибели мужа больше замуж не вышла? Ведь ты же красавицей была.
— Ну уж прямо красавицей, — смутилась Нина Григорьевна. — Хотя, конечно, ухажеры были.
— И что? — тут же пристала Катька.
— Ты понимаешь, — бабушка отставила чашку, — был один хороший такой мужчина, уже после войны. Мы только-только начали на ноги вставать, трудное, конечно, было время. Так вот за него, за Дмитрия Алексеевича, я чуть было и не вышла.
— А что случилось? — спросила Лиза.
— А сон мне приснился. Сплю я и вижу, что просыпаюсь. А в ногах у меня стоит мой покойный муж и говорит: «Не ходи, Нина, замуж. Прошу тебя очень об этом». И исчез. Растворился.
— Ну как же так, — немедленно возмутилась Катька. — Это же эгоистично.
— Не знаю, Катенька, эгоистично или нет, — сердито сказала бабушка, — а только через несколько лет Дмитрий Алексеевич спился. Совсем пропал человек. А к тому времени он женился на нашей соседке и жену с детишками бил. Вот так вот, — закончила Нина Григорьевна с видом победителя.
— Ты, ба, чересчур увлекаешься суевериями, — сказала Катя.
— А ты, Катюшенька, зря про них забываешь.
— Бабушка, — примирительно сказала Лиза, — просто Катьке необходимо свое слово оставить последним.
— Это в мать, в мать, — закивала Нина Григорьевна. — Ладно, — она поднялась. — Спать пора.
Лиза уже засыпала, когда к ней в комнату пробралась Катька. «Сейчас пытать будет», — вяло подумала Лиза и сделала вид, что спит.
— Лиз, Лиз. Ты спишь?
— Конечно, сплю! — сердито прошептала старшая. — А у тебя очередной приступ лунатизма?
— Лизка, а ну давай колись, что у тебя с Шершавым? — Сестра сразу пошла в атаку.
— Ничего, — отрезала Лиза. — Спать иди.
Продолжение следует…