Долгий-долгий день ездит Пейве-Солнце в берестяной керёже по синему небу - осматривает свои земли. Утром Медведь его везет, в полдень - Олень-бык, к вечеру - Олениха-важенка.
Много, очень много дел у Солнца: надо дать жизнь всему, что должно родиться, надо растить деревья, ягель и травы, надо светить зверям, людям и птицам, чтобы жирели они и плодились, умножая богатства Солнца.
К вечеру возвращается Солнце в свой дом, человеком становится. Тут бы ему лечь-отдохнуть, да сын пристает, Пейвальке-солнечный луч:
- Отец, пора мне жениться!
Что верно, то верно - пора!
- А есть ли у тебя невеста?
- Нету. Примерял я свои золотые сапожки земным невестам, ни одной не подошли. Ноги у них тяжелые, от земли не оторвешь. А мне в небе летать.
- Не там ты ищешь невесту, Пейвальке, - сказало Солнце. - Спрошу я Луну. Слух был, что дочь у неё родилась. Хоть и бедней нас Луна, а всё же, как и мы, по небу ходит.
Дождалось Солнце того дня, когда Луна утром вышла на небо, подкатилось к ней поближе, спрашивает:
- Скажи, соседка, не растёт ли у тебя дочка? У меня для неё жених есть, сынок мой Пейвальке-солнечный луч.
Затуманилась мать Луна, отвечает:
- Малое ещё дитя, моя дочка, да и сути она не вашей. Дочка моя больше тень, чем человек. На руках держу и не чую, есть она или нет - чуть светится. Куда уж ей за твоего сына замуж!
- Ничего, - говорит Солнце, - дом наш богатый. Откормим, дородной будет. Дай, пусть посмотрит на неё мой Пейвальке.
- Ох, нет, - испугалась Луна и закрыла дитя тучкой, - сожжёт он её, твой Пейвальке. Скажу тебе правду, уже есть у неё суженый нашей сути - На́йнас-северное сияние. Вон он над морем ходит.
А у Солнца с Найнасом давно вражда была. Рассердилось Солнце, пламенным светом вспыхнуло. Пылает, жаром пышет - страсть!
- Ах, так! - кричит. - Значит, нам отказ из-за какой-то полоски?! Видно, ты забыла, соседка, что я всему даю жизнь, что у меня - богатства, у меня - сила!
- Сила-то твоя, сосед, сильна только вполовину, - парирует Луна, - а в сумерки где ты? А ночью? Долгой зимой где твоя сила? А Найнас-северное сияние и зимой и ночью дает свет.
От таких слов ещё пуще взъярилось Солнце, распалилось, мечет огненные шары в Луну. Призвала тут Луна воды стоячие, волны морские, тени лесные - солнечный жар гасит. И началась великая битва между Луной и Солнцем.
Поднимает Солнце своё воинство: птицы, олени, козы и все прочие полезные животные за Солнце горой встали, а все дикие звери, все гaды ползучие, лягушки, пауки, кузнечики, всё войско загробное во главе со сполохами - те за Луну стоят. И надо всем этим воинством гром грохочет, с неба на небо перекатывается.
Тяжко стало на земле. То солнечный жар невыносимый опаляет, то поднимаются движимые Луной волны. Животные не плодятся - в небесных битвах бьются. Совсем тяжелая на земле жизнь стала, видно - последние времена приходят. Не знают люди, кого о помощи просит, глаза на небо поднять не смеют.
Так разошлись в своей битве Луна и Солнце, что пробудили от вековечного сна морского Старца.
Старец тот спит на дне морском далеко за северным морем, под толщей льда. Когда Старец во сне с боку на бок переворачивается - стонут льды в море и ломаются. Старец - хозяин всех богатств рыбных, это он посылает людям косяки рыб, тюленей и нерпу, даже китов на берег выбрасывает - стоит лишь Старцу пошевелить во сне пальцем. Называют его люди почтительно Старцем, но не знают ни имени его, ни облика настоящего. Не положено.
