Со змеиной душой 6
Московское руководство меж тем срочно выдернуло из рядов филиала стажёра Вадима, отозвав его на пару недель… чтобы через эти четырнадцать дней прислать обратно уже в роли нового начальника филиалом. На смутные слухи о проведённом в Москве относительно него внутреннем расследовании, мало кто обратил внимание. Слухи они и есть слухи. Да и что толку их муссировать? Назначение молодого директора стало свершившимся фактом, приняли его как-то обречённо, особенно на фоне недавних похорон Никиты Владимировича.
Что стало настоящей бомбой, так это известие о скорой женитьбе генерального на Елене, подруге Натальи. Только вот все причастные обратили внимание, что от былой дружбы двух девушек почти не осталось следа. Молодая невеста Вадима вела себя с «подследственной» отчуждённо и даже как-то высокомерно, чем доводила Наташу, практически, до слёз.
Ленка, между тем, при всей демонстрации благополучия, пребывала в состоянии, близком к панике, ибо такого исхода, затеянной ею и своим избранником, авантюры не хотела. Или… всё же хотела? По принципу «не всё коту масленица»? Богатые тоже должны плакать, потому что так устроен мир?
Она не помнила, где и когда вычитала, что чужое горе заразно, но теперь в этом находила для себя оправдание разрыва любых контактов со своей бывшей подругой. Всё равно та заметит, что её сочувствие фальшиво – слишком уж бесталанной Ленка была актрисой, чтобы продолжать убедительно играть старую роль. Потому и напускала на себя теперь маску деловитости и непонимания: «ах, ну как это так могло случиться?»
Сотрудников, однако, перемены отношений между бывшими подругами не трогали. Каждодневная суета и необходимость зарабатывать деньги быстро отодвигают подобное любопытство на второй план.
Всё резко изменилось, когда Наташе внезапно изменили подписку о невыезде, как меру пресечения на задержание – уже в СИЗО. У неё разом оборвались все связи с миром, она даже не смогла позвонить Артёму в его загранкомандировку, телефон почему-то оказывался раз за разом вне зоны доступа. Она не знала, что и здесь подсуетилась вчерашняя подруга – попросту изменив пару цифр в его номере в те редкие минуты общения с Наташей, когда та случайно оставила гаджет один на один с Леной, выйдя куда-то. Номер на память Натка, естественно, не помнила
Уже во время судебного процесса Наташа стала часто испытывать приступы дурноты. Тогда же тюремная медицина поставила равнодушный диагноз – четыре недели беременности. Её отчаянный крик, обращённый к Ленке, пришедшей на последнее судебное заседание в качестве свидетеля, остался, судя по всему, без ответа. Хотя та и деловито-испуганно покивала на Наташкино:
– Лена, сообщи Артёму, что я беременна! Он должен знать! Леночка, умоляю!
Четыре года общего режима в колонии-поселении – таков был вердикт суда, оглашённый пожилой судьёй с равнодушными глазами и одутловатым лицом сердечницы. Прокурор настаивал на семи годах. Однако во внимание всё же взяли невнятные моменты, связанные с показаниями системного администратора. Вообще весь процесс был каким-то скомканным и производил впечатление плохой режиссуры.
Но самое страшное, что испытала Наташа – это ощущение, что на всём белом свете она, после смерти папы, осталась совсем одна. Не приехал никто из родственников. Испугавшись, видимо, клейма «воровка» и «расхитительница». Или всё потому, что после кончины Никиты Владимировича и приговора Наташе они стали совершенно бесполезны? Всё её и отца имущество было описано и выставлено на торги. Как компенсация за похищенные средства.
Получалось, что отбывать срок уходила беременная бомжиха, вообще без какого бы то ни было движимого и недвижимого имущества.
Великому таинству рождения ребенка всегда предшествует боль. Невыносимая, физическая. Не бывает так, чтобы р-р-раз – и зеленоглазое чудо, дочурка Аннушка, появилась на свет, сделала вдох-выдох, закричала изо всех своих младенческих сил. А потом в родильном отделении началась обычная послеродовая кутерьма разной степени сложности и напряжённости.
