Этот роман впервые попал мне в руки в 1989 году в виде не очень толстой брошюры (сто двадцать семь страниц) в мягкой обложке, где над именем автора и названием книги на бежевом поле искажённой шахматной доски валялась фигура чёрного короля с бликами на лакированном боку. К тому времени я прочитал лишь короткий отрывок из «Других берегов» в журнале «Юность». Фамилия автора мне ни о чём не говорила, но изысканная простота строк, удивившая меня тогда тем, что предложения, напечатанные самыми обычными, знакомыми с детства словами, вызывают в сознании невероятно чёткую цветную картину, словно я сам всё это пережил и написал, заставила меня задержаться у прилавка. В очередь за книгой в магазине никто не стоял. Где-то за углом спекулянты за небольшое состояньице продавали детективы Чейза. На дворе была осень, ещё ярко светило солнце и не было луж, а я шёл по улице и небрежно нёс в руке, согнутую в трубочку «Защиту Лужина».
В первый раз я прочитал роман быстро – и ничего не понял. О чём он? Для чего? Потом читал его ещё несколько раз, и ещё читал что-то про него из критики, не всё же первое впечатление осталось самым ярким. О нём и пишу.
С самого начала романа Набоков лишает своего главного героя имени и отчества. Его будут звать Лужиным – и баста. Возраст можно определить лишь приблизительно, только потому, что мальчик скоро пойдёт в школу. А мальчик «трепаный, тёплый, с блестящими глазами». И всё вокруг него живое, цветное и объёмное. Отец – настоящий, пожилой, походка у него замшевая. Лето – быстрое и дачное. Мать забывает на крышке рояля неряшливый букет колокольчиков. Веранда, на которой маленькому Лужину тучная француженка читает вслух «Монте-Кристо», плывёт под шум сада. Кажется, что этот, напечатанный на страницах мир, живее, чем тот, который окружает меня, невыдуманного, настоящего, небрежно сложившего две мягкие створки обложки книги по корешку.
Очень скоро выясняется, что Лужин - чужой в этом волшебном мире, где девочка на станции, подперев ладонью локоть ест яблоко, в двенадцать часов грохочет Петропавловская пушка (в 89-м пушка в Ленинграде в полдень ещё не стреляла), а весёлые гимназисты в школьном дворе играют в футбол на большой перемене. Около двухсот пятидесяти больших перемен Лужин сидит на дровах под аркой, стараясь держаться подальше от тех троих одноклассниках, которые бывали особенно свирепы в эти часы. Автор, Владимир Владимирович Набоков не жалеет ядовитой эмали для того, чтобы особенно унизить бедного мальчика, когда в уборной одноклассники, общими усилиями пытаются вогнуть его голову в низкую раковину, где застыли жёлтые пузыри. Мне уже видится сквозь строки тяжёлая тень Достоевского, но не тот стиль и тон, да и писатель оставляет маленькому Лужину лазейку для спасения – мальчик ни разу не расплакался во время многочисленных унижений.
«Значит, вырастет и разделается со своими обидчиками» - наивно полагаю я, пытаясь угадать, через сколько страниц наступит заслуженная месть. Напрасно я, как бы невзначай заглядываю на несколько страниц вперед. Бесполезно. Мести не будет. Даже последняя страница не даст ни малейшего намёка на то, чем же закончится история. Вместо мести появляются шахматы – волшебный мир деревянных лакированных чёрных и белых фигур с причудливыми очертаниями, расставляемых на двухцветном , клетчатом поле строго по ранжиру. Странная восточная прихоть: тридцать две белых клетки, тридцать две чёрных, шестнадцать белых фигур, шестнадцать чёрных, восемь белых пешек и восемь чёрных, два белых слона и два чёрных (слоны чем-то напоминают пешки, только большие и остроголовые), два белых коня и два чёрных, две белых ладьи и две чёрных (ладьи похожи на башни крепости), один белый ферзь и один чёрный (заграничное название, которому дано простонародное – королева), и, наконец – два короля, разумеется, белый и чёрный. И всё это с пряным арабским ароматом.