И вот пробудился морской Старец, принял облик огромного старого моржа и поднял со дна морского великую Тьму. Опустилась на землю долгая-долгая ночь, и утратили силу и Луна, и Солнце. И постепенно остыли их сердца. Убедившись, что Луна и Солнце прекратили биться, Старец ушёл обратно на дно морское, и забрал с собой Тьму. Вернулся свет на землю, Солнце на своё место на небе вернулось.
А Луна удалилась в своё жилище и крепко задумалась. Хоть и не хотела она больше биться с Солнцем не на жизнь, а на смерть, но выдавать свою дочь за сына Солнца тоже не собиралась. Дочь Луны была от мира теней, а не от мира света, как сможет жить она в доме Солнца? И задумала она спрятать свою дочку среди людей. Пригляделась: живут среди саамов старик и старуха - хорошие люди, но бездетные. И живут они уединённо, на острове. Вот им-то и решила Луна своё дитя доверить.
Вот распогодилось после ужасной бури, и пошли старик со старухой лес - бересту дрaть. Вдруг видят: висит на еловой лапе серебряная люлька, а в ней девочка, хорошенькая-прехорошенькая! Да только моргнула старуха - и вроде нет девочки, а пригляделась - и вроде есть...
Взяли старик со старухой девочку к себе, стали растить как родную дочку. Но с возрастом всё чаще стала девочка шутить с ними: скажет "Нет меня", и вдруг исчезнет. А скажет "Я есть" - и вновь появится. Так и назвали девочку - Никийя, "Нет меня".
Жила Никийя со своими приёмными родителями на острове, а кормились они рыбой. В те времена саамы рыбой кормились, оленей не держали ещё, да и на диких оленей, что ходили свободно по тундре, - не охотились. Рыбу ловили, нерпу, на птиц тенёта ставили. А впрочем, мелкую птицу той же рыбой считали, только воздушной. Олени же роднёй были. Лишь один раз в году оленье племя дозволяло поймать кого-нибудь из своих родичей вангасами - верёвочными петлями. При большой удаче и уменье можно было сохранить оленью шкуру, укрыть ею жилище. Но вообще саамы тогда жили в вежах - шалашах, крытых корой, дёрном и хворостом. Летом вежа порастала травой и становилась похожа на маленький зелёный холмик, из которого шёл дым. Все саамы тогда жили в вежах, "вежное время" это было - очень давно, значит.
Вся домашняя утварь была из бересты. Котёл пищу варить - и то из бересты. Это потом только саамы хорошие котлы у иноземных купцов покупать стали, из меди или чугуна. А раньше сами делали. Котел из бересты надо глиной обмазать, на огне прокалить - и готово. В такой котёл можно воду наливать, мясо закладывать, а там уже горячими камнями кипятить воду, пока мясо не сварится. Посуда воду пить, короба разные, лодка - всё это тоже из бересты делалось. Поэтому и ходил старик так часто в лес за берестой и за зверем. Всякого зверя приносил старик, и для котла, и для меха. Только на оленей не охотился и на медведя. Медведь, он был вроде как человек, только сам по себе. У него свои законы и обычаи, у человека свои.
Никийя с малых лет приёмным родителям помогала, всё, что положено, по хозяйству делала. Однажды летом пошла она за водой. В ту пору она уже из малолетства вышла, но в невестин возраст еще не вошла. И вот идет она с коромыслом и полными вёдрами, на ней - замшевая рубашка с узорами, на ногах - сапожки-каньги беленькие, жемчужинками украшенные. Солнце освещает её из-за спины... И была она - хорошенькая-прехорошенькая, вся как будто из серебряного света сотканная.
Уже совсем близко было до дома, как от камня отделился Тала-Медведь.
- Побежишь - съем, - сказал Медведь, - и не побежишь - съем. Дай воды напиться.
Никийя ему говорит, что воды и в озере много, а Тала-Медведь - своё: на озере, мол, вода цветёт, дай родниковой воды напиться. Делать нечего, дала ему воды Никийя. Медведь всё ведро выпил и опять за своё:
- Побежишь - съем, и не побежишь - съем. Красивая ты стала. Скоро отдадут тебя замуж. Пойдёшь за меня?