Это в роддоме. Или в специально оборудованном перинатальном центре. Притом, на свободе. Или, как принято говорить у заключенных, «на воле». Но не в тюремной больничке, где и акушерка не акушерка, и врач часто не той специализации.
Наташа родила свою Аннушку теплым днем, когда солнышко заглядывало в палату сквозь решётчатое окошко. Отдыхать долго не дали. Отправили вновь на своё место.
Соседка по шконке Люська, бывшая с нею в одном отряде по аналогичному обвинению (впрочем, «за дело», как она сама говорила, она только «хвосты подчистить» не успела), буквально на пальцах объяснила ей схему, по которой она теперь и «чалится».
– Там без твоей давней подружки не обошлось, ты уж поверь. Бабы в таких случаях ох и памятны на зло по отношению к ним!
– Но, Люда, я-то какое зло совершила?
– Ха! Ты была богатой и благополучной! А это уже несмываемый грех. Даже твоя доброта её наверняка бесила.
Ты пойми: у бедной девки в такой паре уже искажённое ощущение жизни. Зависть здесь всегда рулит, из этого и формируется её к тебе отношение. Копится всякое, знаешь ли. У меня вот никогда не было подруг. Ну, разве что в садике, да и то из-за кукол дрались. А уже в первом классе школы мне самая, казалось бы, закадычная подруга устроила крупную подлянку. Подставу. Свалив на меня то, что сама же натворила. И я как-то своим детским умом уже тогда вывела формулу: «Не бывает бабской дружбы». Она, поверь, и мужская-то редкость. У этих тоже… пивко вместе по выходным пьют – уже друг-приятель! Хотя там справедливо только второе определение, именно что «приятель»! До дружбы там, как тебе вот до свободы…
В общем, Людмила принялась опекать Наталью с первых же дней её пребывания на зоне. Наверное, как коллегу. Или ей льстила некая, пусть и мягкая, форма зависимости от неё более слабой. Или это всё вместе взятое. Правда, Натаху, беременную, и так особо не трогали – даже самые забубённые и отчаянные зечки блюли некий кодекс чести, не позволяющий третировать женщину в её положении. Но всё должно было измениться после родов. Кормящая – не беременная. И с нею уже можно было не церемониться.
Люська, однако, была «в авторитете». И ту, кого она брала под свою опеку, никто тронуть не рискнул бы.
У родивших в неволе всё же имелись некоторые послабления. Женщины – матери первое время могли видеться с дитём, чтобы обиходить и покормить. По расписанию, конечно. Но тем не менее. Наташка не могла наглядеться на свою Аннушку. Знала, что скоро предстоит разлука. Дочку переведут в детский дом, и там уж они встретятся только после Наташиного освобождения.
- Не сопливься, подруга, - утешала Люська. – Время идет быстро. Не успеешь оглянуться, как свалишь на волю. – Я вот побольше тебя уже чалюсь. Скоро на вольные хлеба.
Люська смачно потягивалась и подмигивала своей «шестерке».
Через месяц Людмила уходила за ворота зоны на волю. Прощались скупо. Перед убытием учила Натку уму – разуму.
– Руками и ногами держись за свое нынешнее положение. Да, придётся попахать. Так тюряга же, не просто производственный цех. Не дай себя унизить. В общем, держись. И помни – тебе УДО тоже положено. И уже скоро. Весь срок не придется мотать, если не станешь постоянным сидельцем штрафного изолятора. А как в него не попасть? Ну, думай. Ладно, чао! Приезжай ко мне – куда, я напишу. Недалеко тут буду, домой мне ходу всё равно нет.
Самого момента ухода Людмилы за ворота она, конечно же, не видела. В колонии на такие сантименты, как прощание подружек, времени администрация не отпускала. Осужденные пошли в цех. Надо было делать план.