Началось всё с музыканта, приглашённого в дом Лужиных по случаю годовщины смерти тестя, композитора. Но ещё до появления оного, маленький Лужин увлекся карточными фокусами, изучив которые, часами показывает сам себе, стоя перед зеркалом. Чудеса, творимые при помощи сложных приспособлений, не увлекают его.
«Тайна, к которой он стремился, была простота, гармоническая простота, поражающая пуще самой сложной магии». Как знать, не этот ли девиз взял на вооружение молодой Набоков, чтобы следовать ему всю творческую жизнь? Тут я позволю себе уйти ненадолго от разговора с книгой в сторону…другой книги. Это – «Колеблемый треножник» Владислава Ходасевича, где в статье «О Сирине», т.е о Набокове, он пишет:
«При тщательном рассмотрении Сирин оказывается по преимуществу художником формы, писательского приёма, и не только в том общеизвестном смысле, что формальная сторона его писаний отличается исключительным разнообразием, сложностью, блеском и новизной. Всё это потому и признано и известно, что бросается в глаза всякому. Но в глаза-то бросается потому, что Сирин не только не маскирует, не прячет своих приёмов, как чаще всего поступают все и в чём Достоевский, например, достиг поразительного совершенства, но напротив: Сирин сам их выставляет наружу, как фокусник, который поразив зрителя, тут же показывает лабораторию своих чудес». На мой взгляд – это самая точная оценка творчества Владимира Набокова.
Пока я цитирую Ходасевича, в кабинет Лужина старшего входит музыкант. Его отвлёк от игры на скрипке телефонный звонок. Пока скрипач красиво разговаривает по телефону с женщиной, мы с маленьким Лужиным, затаив дыхание сидим на оттоманке, впитывая каждый жест и каждое слово. Хорош этот персонаж, нечего сказать, - чеканный профиль, нос из слоновой кости, густые брови, блестящие чёрные волосы. Фокусник! Во время разговора музыканту в руки, неожиданно попадает шахматы. Мы следим за его руками. Они свободны, потому что телефонную трубку музыкант держит, как скрипку, между ухом и плечом. Ящик с фигурами открывается. Господин Набоков показывает лабораторию своих чудес.
« - Отличные шахматы. Папа играет?
- Не знаю.
- А ты сам умеешь?
Лужин покачал головой.
- Вот это напрасно. Надо научиться. Я в десять лет уже здорово играл….Отличные шахматы.… Какая игра, какая игра. Комбинации, как мелодии. Я, понимаете ли, просто слышу ходы…. Игра богов. Бесконечные возможности».
Больше этот замечательный персонаж на страницах книги не появится. Откладываю в сторону книгу, достаю старую шахматную доску. На ней толстый слой пыли. Давненько я не брал…. Беру. Вспоминаю, как впервые получил Детский мат. Пионерский лагерь, сеанс одновременной игры с взрослым шахматистом. Один из игроков – я. За моей спиной стоит симпатичная девочка. До сих пор чувствую, как её шёлковый галстук ласкает мне ухо. Болеет за меня что ли? Сейчас она узнает! Нет, не могу дальше вспоминать, лучше протру пыль с доски и продолжу читать книгу. Пусть этот Лужин отомстит и за меня тоже.
Музыкант словно запускает шахматные часы в романе. На следующий день милая рыжеволосая тётя, троюродная сестра матери и, по совместительству любовница отца, даёт Лужину первые сведения о фигурах и правилах игры. Случается это во время семейного скандала между матерью и отцом по деликатному поводу. После этого тётя больше в доме не появляется, но отрава великой игры уже проникла в кровь мальчика. Начав играть с тётей, Лужин продолжает совершенствовать навыки игры с её знакомым – стариком, игравшим божественно. Вскоре феноменальные способности становятся известными его отцу, который проигрывает несколько партий сыну летним вечером на даче.
«Он не просто забавляется шахматами, он священнодействует».