- Что ты, Тала, как же я за тебя замуж пойду? Я ведь совсем маленькая! Разве не видишь? Сам знаешь: когда девушка входит в возраст, ей на голову перевеське надевают. Разве ты видишь на мне перевеське?
- Ничего, - говорит Тала-Медведь, - будешь мне маленькой хозяйкой, а когда наденешь перевеське - станешь мне невестой, а потом женой. Ну как, пойдёшь ко мне? Или съесть тебя?
- А кто мне наденет перевеське и две косы заплетет?
- Это сделаю я, когда срок придет. Я положу тебе перевеське на голову и заплету тебе волосы.
- Маленькой хозяйкой пойду, а женой не пойду. У отца-матери спрашивай.
Так ответила Никийя, и хотела было пройти мимо Медведя, но он схватил её, закинул на плечо и побежал со всей мочи в лес, к себе домой.
И стала Никийя жить у Медведя на хозяйстве. Были у него и овцы, и коровы. А по всему двору - кости, черепа раскиданы. Страшно девушке в жилище Медведя, а делать нечего. Стала Никийя и прибираться, и еду готовить. Медведь каждый день на охоту ходил. То зайца принесёт, а то и ребёнка человеческого. Страшно было жить у Талы-Медведя, ох как страшно! Варит, бывало, Никийя человеческое мясо для Медведя, а сама плачет, слезами заливается!
Не стала Никийя в доме Медведя мясную пищу есть, но как долго сможет она так продержаться?
Один амбар у Медведя весь опутан цепями был. Дело в том, что ещё во время битвы Луны и Солнца ухватил Медведь за длинную бороду самого Айеке-грома и утащил к себе. Мало ли, в хозяйстве всё пригодится. С тех пор сидел Айеке в медвежьем амбаре за цепями и замками.
Однажды услышал Айеке-гром, что появилась в медвежьем жилище маленькая хозяйка, и решил, что это его шанс.
Мела как-то Никийя двор, и слышит: будто зовет её кто-то. Это Айеке был.
- Спаси, - говорит, - меня, освободи из медвежьего амбара, а я тебе потом помогу. Ведь мы с тобой оба пленники.
Что ж. Решила Никийя помочь медвежьему пленнику. Очень ей не понравилось у Медведя на хозяйстве жить. Взяла она у Медведя инструменты какие были, сверло и резцы, и давай цепи потихоньку сверлить и пилить, пока Медведь на охоту уходил. Долго ли, коротко - все цепи перепилила.
Вышел Айеке-гром на волю.
- Скорее, скорее, - говорит Гром, - бежать надо. Ты возьми соломы мешок, сухих еловых веток, да огниво не забудь. Я нас отсюда вытащу.
Собрала Никийя всё, а Айеке-гром посадил её к себе на плечи, вдохнул полную грудь воздуха и полетел. Выше ёлок, выше гор полетел гром по небу.
Услыхал Медведь, как гром грохочет, и понял, что сбежали оба его пленника. Побежал тогда Тала-Медведь вдогонку. Хоть и по земле бежит, а вот-вот догонит он Айеке и опять за бороду схватит.
- Скорее, бросай ему солому, не мешкай! - говорит Айеке-гром Никийе.
Бросила она мешок с соломой. Медведь набросился на него, думая, что это сама Никийя упала, и разорвал в клочки. Пока он рвал и метал, Гром далеко улетел. Но ненадолго удалось оторваться: быстро Тала-Медведь бежит, вот-вот нагонит.
- Поджигай еловую ветку! - кричи Гром девочке.
Высекла она искру огнивом, подожгла сухую еловую ветку и в Медведя кинула. Промахнулась, конечно. Радостно заревел Медведь - да рано радовался! Загорелся сухой ягель на холме, да разошёлся пожар - сунулся было Медведь, а дальше ему не пройти. Ещё и шерсть на нём загорелась! Заревел Медведь, убежал. Стал по земле кататься, чтобы огонь сбить. До погони ли ему?
С тех пор молнии появились у Грома, а Медведь к нему больше не суётся.
Облетел Айеке с девочкой все небеса, прилетел снова к тому месту, где она Медведя встретила - до сих пор там ее вёдра стоят, в камень обратившиеся.
Разглядел Айеке-гром Никийю получше и говорит:
- Ну что, девочка, понравилось тебе по небу кататься?
- Ой, понравилось-понравилось! - отвечает Никийя. - Нет ничего лучше!
- А выходи тогда за меня замуж! Вижу, не простая ты девочка, не на земле твоё место. Будешь вместе со мной по небу летать, облака гонять!
Подумала Никийя и говорит:
- Я Медведю сказала "нет", и тебе "нет" скажу. Маленькая я ещё. Разве не видишь сам - нет у меня перевеське на голове и одна только косичка.
Сказала так - и сама рассмеялась, да так, как никогда не смеялась раньше. Рада она была сама себе, что и Медведь её в жёны звал, и Айеке-гром зовёт. От её смеха и Гром рассмеялся, громовыми раскатами зашёлся. Весёлый он был и не злой. Не стал Никийю, как Медведь, похищать - не хочет, так не хочет. Загремел ещё сильней и улетел на небо. Там и до сих пор гремит - кого пугает, а кого и радует.
А Никийя подошла к луже воды у родника, смотрит на своё отражение и хохочет, звонким смехом заливается. То ли оттого, что домой вернулась и радуется, то ли еще от чего.
Там её и нашел старик - приёмный отец. С тех пор, как Никийя пошла за водой и не вернулась, не знали старик со старухой ни сна, ни покоя. Каждый день ходил старик в лес, дочку свою приёмную искать. Как же он обрадовался, когда вдруг нашёл Никийю у того самого родника, где её вёдра брошенные остались!
Обнялись они и пошли домой, приёмную мать обрадовать.
Вскоре после этого заплели Никийе девичьи косы и возложили перевеське на голову.
И за Никийей явился третий жених.
Дошёл слух до Солнца, что дочка Луны живет у саамов, на острове посреди озера. Послало Солнце сына своего Пейвальке проверить.
Полетел Пейвальке к озеру. Чем больше он приближался, тем жарче становилось на земле. Попрятались люди в свои дома, а звери - в свои норы. А как совсем близко Пейвальке подлетел - засияло небо над землёй, засверкало. Заглянул солнечный луч в дымоход той вежи, где старик со старухой жили. Отворила старуха чистую дверь (в старину в вежах ещё "чистую дверь" ставили - напротив обычной двери, в "чистом месте" за очагом), и влетел в дом Пейвальке-солнечный луч. В руках сапожки золотые держит - это, значит, он свататься прилетел, сапожок свой мерить.
- Пусть, - говорит, - дочка ваша мой сапожок примерит! Если по ноге ей придётся - возьму тогда в жёны!
Не по нраву пришлись Никийе такие речи - что значит, "возьму тогда в жёны"?! А её спросить? А отца-мать уважить?
Топнула она ножкой, сказала "Нет меня!" и невидимой тенью сбежала из дома. Ни с чем улетел Пейвальке. А Солнце с той поры требует, чтобы саамы своих младенчиков первым делом ему показывали - чтобы Солнце всех детей знало.
А Никийя невидимой тенью заскользила по дорожке, прыгнула в родник и уплыла по подземным водам.
Долго ли она так плыла - неизвестно. В подземной темноте время по-другому идёт. Наконец, вынесли её воды в море. Плавала Никийя по морю невидимой тенью, пока не пристала к незнакомому берегу. Вышла она на бережок, видит - тропинка в гору идёт. Пошла Никийя по тропинке и вышла к деревянному дому - сроду Никийя таких не видывала. А это тупа была, или пэррт. На земле, у саамов, таких ещё не было, они позже появились.