Школа заброшена. Одноклассники сметены с шахматной доски жизни одним махом. Игра заменяет Лужину всё. Слабая больная мать, с жирной спиной едва мелькнув на периферии моего внимания, неожиданно умирает. Бездарный отец держится дольше и запоминается тем, что уже в эмиграции затевает написать роман о шахматном вундеркинде. Придумав конец романа (главный герой умрёт молодым), Лужин старший уже видит ряды почитателей и слышит фанфары триумфа, роман не пишет, хотя собирается инновационно начать повествование с конца, и умирает, невзначай простудившись. Большая война и великая революция прошли незаметно. Незадолго до войны появился некий Валентинов, человек без имени, как и многие герои романа. Он становится опекуном и шахматным антрепренёром вундеркинда Лужина. Парочка раскатывает по всей Европе, зарабатывая деньги Валентинову и славу Лужину. Одних этих путешествий по континенту, объятому войной, удушающими нервнопаралитическими газами, забрызганному кровью, напуганному эпидемией коммунизма, хватило бы на толстый роман, но Набоков краток. Все исторические катаклизмы побоку, ибо, что есть в мире, кроме шахмат!
Признаюсь, читая роман писателя эмигранта, я в глубине души надеялся увидеть хотя бы тень другого эмигранта, великого шахматиста, четвёртого чемпиона мира Александра Алехина. Не увидел. Что я тогда знал о Набокове и Алехине? Ничего. Книга Юрия Шабурова об Алехине попала мне в руки в 1992 году, а пятитомник Набокова – в 1990. Так что, читая «Защиту Лужина», я не знал, что Лужин – не гений, а книга о трагедии талантливого человека, запнувшегося о порог гениальности и не ставшего чемпионом мира. Очевидная победа, чемпионство – всё это слишком банально для Владимира Владимировича.
Война закончилась, революция победила и вот уже неспешным шагом в роман входит женщина. Случается это в Германии, на водах. Загадочный Валентинов, пообещав мне удивительные приключения, буднично слетел со страниц романа, как зарвавшийся шахматный слон, «съеденный» пешкой. Антрепренёр бросил своего подопечного, почуяв спад в игре последнего, и увлёкся киноиндустрией. Усталый Лужин приезжает на курорт перед турниром в Берлине.
«Если выиграет, то вызовет чемпиона мира».
Герою пошёл четвёртый десяток. Значит на дворе, предположительно, 1930 год. В 1927 году Алехин триумфально выиграл у Капабланки матч за чемпионский титул, а в 1930 году выиграл турнир на итальянском курорте Сан-Ремо. Но ни Алехина, ни Капабланки, ни Тартаковера с Нимцовичем в романе нет, есть тропинка, по которой идёт задумчивый Лужин и последовательно теряет: большой клетчатый носовой платок, сломанную папиросу, половину ореха и французский франк. За ним идёт она. Ни имени, ни фамилии. 25 лет, русская эмигрантка, дочь богатого отца, потерявшего одно состояние в Росси и быстро сделавшего другое – в Германии. Смотрю внимательно на эту несчастную, ибо героиня, обратившая внимание на Лужина счастливой не будет ни за что. Таково моё поверхностное мнение. Итак, смотрю не отвлекаясь:
«Была она собой не очень хороша, чего-то не доставало её мелким, правильным чертам. Как будто последний, решительный толчок, который сделал бы её прекрасной, оставив те же черты, но придав им неизъяснимую значительность, не был сделан. Но ей было двадцать пять лет, по моде остриженные волосы лежали прелестно, и был у неё один поворот головы, в котором сказывался намёк на возможную гармонию, обещание подлинной красоты, в последний миг не сдержанное».
Каково, а? Попробуй, представь такую.
Лужин забавен, как может быть забавен ненормальный, но добрый и безобидный человек. На вопрос давно ли он занимается шахматами, она получает подробный ответ:
«Восемнадцать лет, три месяца и четыре дня».
«Артист, большой артист», - часто думает она.
Роман развивается стремительно. Вероятно с такой же скоростью, при помощи скрытых ходов, Лужин громил своих соперников. В жизни он прибегает к рокировке: сначала внезапно уезжает из санатория, а потом, так же внезапно вернувшись, врывается в номер к своей королеве и, заходив вокруг неё, объявляет:
«Итак, продолжая вышесказанное, должен вам объявить, что вы будете моей супругой, я вас умоляю согласиться на это, абсолютно невозможно было уехать, теперь всё иначе и превосходно».