Отворила Никийя дверь, а из дома потоки крови так и хлынули! В доме-то крови по колено, пола не видно. Тогда взяла Никийя вёдра, что возле дома стояли, и принялась кровь вычёрпывать, и только-только всю кровь вычерпала, как из стен и из пола полилась свежая, тёплая кровь и опять весь дом затопила!
Так два раза вычёрпывала Никийя кровь и лишь на третий раз всё вычерпала. Тогда принесла она воды и принялась деревянный пол отмывать, а после - скоблить, пока дочиста не оттёрла.
Утомилась Никийя, захотела подкрепиться. Видит - в углу у каменной печи лежат ри́ске - плоские лепёшки из ржаной муки. Ржаную муку саамы издавна у русских покупали, лепёшки пекли. Отломила Никийя половину лепёшки, подкрепилась.
Вдруг слышит - шаги! Вроде, идёт кто-то к дому. Быстро произнесла Никийя "Нет меня!" и стала невидимой тенью.
Звуки шагов всё приближались, но в дом никто не входил. Долго ждала Никийя, пошевелиться боялась. Наконец, отворилась дверь и вошли тени-богатыри. Красавцы, как на подбор, да только моргнёшь - и вроде нет их, а приглядишься - и вроде есть.
Были то ку́вскэс-споло́хи, тени людей, что когда-то на земле жили.
Вошли в дом богатыри-сполохи и стали меж собой переговариваться:
- Что за чудо, в доме так чисто! Кто же так всё убрал? Никого не видать и живым духом не пахнет!
Надивившись, подошли они к печке и достали риске. Каждый взял по лепёшке, а одному досталась порушенная риске. Это был вождь их и предводитель, На́йнас. Тот самый, что вошёл сюда первым.
А как съели богатыри свои риске, так началась меж ними потеха. Стали они драться между собой, как бы и не всерьёз: сходились врукопашную, на землю друг друга метали. Найнас же переходил от бойца к бойцу, и где он появлялся, там жарче становилась битва. Вот уже замелькали прозрачные мечи. Но чем яростнее дрались молодцы, чем больше они распалялись, тем более осязаемыми становились и их тела, и их клинки. И вот уже полилась горячая кровь, и так много её было, что не стало видно деревянного пола. По колено в собственной крови бились богатыри-сполохи, и всё жарче и яростней становился их бой. Вспыхнуло на небе багряное зарево - северное сияние, и затянул Найнас боевую песню. Подхватили сполохи эту страшную песню о крови и оставили игру... Мало-помалу, очистились их лица от боевой ярости. Вереницей, один за другим вышли они из дома и истаяли, будто и не было их.
А Найнас остался.
Был он невредим, словно нипочём ему была страшная битва.
И сказал Найнас тайным голосом сполохов:
- Кто ты, та, что мою риске порушила? Покажись! Знаю, нашей ты сути, раз не почуяли тебя мои молодцы!
"Я есть!" - сказала Никийя и появилась перед Найнасом.
- Кто ты, красавица?
- Я дочь Луны, Никийя: вот я есть, а вот и нет меня!
- А я Найнас-северное сияние, вождь сполохов, жених твой наречённый.
Посмотрела Никийя в его глаза, в его прекрасное бледное лицо, и не захотелось ей спорить. Убежала она от Медведя и от Пейвальке, сына Солнца, Айеке-грому отказала. Но не хотелось ей бежать от Найнаса. Был он будто родной ей, сердцем близкий.
Осталась Никийя жить в доме сполохов.
Но хоть и была она от мира теней, а всё-таки большую часть жизни с людьми прожила. Хоть и любила она Найнаса, но стала тяготить её жизнь у сполохов. Всё больше скучала она по земле, а больше всего - по своим приёмным родителям. И вот стала она проситься на землю.
Задумался Найнас.
- Сам вижу, что не по тебе такая жизнь. Здесь нелюди режутся и льётся кровь. Отведу я тебя к своей матери, станем у неё жить.
Дал Найнас ей клубочек волшебный и научил, как выйти ей из мира теней.
- Брось этот клубочек перед собой. Куда он покатится, туда и ты иди. Глаз от клубка не отводи, по сторонам не смотри, назад не оглядывайся. Станет тебя звать кто - не смотри и не откликайся. А покажется тебе, что кто-то за тобой гонится - ты бежать не вздумай! Иди своим шагом и на клубок смотри. Только так и можно из мира теней выйти. А если оглянешься или голос подашь - утащат тебя мои сполохи и даже я не смогу спасти. Ну а как выйдешь - приведёт тебя клубочек к реке, там, меж двух миров, моя мать живёт. Она тебя через реку и переправит.
И добавил Найнас тайным голосом сполохов:
- А матери моей скажи, чтоб перевезла тебя на карбасе, который сам Найнас шил, опругу клал и порезался. Так ты на ту опругу и садись.
Всё запомнила Никийя и по сказанному сделала.
Пошла она за клубочком. Сполохи увидели, что она уходит - стали ей своим сиянием лицо обжигать, за спиной кричать всякое. Но не отводила глаз от клубка Никийя и всё вперёд шла.
Стало ей казаться, будто Тала-Медведь за ней гонится, то будто Айеке-гром зовёт, то будто само Солнце осерчало и ярится на неё. Но ни разу не оглянулась Никийя, не ускорила шаг, не оступилась на дороге.
Вот встала на дороге сама радуга небесная, изогнулась дугой. Не отводя глаз от клубочка, прошла Никийя сквозь радуги свет и очутилась перед рекой. Видит - на том берегу женщина сидит. Стала звать её Никийя:
- Матушка, дай мне перевозу! Переправь меня на карбасе, что сам Найнас шил, да порезался.
Вот везёт женщина Никийю на карбасе, а сама горько вздыхает.
- Зря ты, дочка, про Найнаса моего вспомнила. Я уж и без напоминания о нём вся с горя высохла и поседела, а твои слова мне ещё больше сердце ранят.
- Да кому же и поминать его, как не мне! Ведь я жена твоему Найнасу.
Посмотрела тут мать Найнаса на Никийю другими глазами. Увидела, что сидит она на той опруге, что Найнаса кровь помнила. Увидела, что перед ней - близкая сердцем её Найнасу. Обняла она Никийю и привела в свою вежу.
Две ночи ночевала Никийя в веже матери Найнаса, а на третью явился к ней сам Найнас и отвел в амбар спать.
С тех пор так и повелось: мать Найнаса в веже жила, Никийя - в амбаре, а как погаснет вечерняя заря, появлялся Найнас и делался видимым в человеческом обличье, а с приходом утренней зари исчезал. Нельзя было ему днём на земле появляться из-за давней вражды с Солнцем. Да и что ему между людей делать? Несовместим он с людьми.
Хорошо они жили. С добрыми людьми удалось послать весточку приёмным родителям Никийи, ждали их в гости.
Только мать Найнаса грустная была: не могла она своими глазами увидеть Найнаса из-за того, что он только ночью бывал в человеческом обличье.
Вот как-то спросила её Никийя, отчего свекровь такая грустная, а та ей всё рассказала:
- Я мать Найнаса, но я не вижу его! Только слышу, когда он вечером меж нами появляется. Вот бы мне хоть одним глазочком сына моего увидеть.
- Не грусти, матушка, - говорит Никийя. - Как погаснет вечерняя заря, Найнас видимым становится. Я помогу тебе его увидеть. Понимаю я твоё материнское сердце, ведь когда-нибудь я и сама стану матерью.
И придумала Никийя способ, как подольше удержать Найнаса на земле. Сшила она полог из оленьих шкур, а на нем лунным светом серебряные звёзды вышила.
Ночью, когда Найнас спал, растянула Никийя звёздный полог под потолком. С утренней зарёй, как обычно, проснулся Найнас, а Никийя ему и говорит:
- Поспи ещё, видишь, как звёзды горят?
Послушался её Найнас, лёг обратно. А уже и день наступил.
Никийя отворила дверь, впустила в амбар мать Найнаса, а сама по своим делам пошла.