Что ей оставалась делать? Она соглашается. Только вот до свадьбы ещё далеко. Возникают некоторые обстоятельства отнюдь не способствующие оперативному выковыванию цепей Гименея. Во-первых, Лужину предстоит участие в турнире, где предстоит сразиться с главным соперником – итальянцем Турати, во-вторых, на курорт приезжает предполагаемая тёща – тоже, как и дочь, дама без имени и фамилии. Эффектная особа. Впрочем, любая мать, увидев свою единственную дочь рядом с таким персонажем, приобрела бы достаточно оснований для эффектного вступления в роман, особенно оставшись со знаменитым шахматистом наедине. Лужин в этой сцене великолепен. Вот несколько выражений о нём, с удовольствием мной подслушанные во время монолога матери перед дочерью:
«Хам….Это же не человек….Что это такое? Ведь это же не человек. Он меня называл мадам, просто мадам, как приказчик. Не человек, а Бог знает что. И у него, наверное, советский паспорт. Большевик, просто большевик. Я сидела, как дурра. Ну и разговорчики. Совершенно грязные манжеты. Ты заметила? Совершенно грязные и обдрипанные….Да, мадам, нет, мадам. Тут приятная атмосфера. Атмосфера, а? Словцо-то? Я его спросила, давно ли он из России, чтобы как-нибудь разговориться? Он просто молчит. Просто молчит. Потом он сказал про тебя, что ты любишь прохладительные напитки. Прохладительные! А морда какая, морда-то. Нет, нет, подальше от таких…»
Турати ещё не появился на страницах книги, хотя Лужин уже строит защиту от него, а эта женщина, возникшая неожиданно и столь энергично, вызывает у меня опасения. Да что я вру? Какие опасения? Меня просто распирает от любопытства – что будет дальше. Я даже забываю, что Лужин в первую очередь шахматист…. И во вторую, и в третью…. Без шахмат Лужин ничто. Или я ошибаюсь? Ведь жил же он до встречи с ней. Вставал по утрам, завтракал, покупал билеты на поезд, ездил на турниры, спал, переваривал пищу, наконец…. Не приехал на похороны отца. А посетив кладбище после похорон, чего-то испугался и могилу не нашёл.
Такой человек обязан выиграть у Турати. Не выигрывает. Один раз встретился и проиграл.
Роман, меж тем, минует экватор. Начинается долгожданный турнир в Берлине. Турати еще не появился на сцене, но уже слышно, что он идёт по турнирной лестнице что называется «ноздря в ноздрю» с Лужиным. Как два шахматных коня, стоящих на соседних клетках. Вреда причинить друг другу пока не могут, но хотят. Турати – чёрный, Лужин – белый. Она, невеста, приходит в шахматное кафе, где проходят игры. Случается это, когда Лужин играет с компатриотом. Словцо-то какое ввернул автор - компатриот. Вот и гадай, кто был соперником Лужина: гражданин СССР или такой же потрёпанный эмигрант. Впервые на страницах романа человек побеждает шахматы. Во время партии, вокруг стола собралось много людей. Краем глаза Лужин видит ноги людей, столпившихся рядом с ним. И вдруг он обращает внимание на пару дамских ног в блестящих серых чулках, явно ничего не понимающих в игре. Полтора часа эти ноги отвлекают Лужина, но он всё-таки выигрывает у соотечественника, и, встав, обнаруживает, что ноги эти, в сизых заострённых туфлях с перехватцами, принадлежат его невесте.
В следующий раз шахматы берут вверх над человеком: Лужин вежливо просит свою невесту покинуть помещение:
«Я рад, я очень рад постфактум, но пока… пока это как-то мешательно».
Вот так. Постфактум, видите ли, да ещё мешательно. Вспомни дочка свою энергичную мамашу.
Не вспоминает. А зря. Расплата не за горами.
(окончание следует)