Перво-наперво, развесила Никийя оленьи шкуры мехом на ветер - пусть их ветром обдует. Затем за водой пошла. А мать Найнаса стоит, наглядеться на сына не может, по волосам его гладит.
Вдруг выглянула она в приоткрытую дверь да как закричит:
- Невестка, у тебя шкуры пересохли, не видишь, что ли!
Проснулся тут Найнас, во двор выскочил, видит - уж Солнце высоко!
Да только и Солнце увидело Найнаса.
Разъярилось Солнце, понеслось к земле. Ожгло, опалило Найнаса своим жаром. Тут Никийя бежит. Хотела она мужа своим телом заслонить, но Солнце, узнав её, ещё сильней рассердилось.
Ухватил Пейве-Солнце Никийю за косы, раскрутил посильнее и в небо забросил. Приняла тут мать-Луна дочь в свои объятия и больше уж никогда не отпускала.
Не выдержал Найнас битвы с Солнцем, истаял. Конечно, не такой он природы, как люди, совсем пoмeреть он не может. По-прежнему ведёт он небесные битвы со своими сполохами. Но не стало у него человеческого тела и не сможет он теперь на земле появиться. Осталась мать Найнаса навсегда одна.
А полог, который Никийя звёздами расшила, тоже в небо поднялся, Звёздным Поясом стал.
Источник текста - в основном, мой пересказ работ советского этнографа Владимира Владимировича Чарнолуского (1894-1969).
Он изучал язык, культуру, быт, фольклор и мифы саамов с середины 20-х годов. Представьте: Мурманск разрушен интервентами, города фактически нет - деревянные мостки на месте будущих улиц, бараки из гофрированной жести. Многие живут в так называемой "путевой деревне" - вагонах-теплушках. И в этих условиях создаётся краеведческий музей, экспозиция саамского быта, проводятся экспедиции Русского географического общества для изучения саамов. Благодаря этому удалось собрать, пока ещё не забыли, великолепную коллекцию сказок, которые ещё недавно были мифами.
В саамской устной традиции сказки - лёгкий жанр. Можно рассказывать их где угодно и как угодно, что-то меняя и добавляя для собственного развлечения. Другое дело - ловты, песни-мифы, которые следовало помнить дословно и исполнять по особым случаям. Сказки, которые донёс до нас Владимир Чарнолуский, ещё недавно были мифами-ловтами. Сколько раз ему говорили информанты: "Сейчас сказка, а ещё недавно стихами пели"; "А вот мой покойный муж умел стихом рассказывать". Большая удача, что советские этнографы успели застать этот переходный момент и собрать и сохранить остатки древних верований. Владимир ("Ладымер" по-саамски) Чарнолуский выучил саамский язык, участвовал в перегоне оленей и в саамских праздниках - благодаря этому ему открывались и рассказывали многое из того, что не стали бы говорить чужакам.
Но вовлечённость в саамскую жизнь сыграла с Чарнолуским злую шутку: он выступал за увеличение саамской автономии, что звучало как благая цель, но укладывалось в планы Финляндии по поощрению нациoнализма и сeпаратизма финно-угорских народов на территории СССР, а затем и аннeксии всех традиционных финно-угорских территорий. Не знаю уж, насколько в действительности Чарнолуский был связан с иностранными разведками (возможно, никак, а возможно, его действительно использовали втёмную), однако Чарнолуский был oсуждён.
К счастью, в 1960-х годах, полностью отбыв своё наказание, Чарнолуский вернулся к исследованию саамского фольклора, издал несколько книг (в том числе сборник "Саамские сказки" 1962 года, который стал моим основным источником).
Цикл сказок о необыкновенной девушке, выросшей на острове посреди озера е Сейдъявр (Свято), можно было бы объединить в один сюжет, но так как у меня два набора иллюстраций прекрасных советских художников, то будет и две сказки.
Подписывайтесь также на мой телеграм-канал Искусство, цветы и книги - каждый день вас ждут небольшие, но интереснейшие публикации об искусстве
